Волны

Граф Набедренных застыл на причале, пальцами нервно дёргая истрепавшуюся нить на запястье. Та грозила в скором времени распасться, но графа это не пугало, потому что под пышными рукавами рубашки пряталось ещё несколько таких нитей — самых простых, будто тонкие копии морских тросов, которыми привязывают якоря, они лишь слегка царапали нежную кожу рук графа. Но не так сильно, чтобы мешать. Возможно, сейчас он был одним из самых счастливых людей Петерберга. Он видел море. Он плавал по нему, уплывал и уезжал из промозглого города, чего не могли себе позволить многие простые жители. Люди здесь рождались и умирали, не видя ничего, кроме старых стен и казарм, круг которых казался — особенно сейчас — чрезвычайно узким, этакие оковы для большого количества человек. И некоторых эти оковы сдержать не могли. Даниил был счастливым человеком, потому что прямо сейчас он видел волны самого настоящего моря. Он даже купался в нём — раньше, и оно было холодным, всегда холодным, несмотря на тёплые дни лета и жаркие — осени. И даже сейчас брызги разбивающихся о камни волн, летящие графу в лицо, были ледяными. Снег сошёл не так давно, поэтому море было ледяным, но не настолько, чтобы его мог сковать лёд. И граф не мог вспомнить что-то очень важное, поэтому битый час стоял на причале, дёргая нить на запястье. Это была та, первая, которую ему повязал то ли За’Бэй, то ли кто-то ещё, достаточно знакомый с росскими обычаями. Остальные верёвки граф завязывал сам. В память, будто бешеный пёс, впилось воспоминание о восторге кого-то важного для графа, кого-то, кого Даниил очень нежно любил и пытался оберегать. Веня. Веня пытался то ли упасть с причала, то ли дотянуться до воды, и всё время он что-то говорил, что-то очень восторженное, а граф с содроганием сердца понимал, что только что сумел вызвать в этом человеке, которому, казалось, сама жизнь наскучила, новые чувства. Восторг. Веня действительно никогда в жизни не видел моря, и графу сначала было горько, сколь многого юноша ещё не видел, а потом он поддался беззаботному счастью Вениана, обнимая его сзади за плечи. И Веня трогал тёплые ладони графа своими тонкими ледяными пальцами — такими же ледяными, как солёные до горечи капли, летевшие им в лицо, — и смеялся, счастливо жмурясь. Веня хватал Даниила за пальцы, целовал внутреннюю сторону ладони, замирал так на секунды, а потом выуживался из объятий и едва не слетал с причала, из-за чего граф всё-таки увёл его оттуда, довел до пирса и помог взобраться на него, а потом залез сам, царапая ладони о шершавые камни, оставляя едва заметные кровавые следы на них. И Веня округлял глаза цвета шампанского, пытался отереть кровь кружевным платочком, но останавливался, застигнутый врасплох поцелуем. И они сидели на пирсе вместе, едва касаясь холодной воды босыми ногами. Граф погрузил ступни полностью, вовсе не хвастаясь ни ростом, ни длиной ног, а Веня болтал ногами, кончиками пальцев разбрызгивая воду во все стороны. Они целовались, пока никто не видел, и Веня каждый раз прерывал поцелуй, когда новая волна разбивалась о пирс и щекотала ему пятки, и смеялся, и его кудри рассыпались по его шее и плечам, и умиротворение, которое чувствовал граф Набедренных, ещё долго оставалось с ним. Граф сидел на пирсе один. По крайней мере, так казалось тем, кто глядел на него со стороны. Граф сидел на пирсе с Веней, которому не стоило курить во время болезни, не стоило одеваться так легкомысленно, не стоило болтать ногами в воздухе, холодя их ледяными волнами. Но граф молчал, нежно улыбаясь и чувствуя прикосновение ледяных пальцев к своей замёрзшей руке, которая тут же потеплела, хотя теплеть ей было не от чего. И Веня прижимался к его боку, закрывая свои глаза ладонями графа, улыбаясь очень счастливо. И тянулся за поцелуем, совсем как тогда.