По оголенным проводам моих нервов. Мчишься сломя голову. Рано или поздно это закончится. Рано или поздно. Тебе снова надоест. Я снова не в состоянии выносить твои выходки. Ты снова не можешь остановиться. Тебе как будто нравится причинять мне боль. Нравится ведь? Молчишь.
***
Эмерсон Барретт — взрывная смесь чего-то невероятно опасного и непредсказуемого. Он живет в крохотном собственном мирке и лишь изредка выходит из него, чтобы прийти к Ремингтону Лейту. Ремингтон уверен, — чтобы позлить. Не иначе. Ничего другого Эмерсон делать не умеет. Злит. До плотно сомкнутых челюстей и скрипа зубов. Но он приходит и делится чем-то неважным, лежа на кровати в его комнате с выключенным светом. Приходит каждый день после занятий в школе, как к себе домой, потому что знает — здесь всегда ждут. У него даже есть собственная зубная щетка в ванной Лейта. Это тоже злит. Глупый, маленький мальчишка. Эмерсон Барретт — артхаусное кино. Красивое, особенное, непонятное. Недоступное. Со своими до невозможности зелеными глазами-изумрудами, со своими вечно искусанными вишневыми губами, со своей дурацкой шляпой, со своими бесконечными выходками, которые Ремингтон просто терпеть не может. Он такой… Слишком особенный. Слишком не для него. Мальчик-сюрприз. Ремингтон Лейт уже порядком устал от его хаотичности. Эмерсон на это только беззаботно смеется в ответ. Говорит, что стабильность — фикция. Сказки для взрослых, если тебе так угодно, слишком взрослый Ремингтон. Барретту нравится философствовать по ночам, когда уже глубоко за полночь, на самые разные темы, нравится писать Лейту не вовремя. А тот отвечает. Каждый гребаный раз отвечает и злится на себя за это, потому что день за днем нифига не высыпается из-за него. Барретт знакомит его со всеми своими друзьями, зовет на вечеринки и говорит о таком, о чем бы сам Лейт никогда не осмелился сказать вслух. И как это называется у нормальных людей? Какое-то слово на букву «л».***
Доверяешь Я же вижу, Барретт. И я тебе, кажется, тоже. Даже больше, чем доверяю. Так опрометчиво и глупо. Знаю, что зря.
***
Эмерсон исчезает в один из апрельских дней. Спонтанно и резко. Без объяснения причины. Но не бесследно. Все еще присутствуя в жизни Ремингтона и именно этим сводя с ума, доводя юношу до ручки. Сидит до двух часов ночи онлайн, ходит гулять с их общими друзьями, выставляя видео и фотографии в социальные сети. Приходят уведомления. Уведомления о том, что Ремингтон Лейт больше не часть его жизни. Эмерсон больше не пишет, не желает спокойной ночи и доброго утра, и не приходит после уроков. И от этого немного… тоскливо? Одиноко? Больно? Не то слово. Внутри что-то болезненно екает и с оглушительным грохотом катится вниз, терзая внутренние органы до физической боли, когда он видит «был в сети 3 минуты назад» и свое сообщение, которое висит в диалогах непрочитанным уже вторые сутки. И он понимает. Осознает с каким-то полу-треском полу-скрипом. Он скучает. Хочет как раньше. Но Лейт не пишет. Не станет. Все еще отчетливо помнит, чем подобное закончилось в прошлый раз.***
…печатает… Почему ты больше ничего не рассказываешь? …печатает… Я занят. …печатает… Не сейчас, а вообще. …печатает… Что я должен рассказывать? …печатает… Что-нибудь. …печатает… Нечего. …печатает… Раньше всегда что-то рассказывал. …печатает… Мне некогда. … Я рассказываю то, что считаю нужным и тому, кому считаю нужным. … Как раньше уже не будет. …печатает… Почему? …печатает… Потому что ты мне не близкий человек.
