Till the bitter end / До самого конца
Его разум милосердно пуст какое-то время после пробуждения, и он даже не замечает ничего странного в том, что лежит в собственной постели. Разве что за исключением собак, свернувшихся вокруг него и даже на нём в редком нарушении правила "никаких-собак-на-кровати". Хотя вся эта сцена почему-то кажется знакомой. Счастье не длится долго, и Уилл вспоминает. Звонок Аланы, агенты ФБР в его доме, беспокойная поездка на такси до Балтимора, сломанное тело Аланы, Эбигейл — живая и ужасно испуганная, Ганнибал, смотрящий на него с такой невыносимой болью от разбитого сердца. А также нож, пронзающий несопротивляющуюся плоть, безмятежное принятие собственной смерти, Эбигейл, убитая в качестве его наказания, Ганнибал, оставивший их истекать кровью на полу, парамедики, приехавшие слишком поздно, чтобы спасти её жизнь, размывающиеся воспоминания о белых стенах и безымянных лицах и… тьма. После которой настало это. Уилл почти поскальзывается, пока бежит до ванной. Он стремительно снимает футболку и застывает, с удивлением рассматривая бледную, не изуродованную шрамами кожу живота. Он не может удержаться от того, чтобы не проследить эту зону пальцами. А затем с тошнотворно болезненной ясностью вызывает в памяти, как холодное лезвие ножа пронзает его, и следом возникают нежные, практически извиняющиеся прикосновения. Закрывая глаза, Уилл снова оказывается в Балтиморе. Ганнибал является единственным, что помогает ему удержаться на подкашивающихся ногах, пока кровь раскрашивает их тела и одежду алыми пятнами и шепчет на ухо мягкие, бережные слова, ранящие сильнее, чем любой нож. Я хотел удивить тебя. Но ты… ты решил удивить меня. Уилл, дрожа, открывает глаза и падает на колени, ударяясь о плиточный пол, но едва ли чувствует боль от столь резкого соприкосновения. Всего на мгновение ему кажется, что это — лишь ужасающий кошмар. Но Уилл знает, что это — реальность. Потому что он помнит, как просыпался точно также. Помнит, как отходил ко сну вместе с собаками, прекрасно осознавая, что может никогда не увидеть их снова. Как просыпался и как они точно таким же образом находились вокруг него и на нём, и как Уинстон, изогнувшись, лежал на его ногах. К тому же… Все ощущалось слишком реальным. Уилл буквально мог почувствовать рваную рану, оставленную прошедшими событиями, чтобы даже на мгновение предположить, что это был просто сон. Уилл лишь слабо удивился, когда увидел дату пятнадцатое февраля 2013 года на календаре и пять часов тридцать минут утра на электронных часах. Последним он вспоминает, что, когда вошел в дом Ганнибала Лектера в Балтиморе в этот самый день, было около восьми вечера. Он практически уверен, что не найдет рациональное объяснение произошедшему. Поэтому даже задумывается, может ли это быть чем-то вроде второго шанса. Потому что он не имеет ни малейшего понятия, что делать с ним. Он не может воспользоваться Бюро, не с их намерением арестовать его. Он мог бы, конечно, попытаться остановить Джека от безрассудных действий, но сильно сомневался, что будет успешен в этом начинании. И попробовать защитить Алану, убедив её не приближаться к Балтимору. Но даже так Уилл не знает, что делать с Ганнибалом. Оглядываясь назад, он прекрасно осознавал, что подразумевало предложение Ганнибала в ту ночь — прошлую ночь. Последний шанс искупить вину, выйти чистым из положения. Однако не воспользовался им. Хотя он хотел бы узнать, как Ганнибал узнал обо всём. И Уилл хотел бы понять, что делать с самим собой, потому что он даже близко не знал, чего он на самом деле желал. Уилл колебался. С тех пор, как позволил себе окунуться в соблазняющую тьму Ганнибала, он разрывался между своими же стремлениями. Часть него просто