— Бог? — Возможно. — А ангелы? — Нет — Загробная жизнь? — Нет, может быть, не знаю. Я бы не была так категорична, но мне нужны доказательства. А ты? — Я верю. — Серьёзно? — Я не верю в такой рай, где ты катаешься на единороге, живёшь в замке из облаков, но да, я верю во что-то подобное, иначе какой смысл? — А может быть смысла и нет? — Не могу это принять. Я влюблён в тебя. И знаю, что когда-нибудь солнце поглотит землю, и она исчезнет, но я влюблён в тебя, извини.
*****************************
Сегодня на крыше должно быть пусто, там ведь всегда никого нет, так что парню с большим рюкзаком, баллончиками доверху наполненным, будет вдвойне проще туда проникнуть. Его целью всегда был тот двенадцатиэтажный дом на окраине города. Оттуда на город вид красивый, отпадный обзор на звёздное небо и великолепно пустые стены, ждущие, когда же Максим Голышев изрисует их чем–то действительно классным. С приходом темноты парнишка маме рукой махает, мол, я к Стасу ночевать, а может и не ночевать, к Стасу, короче, рюкзак с драгоценностями своими на плечо закидывает, наушники в уши засовывает и к цели направляется, думая на ходу, что же он будет рисовать сегодня. Силуэт девушки может? Или волка голубоглазого? Или вообще просто город срисовать, огни яркие, постройки маленькие на фоне грандиозных высоток, ведь они так гармонируют. В голове просто улей жужжал, не выдержал Голышев такого наплыва мыслей, посреди дороги встал статуей, из нагрудного кармана пачку сигарет вытащил, закурил, бедолага. Взор устремил в небо звёздное, знакомые созвездия искать принялся, да позабыл, что не знает никаких сложений звёзд, ведь спал на астрономии, а Стас не спал, нужно будет у него спросить, друг обязательно расскажет, покажет и посмеяться с глупости успеет. Максим решил друга лучшего предупредить, сигарету в зубах зажал, телефон из кармана извлёк, в контактах копается.«Стасон, тут дело такое, короче, матушке я наплёл, что ночую у тебя. Если вдруг спросит, то я был с тобой, а я буду с тобой, но приду попозже, звёзды мне показывать будешь.»
Подумал парнишка, что читается это по гейски как–то, но подумал тогда, когда отправил. Ладошкой по лбу себя стукнул, понял, что переживать нечего, ведь Конченков знает, что Богомол – истинный натурал! Натуральнее, чем Басков, хоть и не блондин, но всё равно натуральнее. На улице холодать понемногу стало, хорошо, что недотёпа Максимка наспех завернул баллончики в куртку старую, она поможет согреться. Бычок одним щелчком пальца улетает в урну, парень продолжил свой путь. Голышеву казалось, что проникнуть на крышу этого дома будет очень сложно, практически невозможно, но в парадной его встретила мирно посапывающая старушенция, маленький телевизор, новости часа вещающий, кошка трёхцветная, пузо лизавшая на белом подоконнике и кактус Валера. Так на горшке написано было, не придумал он. Лифт приехал быстро, довёз преступника (так бы его консьержка внизу окрестила) до десятого этажа, четыре лестничных пролёта он сайгаком изящным пробежал, по сторонам оглядываясь, кулачки сжимая, мало ли что. Тяжёлая железная дверь скрипуче отворилась, показывая тёмное небо звёздное, заставляющее забыться на пару мгновений, но медлить нельзя, Максим сиганул в дверь открытую и закрыл за собой, приличный же, не в метро родился. Взор упал на пока ещё чистую небольшую сторожку, стоящую прямо на середине крыши. Парень ближе подходит, вещи ставит около конструкции, которую изрисовать собрался, к краю подходит, да голову задирает. Глубокое небо, бездонное, мириадами звёзд усыпано. Протяни руку – до звёзд достанешь. Богомол так и делает, руки свои длинные протягивает, схватить звёздочку самую яркую пытается, а никак, она будто сквозь пальцы ускользает, дальше отлетая. Голова кружиться начинает от таких масштабов, столько всего в этой бездне летает! Кажется парню, что вот он шаг сделает и окажется в небесном одеяле пушистом, ласкающем каждый уголок нежной кожи, татуировками испоганенной, согревающем не только снаружи, но и душу греющем. Максим невольно улыбается во