***
Громом по голове. Глаза обжигает солью. Но Лейта тянет. К нему. Необоснованно, беспрепятственно, стремительно и беспричинно. Не взаимно. Но ему все равно. Думает — пройдет. Выбивает из колеи. Наотмашь без промаха. Бьет. По мозгам. Прямиком в сознание, в самое сердце. Нельзя же заставить человека захотеть общаться, если он сам того не хочет. Эмерсон словно уходит, оставляя Ремингтона наедине со своими сомнениями, мыслями, которые он задвинул как можно дальше. Дальше и ближе к лапам своих внутренних демонов. Не позволяет себе думать о нем ни секунды. Ни больше, ни меньше. Даже если очень сильно хочется. Нельзя и все. Ремингтон Лейт, в конце концов, уже слишком взрослый со своими взрослыми проблемами, ему не до этого ребенка. Решил уйти — пускай катится. Только Лейт продолжает засиживаться на его страничке в социальной сети, перечитывает изо дня в день их переписки, пытаясь найти ту самую грань, после которой все полетело под откос, слушает их музыку, смотрит их фильмы. Но все еще ничего не происходит. Каждый день порывается написать ему, понимая, что если он этого не сделает, то не сделает никто. Но каждый раз удаляет сообщение, так и не отправив его. Помнит, что это заканчивается ссорами, сухими ответами и вечным: «занят, не до тебя». Занят. На этом все. Точка и тишина в диалоге. Ремингтон устал биться головой об этот тупик. Хочется докопаться до причины такого поведения, но в то же время на это нет ни сил, ни желания. Он знает, как это закончится. Уже закончилось. Это все в прошлом. Больше так не будет. Забей. И Ремингтон забивает. Кажется, что даже получается, несмотря на то, что в груди теплится скребущее от тоски под ребрами желание обнять его. Знакомится с новыми людьми, общение с которыми ни за что не сможет заменить его голос; он ездит в интересные города, полностью отдается учебе в университете и усиленной подготовке к сессии, своим увлечениям. Чтобы заглушить. Не слышать. Не чувствовать. Потому что рано или поздно, но эти воспоминания просто разорвут его на миллион крохотных частиц. И в какой-то момент становится все равно. Даже не больно. Но он уверен, если Эмерсон решит вернуться, то он безоговорочно примет его. Почему? Да просто так. Потому что хочет. Потому что так правильно. Нужно. Без остатка. Потому что Эмерсон Барретт — причина его головной боли, постоянного недосыпа, плохой успеваемости, неукротимой злости. Потому что Эмерсон Барретт — причина внутреннего спокойствия, уюта, причина всех его изменений как внешних, так и внутренних. Но он будто уходит и забирает с собой все. Абсолютно все. Ремингтон Лейт как будто встретил свою родственную душу, а Эмерсон нет. Барретт, пожалуйста, остановись. Хочется заорать во всю глотку, но получается только сдавленное гортанное рычание, когда он получает от него сообщение. «Ну что, как дела, студент?» И ликование. Чистое, искреннее, долгожданное. Сердце пропускает удар и в следующую секунду начинает биться с удвоенной скоростью. Какая уж теперь разница. Эмересон появляется в жизни Ремингтона, как гром среди ясного неба. Снег в жарком июле. И в один миг жизнь, будто снова обретает смысл. Просто и легко. Все становится как раньше. Так, как никогда не было и больше не будет. И отчего-то уже даже не страшно. Будто не было всех этих ссор длинною в несколько часов по смс, разбитых в ярости о стену кулаков, литров выпитого алкоголя, в попытке приглушить чувства хотя бы ненадолго, пачек сигарет и прочей дряни, способной облегчить ожидание. Можешь сколько угодно повторять себе, что ты взрослый и независимый человек. Но ты все равно зависим. От него. Похлеще, чем от наркотиков. Как воздух необходим. Задохнуться бы им, да хочется жить. Но он влюбляется. Влюбляется так, как падают с лестницы. Это несчастный случай и внутренний беспорядок. Номер один в списке запрещенных веществ. Эмерсон возвращается в его жизнь, и Ремингтон цепляется за него мертвой хваткой. Ведет себя осторожно, будто боится что-то