Пес

Дождь шел каплями величиной с пулю. Долбил по крыше фургона, по песку, оставляя небольшие лунки, разбивался о крохотный квадрат не прикрытого картоном и досками стекла, убиваясь в крохотные лужицы. Ветер придавал ему убойную силу, и, наверное, из-за его монотонного крика Фрэнк не услышал, как приехала машина. Или эта панковатая бестия бросила пикап в перелеске и шла пешком по пляжу, утопая по щиколотки в размешанном с водой песке, ежась из-за холода, стекавшего за воротник черной куртки. Ее стук в дверь был совершенно другим – тихим, робким, дрожащим. Фрэнк помотал головой, гоня из нее остатки дымного мрака, разлегшегося там обесчувствливающим туманом. Краски его окружения вернулись к глазам, свет снова вспыхнул, и внутри, нагревшись у сердца, пошла волна ненависти и острой, прокисшей боли. Не Рейчел. Но была с ней в одной кровати. В одной комнате. В одной жизни с ней. Он отложил бонг и встал. Подержался за полку, что была у кровати – его чуть шатало. Ноги стали хрупкими, и он чувствовал, как кости превращались в мягкое, звонкое стекло, готовясь рассыпаться при первом же шаге на осколки, что наполнят его плоть изнутри. Мир стал красным. Ему показалось, что сейчас его глаза лопнут, разбрызгаются по всем стенам, что в жилы на его висках залили олова. Секунда, наполненная нестерпимым грохотом дождя по его лишенному кожи черепу, сотрясанием двери, воплем о помощи, и все отошло. Он оторвал пальцы от полки, отер запотевшую, холодную руку о штанину, глотнул пива и пошел к двери. Стук молчал. Помпиду лежал, апатично покоя голову на лапах. Что ему было до внимательного взгляда Фрэнка? Он только повел глазами, когда дилер потрепал его по голове и пошел открывать. - Что? Он видел перед глазами ее смски. «Деньги БУДУТ к концу недели, я занесу, говнюк» «Жди меня в субботу. Два косаря. Я. Вечер.» «Я помню, козел, я помню» Она смотрела в землю, и по ее лицу текли крупные дождевые капли. Не было ража. Не было задора, порохового духа и дьявольской дерзости. Она стояла одна, с приглаженными водой мокрыми синими прядями, жалко подняв плечи, как будто это могло ее защитить. Словно весь ее огонь залило, но не сегодняшним дождем, а тем, что был в день, когда исчезла Рейчел. - Я не слышу. Хлоя Прайс вскинула голову, и пока она говорила, Фрэнк видел, как трепыхнулась разок мышца на ее шее. - У меня… у меня нет денег. Мне нечем тебе отдать. Ее голос был слабым, и она впервые терялась в словах, осекаясь, пока говорила. На ее лице застыла страшная пустота, и внезапно, несмотря на холодный ветер, Фрэнк почувствовал, как его лицо наливается изнутри пламенем горючей злобы. Нет денег. А у него нет единственного сокровища, которое скрашивало его жизнь, и нет больше смысла что-то делать, и нет больше ничего вообще, кроме злобы на мир, который наполнен идиотами, не ценящими ничего, кроме позерства, крутости, пижонства. Тачки, кокс, полуголые тела на задних сиденьях, вспышки, рождающие фотографические высеры, передавленные колесами щенки. Им нужно только одно – кратковременное удовольствие, и ради него они готовы отнимать все, что только принадлежит ему. Брать его вещи по праву. Прижимать к себе чужое тело, выдыхая сигаретный дым в проколотое синим пером ухо, отпечатывать дорогой лик на своих фотографиях… Он концентрировал на ней, на Хлое Прайс, всю свою ненависть, пролившуюся в нем после потери. Она. Она напоминала ему его самого, и за это он возненавидел ее еще сильнее – ее, дерзкую, делающую, преданную и готовую загрызть за своих друзей, за свою девушку, которая ей никогда не принадлежала. За то, чтобы хранить только на себе ее запах. За то, чтобы только ее руки могли обнимать тело в клетчатой рубашке. - Нечем? И ты думаешь, что я отпущу тебя? Что ты так просто можешь взять злоебучую дурь и свалить? Ты, блять, серьезно? Она подняла на него синие глаза, затопленные испугом…и тоской? Тоской по чему? По кому? Она забирала у него Рейчел, не платя это – и не уберегла ее. Так же, как и он не уберег. Она забирала у него траву, и не платила за нее ничем, словно надеялась накуриться до смерти и перестать жить, покончив с собой нелетальным методом. Конечно же не вышло. От дури не мрут, если только она не в голове, но Хлоя – совсем не идиотка. Не идиотка, но похабная эгоистка, вообразившая себе невесть что. - Остынь, Фрэнк. Я устроюсь на работу, у меня собеседование завтра…Через месяц я смогу вернуть. - Мне не нужно через месяц, Хлоя. Его рука уже оказалась на ее шее – шаг вышел очень