Наконец, земля

      Их встречи всегда происходят ближе к вечеру по воскресеньям, когда еще достаточно света для того, чтобы почитать на учебном дворе, прислонившись спиной к стволу дерева. Хотя Дональд Скриппс знает, что выпускные экзамены все ближе и поэтому лучше потратить время на подготовку к ним, похоже, что никто из них не способен прервать традицию, которую они выработали скорее по молчаливому соглашению, чем договариваясь об этом посредством слов — приходить сюда неделя за неделей. Дональд все больше отходит от привычных воскресных мероприятий или, по крайней мере, не думает о них, а Познер приходит на задний двор все чаще, — одинокая фигура, ждущая снаружи, опирающаяся на велосипед.       Кажется, высоко взгромождаться – это состояние Дэвида Познера по умолчанию. Даже когда он читает в полусонном состоянии, и его голова лежит на бедре Скриппса как на подушке, кажется, что тело находится над поверхностью земли. Со временем развилась и другая особенность — медленная потеря физических границ, и сейчас для них вполне естественно развалиться друг на друге. На минуту Скриппсу становится интересно, слишком ли это противоречиво идее одновременно опираться и усаживаться, но теплое дыхание Познера скользит по его бедру, и парень отвлекается.       Это ненормально, должно быть гормоны. Дон вспоминает себя в 16 лет: неприятно возрастающее внимание ко всему изогнутому и влажному. Вид людей, держащих свечи, колпачка, надеваемого на ручку, заставил бы его завестись. Пубертатный период вернулся с удвоенной силой и в этот раз не менее изнуряюще.       Скриппс хотел бы поправить брюки, пока его эрекция под ними не стала чертовски очевидной. И какого черта Познер не чувствует расходящийся волнами жар прямо под своей щекой?! Каждый вдох невыносим — и медленный ритм Познера, и его собственный, который необходимо сохранять спокойным. Все то вызывающее дрожь дерьмо, в котором он растворился, когда, проснувшись поздно ночью и вцепившись в простыни, наконец, подрочил, позволяя видениям – Боже, таким грязным видениям – вспыхивать под закрытыми веками — все должно остаться глубоко спрятанным, чтобы никакие фантазии не могли просочиться при свете дня.       Ему необходимо меньше времени проводить с парнями. Мужчины везде: в книгах, на занятиях. Вполне логично, что ему остается фантазировать о Познере, как наиболее женоподобном создании, к которому у него есть доступ. Ему нужна подружка. Что-то легкомысленное. Просто потрахаться. Скриппс обещал сделать это больше года назад, почему же это так и не стало приоритетной задачей? Нужно записать это. Точно, он достанет блокнот, заодно поправит брюки и запишет «потрахаться» в свой список дел. Все его проблемы будут решены, и Познер никогда не узнает.       Скриппс тянется к карману и ищет край блокнота, чтобы ухватиться за него. В ответ Дэвид раздраженно сопит и прижимается еще теснее. Скриппс может чувствовать каждый дюйм скулы Познера, контуры его носа и — черт, нет — только не губы, приоткрытые и изогнутые, податливые губы, покрасневшие и растрескавшиеся от ветра. Да, думать о них как об обветренных, потрескавшихся, типично познеровских губах, становившихся еще более сухими от постоянного прикусывания. Вспышка белых зубов, язык, облизывающий этот рот, потоки теплого воздуха… Стоит чуть-чуть придвинуться... Так, ничего хорошего. Но Скриппс не может избавиться от мысли об этом трогательном рте в манящей близости от его члена. Если Познер продолжит дышать (Боже, кто вообще перестает дышать!), его гиперактивное воображение устроит неприятности прямо здесь, на заднем дворе. Скриппс возобновляет попытки добраться до ручки и блокнота в кармане и положить его на колени. — Ты перестанешь ерзать? – Познер поворачивает голову и расправляет плечи. — Знаешь, я вообще-то не давал согласия на превращение в подушку! — Но ты и не жаловался! —Точно. А ты слабо показываешь, что ценишь мою добрую волю. — Если ты собираешься быть ханжой… – Познер легко толкается головой о ногу Скриппса и сонно принимает сидячее положение. Дон хватается за возможность вытащить большую толстую книгу из сумки и разложить на коленях, и делает вид, что с крайней срочностью ищет в ней что-то. Жар снова нарастает. Его представление смехотворно, и Скриппс чувствует на себе взгляд Дэвида. Когда, спустя некоторое время, он, наконец, поднимает взгляд, оторвавшись от переписывания расплывающегося перед глазами и тут же вылетающего из головы стихотворения, Скриппс обнаруживает, что Познер все еще пристально на него смотрит. Дэвид медленно моргает. — Ты совсем с ума сошел, это же мое полное собрание сочинений Байрона. Ты его даже не изучаешь. И ты покраснел. Дональд выдавливает невнятный звук и крепче вцепляется в книгу, так что края впиваются в ладони. — Интересно… я думаю… в следующем семестре. Никогда не угадаешь. Байрон прекрасно вписывается в программу… Идет сразу же за Кольриджем, а я изучаю Кольриджа… В конце концов, это же Байрон! – с грехом пополам заканчивает парень. Все это бессмыслица, пустая болтовня, Скриппс знает это и злится. На лице Познера появляется взгляд недоверчивого понимания. — Ты пытаешься скрыть стояк!       