Empty veins and my plastic broken crown

- Ох, Крис. От счастливой жизни люди не пишут стихи. Бабушка улыбается печально и откладывает книгу на столик возле кресла-качалки. Крис продолжает курить. Ожидает конца рецензии, но его, очевидно, не будет. - Ты знаешь, я не понимаю половины вещей, о которых ты пишешь, - говорит его мать, продолжая накладывать макияж у туалетного столика. - Но могу сказать одно. То, что ты пишешь - о несчастье. Она поворачивает к молчащему Крису, берет у него сигарету на одну затяжку. Смотрит с характерным, семейным прищуром, который не позволяет определить, смеётся она или печалится. - Мой сын несчастен? Вопрос произнесен ею как утверждение. Крис вспоминает всё это, пока такси везёт его ближе к центру. Словно харонова лодка - вверх по реке Стикс. Чем ближе к центру - тем ярче горят огни, тем больше вокруг молодых, не обремененных грузом времени и страданием лиц. Крис не знает, когда закончится его жизнь - наверное, не позже сорока-сорока пяти - и как это произойдёт, но в одном уверен точно. Эти безликие поездки в молчаливых такси от запомнит до её окончания. Может, когда-то его спросит журналист, мол, Крис, какова основная метафора твоей жизни? И он ответит - непременно жестикулируя, с сигаретой меж пальцев: - Тишина в такси, когда ты едешь на вечеринку. Тишина в такси, когда ты возвращаешься домой. В конце концов, это просто игра, притворство. Make up. Show off. Он заходит в полную людей комнату, глотает лёгкими табачный дым и темноту, в руке сам собой оказывается кем-то поданый напиток. Он ищет глазами Камерона и лишь через секунду осознает, насколько это бессмысленно. Они расстались восемь месяцев назад. Камерон всегда жил в гребаном Техасе. Самое главное в любой вечеринке города павших - снимки, снимки. И ещё раз снимки. Он жалет, что люди не проявляют достаточно честности к себе и к окружающим (да, куда сложнее проявлять честность к окружающим) и не ходят туда с огромными профессиональными фотоаппаратами наперевес. Он рад, что понял это в свои семнадцать, когда вся эта вакханалия жизни только плавно подкатывалась к нему. В восемнадцать он уже лежал на асфальте, опрокинутый ею. Он напивается в хлам, но в этот раз ничего существенно не меняется. В этот раз он пришёл сюда слишком в себе, слишком внутри, чтобы перемена с относительно плавным переходом была разительной. Он поддерживает беседу, ему снова суют в руку "Голубые гаваи", пачку сигарет следует беречь и никому не показывать - времена божественной щедрости кончились два года назад. Он улыбается на камеру, обнимает Дилан, пишет что-то на стене, прямо над диваном хозяев вечеринки. С кем-то мокро целуется. Тишина в его рассудке не умолкает. Кто-то кружит его в медленном танце посреди гостинной под Кендрика Ламара, и он хорошо знает эти стадии /у других/ - значит, скоро вечеринка будет окончена. Он включается обратно в 24-h макдональдсе, его не покидает смутное интуитивное чувство, что он пришёл сюда не один. Вероятно, с Дилан. Вероятно, она сейчас блюет в женском туалете. Это прекрасно. У него есть время подумать. Он не хочет думать о Камероне. Слишком долго прожевывал это всё в своей лирике, пытаясь заменить его вереницей безликих мужчин. Это было смешно, смешно или совершенно никак ровно до того момента, пока Крис не начинал плакать на обшарпанных креслах. Или в гребаных такси. С красной помадой чисто материнского чмока Дилан. Однако он думает. Он задвигает в дальний ящик ночи и дни в своей комнате вместе с Камероном, или, скажем там, ночные аэропорты - в попытках сократить расстояния они заходили до смешного далеко. Не думает о причинах расставания. Кто-то из них двоих был слишком хорош для другого. Кто-то, кто не Крис. Он думает лишь о том, что стихи не пишутся от хорошей жизни, а в руках у Камерона есть фотоаппарат и ремесло, и он может сколько угодно сверкать грустными томными глазами с фотографий. Его могут жалеть и гладить по волосам его техасские девки, которым он, положив голову на колени, будет жаловаться на суку-Кидда, которому лишь бы водка, кокс и ничего кроме. Может множить грязь. Но только Крис, пожалуй, знает, что истинная боль там, где ни на одну ночь не затихает музыка, где гасят свет и зажигают неон. Где стихи пишут на развороченной пачке дешёвых сигарет, на обоях чужих гостиных, на спинах и руках случайно пришедших в твою комнату мужчин. Пишут, чтобы потом потерять. Те ничтожные обрывки, что каким-то образом выживают, публикуются и продаются главным образом из-за того, что когда-то ты снимался для каталога H&M. Жизнь проста. Он покидает пустой зал мака, так не выяснив, действительно ли с ним была Дилан, и ловит такси взмахом руки. К сожалению, уже рождается рассвет. Крис умоляет небеса, чтобы в машине сейчас играла музыка. Что-то из Foals. Не что-то, а Late night, как хотелось бы ему. All I hoped you were somebody, someone I could count. Однако машина оказывается такой же пустой и тихой, как все вокруг. Как его собственный разум сегодня. Машина ползет непростительно медленно. Завтра Дилан будет злиться и оборвет ему телефон. А пока - такси катится в тишине.