маленьким, крохотным. Синие, уверенные глаза затянулись пленкой боли, и что-то в них, что-то в них именно сегодня привлекло его внимание. У нее были сильные руки, но недостаточно, так же как и вся она была неслабой, но не достаточно, чтобы вести нормальную жизнь. И за это он презирал ее – так же, как и себя. И знал, что сейчас она будет упираться и, может быть, выдерет вместе с карманом нож из его куртки и воткнет туда, куда получится. У нее нет пушки, но даже без нее она умеет делать больно, хотя и по-своему, по-дурацки, не рассчитывая каждый шаг, а слушая только свое сердце, действуя на импульсе от его толчков. - Мне больно, придурок! Она вывернулась из рук рук – ловкая, тонкая – но Фрэнк на треть силы дал ей удар по щеке. Хлоя отлетела к двери, упав на порог. Фрэнк стоял над ней, прислушиваясь к себе: какого черта сегодня он обязан быть человеком? В этом городе был только один, кто мог так называться. В груди заколотило, и он горько ухмыльнулся, смотря, как Прайс приподнимается на локтях, как дрожат ее губы. На щеке у нее расползался плосковатый, неяркий синяк. «Она ведь ровесница Рейч» - ни к чему не обязывающая мысль скользко пронеслась внутри головы. Чувствуя в своих руках страшную, действующую силу, он пошел к ней. В синих глаза блеснула ненависть, тут же сметенная волной страха. Фрэнк знал, что выглядит жутко, что он – не он сейчас, а уголовник, только вышедший из тюрьмы, набивший на своей шее скверно зашитый шрам. И он чувствовал, как она испугалась, по-собачьи ощущал ее смятение, первобытный ужас слабого перед сильным, и понимал, что он уже победил. - Ты остаешься здесь. До утра. Он легко поднял ее, не давая ей извиваться, и швырнул внутрь транспорта. Двойной поворот ключа. - Фрэнк, какого черта! – у нее был высокий, звонкий голос, сорвавшийся на середине фразы. – Ты не можешь, я… я пойду в полицию! - Тогда ты просто не уйдешь отсюда живой. Не тебе решать, что я могу делать, а что нет, панковское ты дерьмо. – Его руки сами прижали к ее шее нож, и пробудившийся внутри голодный, озлобленный пес с наслаждением смотрел, как по ее лицу разливается бледность от полного понимая ситуации. Слова лились словно из раскрытой раны. – Вы – блэквелльские подонки, которые думают, что они – короли этой жизни, до того момента, пока мамочки и папочки дают вам деньги, которые вы тратите на кормление своего невзъебенно большого эго. А потом вы понимаете, что не все можете получить, и вас это бесит до усыхания яиц, и вы льете слюну на то, что никогда не было вашим. Я ненавижу ваш тон, я ненавижу ваши лица, вашу самоуверенность недоебанных жизнью детей, и в тебе, сука, я это исправлю. Очень сильно исправлю. Он уже лежал на ней, вдавливая ее в то дерьмо, которое считал своей кроватью, и сипел ей в ухо перешибленные слова. Чутье зверя его остановило, когда ее напрягшяася в доску спина пошла судорогой – Фрэнк понял, что слишком сильно нажал ей на шею, и отпустил, ослабил хватку. Синеволосая ловила воздух ртом, тихо всхлипывая в его руках. Она, да. Та неустрашимая девчонка-забияка. Фрэнк убрал нож. Он феерическим усилием вернул свое бешенство в узду. Что же, для нее ничего не меняется, даже если она уже не такая отважная. Не покупай того, на что не заработала. Может быть, это будет уроком ей…и ему. - Раздевайся. – буркнул он, глядя в никуда. – Или завтра я донесу на тебя, что ты не только дурью маялась. Мне нечего терять. Она загнанно посмотрела на него, но послушалась. Медленно, как корону, стянула с себя вечную шапку, положила ее на пол. Он не вытерпел ее целковой чинности. Кинулся, грубо сдернул джинсы, не обращая внимания на ее окаменелость, подтянул поближе к себе и, наконец, надавил на спину, заставляя прогибаться. Фрэнк крепко держал ее за шею, перечеркнув своей рукой ее небольшую, подростковую грудь. - У тебя даже сисек нет. Она молчала. Ладонью он почувствовал, как она сглотнула. На руку капнуло. Фрэнк стянул с нее дурацкие, совершенно не женские трусы – она вечно косила под мальчишку, пытаясь быть тем, чем ей не стать. Пыталась казаться опаснее, злее. «Посмотрим, насколько ты злая, сука» - он не сказал этого вслух, неловко справляясь с презервативом одной рукой. Резкий резиновый шелест – и Бауэрс почувствовал, как она вся деревенеет в его руках, становясь еще меньше и тверже. Злая твердая Хлоя Прайс, у которой внутри мягко и воспаленно-тепло от потерь и огорчений. Он положил левую ладонь ей на низ живота, притягивая к себе, и резко, с мыслью только сделать ей