все тридцать два, вспоминает, что девушку, когда–то любимую, на одну из этих крыш водил, она говорила что–то про бесконечность и вечную жизнь, а он не слушал, зачем этой дурью головы молодые забивать? Ровно пятнадцать минут Голышев в облаках витал, но не зря эти минуты прошли, в голове сразу очертания нового рисунка появились. Космос безграничный, созвездия неизвестные ему, планеты яркие, тепло излучающие, быть может ракеты даже, космонавты в невесомости. Рука с баллончиком двигалась быстро, движения рваные, неаккуратные, но на настенном рисунке всё плавным казалось, а издалека вообще бомба была, а не граффити. Пальчики снова за пачкой сигарет полезли, а на душе облегчение. Желание заветное исполнилось почти, делов тут немного осталось, но тут послышался скрип двери. Испугался Макс, краски свои спасать побежал, а бегать он умел неплохо. В охапку вещички сгрёб, за сторожку спрятался и смотрит из укрытия. На удивление Богомола около входа на крышу стояла не бабуля с парадной, не товарищ полицейский, а обычный парень. Обычный парень, светивший коленями бледными сквозь прорези джинсов скинни, свободная футболка на нём трепетала, вторя порывам ветра, причёска, скорее всего, называлась «летел с сеновала, забыл причесаться, корова справа прилизала, красавчиком стал». В руках у гостя незваного были палки /как издали Максу показалось/ непонятные, сумка объёмная на плече. Парнишка что, бойню палками хочет утроить? Выходить, конечно же, Голышеву не особо хотелось, ждал он момента, когда мышкой серенькой можно слинять незамеченным, поэтому пришлось включить режим наблюдателя. Новый человек, из двери вылезший, важно прошёлся по тёмному гидроизоляционному ковру, остановил взор на стене изрисованной и сказал в пустоту: —Днём же чисто было. Понял Максим, что пизда ему, бежать надо, но никак. Незнакомец изучал только что нарисованное граффити, думал не долго, телефон из заднего кармана достал, щёлкнул всё это дело и дальше к краю пошёл. Максимка снова думать стал, вдруг этот сюда пришёл чтобы с собой покончить, не особо хотелось быть свидетелем суицида. Но парень полностью опровергнул теорию дурачка, штатив поставил, на него камеру посадил, настраивать конструкцию стал, хваля себя под нос, восхищаясь красотой летнего неба. Из сумки плед вытащил, постелил, уселся барыней–сударыней, фотографию граффити обрабатывает, да в Инстаграм сливает. Мышка серая, в засаде сидевшая, шажками тихими уже к двери подобралась, ручонками за ручку схватилась, а в кармане толстовки телефон заорал, да так громко, что незнакомец на заднице свой упругой, слишком сильно узкими джинсами обтянутой, кажется, что они лопнут вот прямо там, но не лопаются, подпрыгнул и обернулся в ужасе. Максим в этот момент хотел сквозь землю провалиться, Стас, собака сутулая, как обычно не вовремя.«Братан, не вопрос, буду ждать тебя жёнушкой верной (;»
Молчание неловкое, долгое, слышен только вой собачий снизу, тихие трели птичьи и дыхание рваное. Незнакомец посмелее оказался, на ноги встал, подошёл к Богомолу, улыбаясь ярче, чем солнце днём, спросил дружелюбно, пальцем на картину настенную показывая: —Ты нарисовал? – ответом кивок скромный послужил. — Не против, если я это сфотографирую и выложу в Сеть? Хотя, я уже давно это сделал, зря спросил, точно. Меня, кстати, Дима зовут. Можешь Фадеем звать. Расположился тут небо пощёлкать, отдохнуть от суеты дневной, красиво тут до жути, не находишь? Голышев выглядел щенком загнанным, котом нашкодившим, попугаем улетевшим, потерявшим конфету ребёнком. Много вопросов, кровь к ушам прилила, краснеть заставляя, руки в миг похолодели, а Фадей свою тёплую ладонь протянул, на рукопожатие намекая, Богомол руку пожал, Димка ахнул. —Ты замёрз же. Я предлагаю поближе познакомиться, – Максимке вспоминается, что он точно так же к девочкам в шестом классе подкатывал, они его потом за школой побили. — Давай, пошли. Что–то ты неразговорчивый совсем, ничего, разговоришься сейчас. Фадей, как мать родная, за руки парнишку взял, потащил к своему импровизированному