нарушить, не спрашивает чего-то личного. Ведет себя совершенно по-другому и про себя подмечает, что Эмерсон тоже другой. Эмерсон Барретт — кладезь сюрпризов. Ремингтон Лейт ловит себя на мысли, что терпеть не может сюрпризы. Барретт в шутку говорит, что любит его и иногда отправляет смайлики с сердечками. Лейт — скептик. Смайлики с сердечками… Неужели? Какая глупость. Блокирует экран. Ремингтон сгорает от этого. Ледяным вихрем закручивается и плавится. Ненавидит. До невозможного ненавидит его дурацкие глаза цвета мятного зеленого чая, его дурацкие губы, которые на вкус, оказывается, как вишневая кола, его дурацкую шляпу, в которой он похож на Безумного Шляпника. Только Эмерсон может так вырядиться и выглядеть прекрасно. Только Эмерсону прощаются все эти бесконечные выходки, позволяется продолжать эту игру. Потому что так интереснее. Только Ремингтону он позволяет называть себя Эми. Коротко и звучно. Никому другому не разрешает. Звучит как-то не так. Неправильно. Эми. Чуть поджимает губы. Кусает. Улыбается. Эмерсон приходит к нему после школы и подолгу жалуется, что скоро экзамены. Ему все кажется, что он недостаточно времени уделяет подготовке. Не вылезает из учебников. Какая производная у «икса»? А что если добавить еще одну переменную? И? Реми, помоги. Ремингтон обнимает его, когда Барретт засыпает у него дома. И словно в трансе запускает руку под белоснежную школьную рубашку. Кожа к коже. Холодом по разгоряченной плоти. Полу-стон полу-вздох. Глаза в глаза неотрывно. Ладонью по плавным изгибам юного тела, по аристократичной коже цвета сливочного пломбира, по ребрам и выше — к груди и ключицам. Меняет направление и в следующую секунду расправляется с ширинкой джинс и ныряет пальцами под нижнее белье, вырывая отрывистые стоны из нервно вздымающейся груди. Доступность опьяняет. Он вдыхает его до головокружения. Эми, пожалуйста, останься подольше. Его одурманивающий запах остается тонким шлейфом на холодной подушке. Еле-еле. Он боится, что очень скоро запах выветрится. И снова ничего не останется. А пока вдыхает. Уткнувшись носом в подушку, почти задыхаясь, но продолжая беспорядочно втягивать легкими воздух. Чуть сладковатый, терпкий, особенный, вишневый. Но через какое-то время все повторяется. И это уже почти в порядке вещей. Он уже почти привык. И больше не позволит ему играть в эти игры. Это парализовывает, сбивает с толку. Да, именно так. Потому что другого оправдания у Лейта, почему он все еще не врезал ему и не покончил с этим, — нет. Просто парализовало. А с ним самим все в порядке. Ремингтон Лейт все тот же — холодный. Невозмутимый, гордый. Ремингтон блокирует его во всех социальных сетях и больше не ищет в прохожих. Смотрит на часы и понимает, что опаздывает в университет. Без остановки циркулирует. «Ты не близкий мне человек». А кто тогда? Дьявол, забери его в ад, он ведь все равно туда попадет. Ремингтон понимает, что по-другому не хочет, да и не сможет, наверное. Либо вместе, либо никак. Это похоже на срыв. Терпишь, терпишь. А потом срываешься. Неадекватно. Ненормально. Глупо. Летишь. Летишь с последнего этажа двенадцатиэтажки. Я спрыгнул. А потом передумал.***
…печатает… У меня подушка тобой пахнет. …печатает… Хех. И как же? … печатает… Вишней.
***
Хватит бегать по моим проводам. Нервы уже на пределе. Они когда-нибудь оборвутся, понимаешь? Выжигая искрами землю. Как себя чувствуешь по шкале от одного до мертв внутри?
***
— Вы ошиблись номером, — отвечает знакомый голос. Все тело скручивает колючей проволокой. Вот, что значит быть взрослым — иметь на спидометре под двести десять, но не превышать шестидесяти. И ещё. Стоять на самом краю крыши двенадцатиэтажки с мобильником, вслушиваясь в протяжные гудки и думать. Обо всем и ни о чем одновременно. А еще о том, что сок у вишни отвратительный, на самом деле. На вид и на вкус, словно алая кровь, обжигающая горло. На языке ее металлический привкус. Думает и летит. Гребаные его зеленые.