как можно больнее, вошел в нее. Ни вскрика, молчание. Наклоняясь ближе, он вслушивался, пытаясь поймать в болезненном наслаждении больше знаков ее страдания…но она молчала. Только громко, прерывисто втягивала в себя воздух, иногда нарушая ритм носовым посвистом. У нее были мокрые щеки и плотно, до дрожи сомкнутые веки. С шлепаньем он вбивался в нее, сильно, с равными машинными интервалами, так, чтобы каждый раз по ее телу шла крупная дрожь омерзения. Время остановилось. В мути перед его глазами маячили далекие – они стояли где-то на полке – часы с дергающейся на одном месте стрелкой. Половина десятого. Он медленно, но верно шел к нежеланному, суховатому окончанию действа, постепенно остывая и жалея, что сорвался на девчонке. На потерянной, - с ней что-то случилось плохое, но он не помнил, что, только знал, что ей путь к нему в клиенты, - озлобленной и тонкой волковатой девочке, рано состарившемся ребенке с тусклыми синими волосами, пахнущими табаком…Пахнущими дождем, свежими простынями и будто бы оттенком духов, которыми иногда пользовалась Рейчел. Фрэнк замер, забыв обо всем, и потянул носом, прикоснувшись к волосам Хлои. Черт возьми. Тот запах, да. Откуда? Они порой валялись вместе на кровати, как рассказывала Эмбер, целуясь и шепча друг друг на уши влюбленные шаловливые словечки. Он прощал ей эти рассказы, хотя больше никому бы не позволил так играть с собой…и ведь с тобой, синий панк, она тоже игралась. А ты взяла все это на веру. Она уехала в никуда, бросив всех, а он, Фрэнк, ебет тебя, нагнув над кроватью, да так, чтобы ты никогда в жизни этого не забыла. Рыцарь на ржавом пикапе. Защищать, загрызать, рвать за долю любви. А кто защитит тебя? Он стиснул зубами кожу на ее шее, и она встрепенулась, напряглась. Он вышел из нее и залез рукой туда, вниз, бессовестно защипывая самые нежные девчачьи места, словно в издевку над ней. Задыхаясь от наплывшего наваждения, водил носом по ее волосам, шептал облеченную в слова боль ей на ухо, заставляя все ее существо сгорать от страха, стыда и неприязни к себе и к нему. Добрался до груди. Сжал, сильно, так, что она вскрикнула от боли. Наконец-то прорвался голос. Фрэнк неловко вынул из своих приспущенных брюк пакет с растертыми в порошок таблетками, вынул щепотку, рассыпав все остальное, - черт с этим! – и запихал ей в рот. Зажал и заставил проглотить, целуя шею. Подождал секунду, дав ей отдышаться, и снова вернулся к ее угловатому, не до конца сформировавшемуся телу, озлобленно стискивая, сжимая, надавливая и кусая, порой до крови. Спустился вниз и наотмашь ударил по ягодице, с удовольствием замечая расползающуюся румяную яркость. Проверил пальцем. Там, между ног, все так же узко и тесно, даже для рук, но мокро, горячо. Порошок пошел. - Я всегда знал, что ты шлюха, Хлоя Прайс. Грязная.. – он вошел в нее, заставив ее вскрикнуть и выгнуться. Еще раз. – Жадная… - всадил по полной, сжимая ее в охапку руками. – Ебливая потаскушка. Он обвивал ее руками, - а она послушно опиралась на высокую кровать, у которой они стояли, -и прижимал к себе, уже не забываясь в волнах подступающего и острого. Шло. Шло. Оно все шло. Ее ноги дрогнули, живот, накрытый ладонью, вымученно напрягся, и она сжала его член с невероятной силой, а потом отпустила, и так было не раз. Хлоя тонко, обрывисто закричала и обмякла, упав на кровать. Он все шел и шел, пока, наконец, не замер, позволяя себе выпустить из себя всю страсть и похоть. Закончилось. Фрэнк вышел из нее, брезгливо сорвал презерватив, завязал его и бросил куда-то в угол. Застегнул брюки. Хлоя лежала и тяжело, глубоко дышала, вся покрытая испариной. Синие волосы разметались, по телу шли синяки и укусы, кое-где – царапины. Фрэнк подошел к ней, наклонился, и, не удержавшись, - зачем удерживаться еще, если все уже было? - провел языком по ее щеке, зная, что ничего она сделать не сможет. - Хочешь правду,Хлоя Прайс? Ты слабая и никчемная, но корчишь из себя Вандервумен. Ты заигралась, помни об этом. Она ушла от него под утро. Встала, пошатываясь, оделась - он ничем не мешал, занимаясь подобием уборки в своем хламовнике, - и ушла, медленно переставляя ноги. Он видел из квадратика окна, как она брела по пляжу, как дважды упала, как ползла на четвереньках, а потом встала и неуверенно закачалась в сторону маяка, где, наверное, бросила свой пикап. Фрэнк лениво набрал смс и бросил телефон на кровать, пропахшую ее сладким потом и слезами. - «Долг списан. В следующий раз не тяни с деньгами, сука»