ложе, усадил на тёплый плед, хлопотать курицей–наседкой стал вокруг Максима, глазами в непонятках хлопающего. В мгновение ока в руках у фотографа оказались два стаканчика пластиковых и бутылка Глинтвейна. На вопросительный взгляд он ответил, что винцо согреться помогает, а стаканы всегда с собой носит, вдруг что случится, а стакана нет. Первые два стаканчика прошли легко, без слов, только взаимные взгляды и красные щёки. —Когда я был маленький, – осмелился наконец Голышев, поворачиваясь лицом к Диме. — Мне было безумно жаль звёзды падающие. Это ведь целая погибшая планета с возможным населением, жизнью, великолепными городами, а тут раз – и она упала. Как такое возможно вообще? Но потом мать любовно усаживала меня на колени, доставая детскую энциклопедию, и рассказывала голосом монотонным, что это вовсе не звезда мёртвая, а метеоры, метеориты, мусор космический и сразу так легко становилось. Дима слушает внимательно, улыбается глупо, подливает в прозрачную тару горячительный напиток, изучает лицо задумчивое, брови густые, глаза блестящие, в которых отражалось всё это небо, пухлые губы, краснеющие от укусов. —Мне хочется увидеть однажды, как в небе одновременно падает много метеоритов. Представляешь, как красиво это было бы? – глаза Богомола заблестели ещё сильнее, фотограф смотрит прямо в них, не отрывается, будто бы ищет в них что–то родное. — Настоящий звёздный дождь. —Одна звезда уже упала на землю, – на выдохе произносит Дима, подсаживаясь ближе и «случайно» задевая пальцы длинные. —Да что ты говоришь? – Макс в небо таращится, пытаясь след звезды найти, но следа не находит, а вот падающую звезду замечает, в ребёнка превращаясь, кричит, глаза жмурит. — Загадывай скорее желание, звезда падает! И Фадеев загадывает. Загадывает, чтобы этот ребёнок позволил поцеловать себя, рядом быть в такие тёплые ночи. На крыше. Сидеть на тряпке тёплой. Потягивать что–то из стаканчиков пластиковых. Наслаждаться моментом. Звёзды бесчисленные сосчитать пытаться. —Загадал? —Загадал. —Как думаешь, исполнится? – Максим правда ребёнок, Диме этот момент радостный срочно запечатлеть хочется, камера на штативе, а телефон где–то в недрах сумки, но фотограф не сдаётся, зарываясь в кучи ненужных бумаг и проводов. —Думаю, что да, – Фадеев шепчет, а Голышев ещё больше в улыбке расплывается, вверх смотрит, губами что–то лишь ему понятное бормочет. Слышится щелчок затвора, оборачивается Максим, фотограф слишком счастлив сейчас, детально рассматривает полученную фотографию. —Эй, покажи! Парень полез телефон отбирать, но куда уж ему, руки у фотографа длиннее, назад он её вместе с телефоном отводит, Макс не теряет надежды, лезет прямо на Диму, смеётся дитём беззаботным, не замечает даже, что верхом на лежащем Фадее сидит, но Фадей замечает, руку свободную на спину новому другу кладёт, нажимая на позвонки выступающие. Богомол млеет, прогибается слегка, укладывается на Диму сверху, матрасом, наверное, его возомнил, но фотографу всё равно. Тянется Фадеев к губам желанным, чувствует запах сладкого пойла, что голову дурманит, касается своими губами чужих губ и мирно ждёт отказа. К удивлению большому его не получает, наоборот, парень поцелуй углубляет, губу нижнюю выцеловывая, кончиком языка по верхней губе пробегается, захватывая ровный ряд зубов. Димка глаза закрывает, чувствам полностью отдаётся, прижимает к себе тело податливое, языком своим с языком партнёра играет, губы посасывает и выглядит со стороны это дико пошло и неправильно, кто же с человеком, которого знает пять минут, целоваться начинает и желание загадывает на него, но так делает Дима. И правильным это считает. А над парнями настоящий метеоритный дождь начался, звёзды падают одна за другой, камера всё это записывает, парни не смотрят даже, друг другом слишком увлечены. Из стаканчика понемногу остатки глинтвейна вытекают, пачкая плед, вряд ли пятна потом отстираются, но не в пятнах дело, ведь рядом до боли горячий мальчик с великолепными глазами, в которых отражается всё чёртово небо. —Исполнилось? —Исполнилось.