Имя: двусмысленность

— Ожидаемо, — сказала я совершенно безразлично. В коридоре было немноголюдно. Саске сидел справа от меня, положив свою ледяную руку на мою, непозволительно горячую, и дышал. Просто дышал. Сопел мне прямо в щеку. С чувством выполненного долга, будто всё. Караул. Полундра. Ебаный ты нахуй, Харуно, это конец. Я кивнула своим мыслям, потом нахмурилась, мотнула головой и сказала: «Уйди, ради бога». Соглашаться со своими мыслями я буду потом. — Извини, — кинул мне Учиха, поднимаясь со скамейки. Такие шикарные мягкие сидения, я-просто-хочу-отвлечься, даже свою задницу на такой мягкости не чувствуешь. Голос моего бывшего мужа все еще донимал мой слух: — Так ты избежишь большей части проблем. — Проблем? — Мой голос прокатился по коридору как бешеный велосипедист. Саске смотрел на меня через плечо, его глаза въедались мне в лицо, норовя разгрызть к херам. Сдерживая порыв затрястись от злости, а потом начать выть отчаянно, я постаралась договорить как можно презрительнее: — Ты со своей новоиспеченной миссис Ногиус Раздвиганиус лишили меня родительских прав. — Нижнее веко левого глаза начало, как назло, дергаться. — Лишили меня моего сына. Спина Учиха как будто окаменела. Неудивительно. Сейчас, вот, скажет, что вообще-то... — Нашего. Я закатила глаза и закрыла ладонями лицо. — Иди нахуй, Саске, — бессильно выдохнула я, почувствовав, что бывший муж никуда не ретировался. Стоит и смотрит на меня с жалостью, словно ему вообще есть дело до того, что только что произошло в зале суда. Стоило только услышать, как Учиха медленно уходит восвояси, я стала тихо говорить себе под нос: — Нормально. Нормально. Всенормальнонормально. Говорила это на протяжении пяти минут, пока не заляпала пальцы подтеками туши и теней для глаз. Все лицо горит, тает. Медленно-медленно, как стекающие по моим опалённым щекам слезы, тает лицо. В груди у меня кто-то забыл кипятильник: распаляясь, он выжигает внутри все своей спиралью из гнева. Злость невыносима, но еще хуже — тоска. Вернее, предчувствие тоски. Ожидание тоски. Я больше не смогу видеть сына так часто. Можно смириться с тем, что твой любимый нашел себе другое развлечение, у которого грудь побольше да ноги постройнее. Но когда это развлечение торжествующе выплывает из зала суда, светясь радиоактивной улыбкой знойной красотки, обида нежно заряжает тебе по затылку. — Сакура! — умиленно окликает меня новая жена Саске. — Ино! — стараюсь отозваться в тон, но голос предательски сорвал себя. Яманака прекрасна от и до: от светловолосой макушки до изнеженных процедурами пальцев ног. Мне нравятся ее выразительные черты лица, форма ногтей на пальцах и ляжки. Когда мы с Ино были в старшей школе, я часто в шутку зажимала ее в раздевалке, чтобы только коснуться нежной кожи, спрятанной под складчатой юбкой. А сейчас уже все далеко от шуток. Поднимаю усталый взгляд на блондинку. — Тоже извиняться будешь? — спрашиваю я, после чего смеюсь. Не хочется, но надо, чтобы не раззадоривать чувство собственного достоинства девушки напротив. — Уже не надо. Ино не садится на скамейку рядом со мной. Ино садится на корточки передо мной, берёт мои дрожащие руки в свои и смотрит мне прямо в душу глазами цвета вкуснейшего льда. Голубые, чистые, пронзительные. Будто насквозь проходит этот взгляд победителя, что пытается пожалеть проигравшего. — Я не стану запрещать тебе видеться с Кеем, — успокаивающе говорит мне Яманака, а мне так и хочется стянуть с ноги туфлю и всадить шпильку красотке в её всепрощающий и всепонимающий глаз. — А Саске и подавно не станет. Но малышу будет лучше с такой матерью, как я... Даже спорить не стану с «матерью». Если я скажу хоть одно слово поперек слова Ино, она тут же из заботливой и осторожной станет истеричной и упрямой. Смотрю не отрываясь в глаза новой жены Саске и стараюсь побороть в себе мысль о том, что все мои драгоценные моменты обращаются в пыль. Потом кто-то эту пыль легкомысленно сметает веником. — Многие знают тебя, Сакура, — в том же назидательном тоне говорит со мной Ино, держа за руки. — Никакой отец не захочет, чтобы кто-то вроде тебя воспитывал его ребенка... — Кто-то вроде меня? — переспрашиваю я, стискивая зубы после. — Порно-ролики с тобой это как достояние малолетних извращенцев, — не меняясь совершенно в голосе, поясняет Яманака. С таким наслаждением, что мне даже захотелось в туалет. — Тебе еще повезло, что мы с Саске не приписали тебе статью за проституцию. — Статью за проституцию... — ядовито усмехнулась я, не в силах более терпеть эти нотации. Схватив Ино покрепче и привлекая к себе, вынуждая ее чуть ли не повалиться на колени, договариваю приторно: — Когда Учиха устает после работы, ему нет дела до ебли. Он просто хочет, чтобы ему хорошенько отсосали... — Отталкиваю от себя Яманака, не смотрю ей в лицо. Мерзко. — Возьми на заметку, Ино дефис Милосердие дефис Яманака. К моему удивлению, эта красавица поднимается на ноги резко и без лишних слов. Только вот ошалевшее выражение на лице выдает с головой тот факт, что мои слова возымели нужный эффект. — Я позвоню! — бросаю на прощание в спину удаляющейся Ино, чувствуя, как постепенно грудь начинают стискивать зависть и злость. Что они скажут Кею? Что я ему скажу? Прости, кроха, но твоя маман больше не имеет права быть с тобой днями напролет, потому что она наивная, тупоголовая ослица, которая не смогла порадовать папочку, после чего он нашел другую? Шикарное объяснение для невинного ребенка, который даже сказки никогда не любил. Мое отражение, прячущееся в зеркале на стене, совсем потерянное. Все, кроме пунцовых щек, болезненно-бледное, будто только что из морга вылезла в качестве отпуска. Одни глаза только живыми остались: сияют так озлобленно, что я готова сама себя прямо здесь острием ножа в грудь пырнуть. Маленькое, запуганное отражение Сакуры-больше-не-Учиха-Харуно. Подхожу к зеркалу, рассматриваю себя. Заплаканное, грязное личико брошенной жены и матери, у которой отобрали сына. Будто сама виновата. — Привет, — говорю я отражению, а оно только бесчувственно губами двигает, пародируя меня. — Что вы делаете здесь, мисс? — раздается чужой голос сбоку, и я испуганно поворачиваю голову, отрывая взгляд от смазанного отражения. Мне говорят: — Через десять минут закрываемся. И как-то совсем неожиданно понимаешь, что коридор опустел как минимум часа три назад.

