Лепестки сакуры и фонарный свет

— Ты правда хочешь это знать? — посмеиваясь, спросил Ханамаки, и этот смех только ещё больше раззадорил любопытство Мацукавы, лежавшего прямо на нём. — Даже если это что-то совсем тупое? — Ага, — честно ответил Мацукава. — Меня ты всё равно не переплюнешь. Ханамаки усмехнулся и неопределённо дёрнул плечом, словно рассчитывал на победу в этом странном состязании, а потом начал задумчиво перебирать его волосы, и от каждого лёгкого массирующего прикосновения бежали приятные мурашки. — Наверное… Наверное, это было в самом начале второго года. — О-о, — потянул Мацукава, — второй год. На втором году они попали в один класс, впервые поцеловались (в раздевалке после тренировки, их тогда почти застал Ойкава, забывший наколенники, а потом он ещё несколько дней как-то странно смотрел на них), впервые переночевали вместе, когда у Ханамаки уехали родители, и впервые признались друг другу в любви словами. — Ага, он самый, — в голосе Ханамаки слышалась улыбка. — Но это было ещё до… До всего того. Помнишь, мы с тобой в первый день учебного года у школы встретились? — Ну? — Ну вот. Ты… — он осёкся, помолчал, видимо, собираясь с мыслями, а потом продолжил: — Я тебя узнал со спины, позвал — и тут ветер подул. Лепестки сакуры летят, а ты под ними, оборачиваешься в этот момент как раз и… Всё. Моё сердце украдено. — Угу, романтично вышло. — Правда, тебе один лепесток в рот залетел, ты потом отплёвывался от него смешно, — Ханамаки засмеялся, и Мацукава, хотя и сам не удержался от смешка, пробурчал, уткнувшись лицом ему в грудь: — Об этом мог бы и не упоминать. Это вообще-то смущало. Думаешь, что весь такой красивый, а потом — «смешно отплёвывался»… — А ты? — спросил Ханамаки. — Когда в меня влюбился? И Мацукава ответил сразу, потому что уже думал об этом и хорошо помнил тот момент: — В первую встречу. — На первой тренировке, выходит? Когда я споткнулся на ровном месте и копчик себе ушиб? Серьёзно? — Нет, немного позже, когда мы вместе домой шли. На тебя фонарь красиво светил, ты улыбался мило, да и шутки были ничего, и мне очень не хотелось, чтобы тот день кончался. Я даже шёл медленнее, потому что заметил, что ты под мой шаг подстраиваешься. Рука у него на затылке замерла, и Мацукава услышал, как сердце у Ханамаки забилось быстрее. — Тогда я не знал, что ты мне нравишься в этом смысле, конечно, — продолжил он. — Но теперь мне кажется, что если бы не тот вечер, то ничего бы и не было. Он немного подумал. — А упал ты тогда совсем по-идиотски, это да. И стоило это сказать, как Ханамаки отмер: возмущённо воскликнул, крепко сжал его в объятьях, словно не обнимая, а пытаясь разом переломать ему все рёбра за последнюю фразу, и Мацукава кое-как извернулся, чмокнул его в подбородок и только сильнее прильнул, прикрывая глаза. Выбираться из объятий совсем не хотелось.