И Дэвид тянется к книге. Происходящее точно не кончится ничем хорошим. Вероятно, Дон мог бы встать, отскочить и сбежать. Забыть о книгах, забыть о Познере, забыть обо всем, потому что, Боже, это неприлично! Но Скриппс застывает, а Познер тянется ближе и ближе. Парень отталкивает его руки, удерживая своими, но Поз настойчив. В выбранном бездействии Дональд слышит пульс в ушах, и его потные ладони соскальзывают. Две книги, его и Познера, падают на колени, и в беспорядке конечностей рука Дэвида задевает очевидную выпуклость. Скриппс сгорает со стыда, видя, как его бедра дергаются вверх от прикосновения, и не может сдержать стон.       Познер отступает и вздрагивает. Огромными глазами он смотрит на Дона, а потом, опустив голову вниз и покачивая узкими плечами, двигается. Раскинув ноги по обе стороны от Скриппса, он медленно поднимается и усаживается на парня, удерживая того в ловушке. Возможно ли усаживаться и карабкаться вверх? Взбираться как на насест? Дональд выходит из ступора и пытается отстраниться, но понимает, что Дэвид схватил его за оба запястья. — Познер, ты что творишь? — Заткнись! Пока я не струсил. И Скриппса целуют. Поцелуй длится и длится. Поцелуй — какое универсальное слово! Поцелуй с соседкой Сьюзи, поцелуй во время игры в бутылочку на дне рождения кузины. Поцелуи, поцелуи… Это не хороший поцелуй, не такой, как показывают по телеку, не мягкое прикосновение губ, он такой небрежный. Познер очень пылкий — его руки повсюду: задерживаются на линии между шеей и подбородком, в его волосах, вокруг спины, пальцы проникают под воротник. И это все еще нехороший поцелуй, но тело Скриппса думает иначе. Жар придавливает его к земле, по коже везде бегут мурашки, он издает постыдные стоны и еле-еле дышит, и, Боже, чем занимаются его руки? Его предательские руки двигаются по всему телу Познера, как будто противный пятилетний ребенок не может отлепиться от новой игрушки или куска шоколада.       Его снова толкают, и Дон позволяет себе упасть и опереться на локти, бедра выгибаются дугой под приятным весом. Познер первым прерывает поцелуй и тяжело дышит. — Черт! Земля пачкается. — Так это мои девственно чистые рукава рубашки ты тер о землю. Ты напал на меня! — У тебя стояк! — Блестящая защита! Ваша честь, я напал на этого парня – подождите-ка – потому что у него был стояк. — О, отстань! Уже второй раз Познер затыкает его. Нахальный крошка. Не дай Бог, он начнет превращаться в Дейкина. — Так, прекрати раздумывать. Ты собираешься целовать меня или нет? Я поцеловал тебя. И, кажется, тебе понравилось.       Дон решает, что такая ухмылка не допустима и ее немедленно необходимо стереть, особенно если она так и приковывает внимание к познеровским губам. Скриппс обеими руками хватает Познера за рубашку, тянет вниз, а сам переворачивается наверх. Познер выглядит пораженным, тяжело дыша, он спрашивает: — Чего ты ждешь? Еще одного ебаного приглашения? – Его губы язвительно кривятся. – И я тоже не думаю, что это эвфемизм.       В ответ Дон просовывает руку между их телами, его пальцы цепляются за пояс брюк Познера и он нежно гладит кожу под ними. Дэвид тихо вздыхает и сдвигается, скользя ногой между бедер Скриппса. Приятное давление снова появляется, и Дональд возвращает должок, потираясь о напряженный член, толкающийся в его бедро. У Познера его действия вызывают дрожь и тяжелый вздох, который Скриппс скорее чувствует, чем слышит, и все его тело покалывает. Руки Дэвида тоже блуждают по туловищу Дона, заползают под рубашку и скользят между его лопатками. Его пальцы напрягаются, как только Скриппс начинает расстегивать замок на брюках Познера, а затем и на своих. Вскоре Дон начинает задыхаться, потерянный в восхитительном контрасте от трения теплой вельветовой ткани брюк и холодного воздуха. Его пальцы, пойманные в ловушку между их бедрами, продолжают свои ласки, подгоняемые приглушенными стонами Познера в его плечо. Скриппс чувствует, как его тело распрямляется, и позволяет стону предвкушения вырваться изо рта, прижатого к шее Познера, прежде чем толкнуться еще раз и достигнуть оргазма. Дрожащими пальцами он продолжает ласкать и сжимать член Дэвида. Познер дважды толкается в его руку и яростно содрогается с криком, его голос высокий, как будто он поет песню.       После всего случившегося Познер заговаривает первым. — Так, значит, на следующей неделе ты пойдешь исповедоваться? — Ныне позеленел он, иссох и запятнан С тенью во рту.*       В полутьме Познер оглядывается, его плечи ссутуливаются, а рот скорбно кривится. Продолжая пребывать в прострации, Дон тянется, берет Дэвида за руку и держит какое-то время. Скриппс закрывает глаза и на мгновение позволяет робкой улыбке появиться на лице. * Строчки из стихотворения Т.С. Элиота «Смерть святого Нарцисса» цитируются в переводе Яна Пробштейна.