***

Силы терять я стала где-то на пятнадцатой ступеньке. Когда я дошла до своей квартиры, открыла дверь и протолкнула сама себя внутрь, такие знакомые стены показались мне совсем чужими. Ключи в замочной скважине довольно щелкнули трижды, но щелканье в моей голове никак не прекращалось. Мне хотелось только одного: заглушить это. Алкоголем, конфликтом, таблетками. Стащив сумку с плеча и повесив пальто, я двинулась на кухню, но через пару минут осознала, что сижу на полу прихожей. И нет желания совершать какие-либо действия. Так легко и равнодушно. Так тяжело и горячо. Валяются по углам наработки Саске: листики из блокнота, мои бумажки-стикеры, где идитынахуев гораздо больше, чем поэтичной натуры бывшего мужа. Списки покупок, визитки, листовки, мусор, мусор, мусор. Даже если я схвачу какой-нибудь клочок, исписанный рукой Саске, я увижу в буквах что-то свое, родное. Мы с Учиха всегда чем-то напоминали друг друга. Любовью к письму, например. — Ты мешаешь мне работать, — будто совсем рядом слышу голос Учиха, оставшийся эхом в квартире. Уютно и больно. — Иди к маме, — снова говорит со стенами голос Саске, и я как будто могу слышать шлепанье босых ног из спальни на кухню. Только вот к маме Кей не придет. Не сегодня. И не на этой неделе. Пиканье телефона из гостиной вытянуло меня из липкой дремы, и я открыла глаза, но была не способна встать. Что-то упорно тащило меня обратно на пол, вдавливало в него. Оставленное сообщение оглушило квартиру. — Я сказал ему. — Неловкая пауза. — Поди его плач слышно даже тебе... К сожалению, Саске был прав, пока в его голос вплетались приглушенные детские завывания. К счастью, рыдания родной матери Кей не слышал. — Сакура?.. Правда ведь?