хотела сбежать с мужчиной и Эбигейл, насладиться местом, созданным для них троих. Другая же была вообще неуверенна, сможет ли он когда-нибудь стать своим в этом самом месте. Однако Уилл понимает, что любой гнев и ненависть, что он мог, должен был, испытывать по отношению к Ганнибалу, растворились в обнаженной боли, которую он видел в его глазах. Боль, что способна была превзойти его собственные мучения. Он даже не уверен, насколько долго просто сидел на постели с закрытыми глазами, крепко сжимая в руке телефон, и старался и не преуспевал в сортировке хаоса своих же эмоций. В конце концов, в любопытном миксе из ожидания и смирения, он нажимает быстрый набор и звонит Ганнибалу.***
Уилл странно спокоен, пока ждёт прибытия Ганнибала. Свои же эмоции он ощущает немного отстраненно и приглушенно, не совсем реальными. Он понимает, что это всего лишь спокойствие перед бурей. Он неторопливо рассуждает, какую форму этот шторм примет. Казалось, с момента его сюрреалистичного разговора с Ганнибалом и торможением Бентли перед домом прошло всего лишь несколько минут. И Уилл даже на какой-то миг подумал, что снова теряет время. Он не поворачивается, стоя на крыльце и отстранённо разглядывая собак через дверь. Даже не дергается, когда слышит громкий хлопок двери машины или когда мягкие шаги приближаются к нему. Он безуспешно пытается вспомнить, что конкретно сказал Ганнибалу. Всё, что Уилл может вызвать в памяти — это резкое — грубое — требование, чтобы тот приехал в Вулф Трэп, и осторожное согласие Лектера, скорее напоминавшее простое подчинение. Это всё, что они сказали? И почему вообще Ганнибал согласился придти? Уилл не слышит, как он зовёт его по имени, но лёгкое прикосновение к плечу выводит его из транса. Он практически чувствует, как странное спокойствие отступает. Он глубоко вдыхает, стараясь вернуться в реальность, и поворачивается, медленно, чтобы посмотреть в лицо единственному человеку, которого он когда-либо любил. Человеку, который убил его. Тёмные глаза Ганнибала Лектера, напоминающие красное бургундское вино, встречают его, и безмятежность рассыпается на части. Их тела сталкиваются с глухим шумом, когда он с силой обнимает Ганнибала. Вскрик Лектера тонет в громких, дрожащих всхлипываниях, которые Уилла яростно ломают. Весь его гнев, горе и разочарование, что Уилл подавлял в себе всё это время с момента освобождения из больницы, бушуют внутри. И его колени, не выдержав настолько сильной атаки эмоционального шторма, беззащитно подкашиваются. Руки Ганнибала сжимаются вокруг него, и их сила — единственное, что удерживает его на ногах, пока он неконтролируемо плачет в плечо Лектера, отчаянно цепляясь за ткань его дорогого пальто. Отстраненно, но он слышит мягкий шёпот Ганнибала, сменяющего один непонятный язык на другой, и Уилл старается держаться за этот голос настолько, насколько может в своей истерике. Проходит время, прежде чем рыдания стихают достаточно, чтобы за стеной шепота он наконец-таки разобрал слова. Однако даже тогда всё, что он может понять — это его же имя, повторяемое снова и снова среди незнакомых слогов и предложений. Это странно успокаивает. Ещё немного времени уходит на то, чтобы слезы на его щеках высохли, а сильная дрожь постепенно сошла на нет, но Ганнибал продолжает нежно держать его. Уилл не позволяет ему отстраниться после, когда он возвращается в норму, хотя не может не провести параллели с тем, как Ганнибал обнимал его после того, как сам же пронзил ножом. Извращенно, он даже в этом находит толику комфорта. Уилл поднимает свою голову оттуда, где он практически похоронил её в мягкой материи пальто, но даже усилия отстраниться не делает. Даже после всего, через что он прошел и через что его заставили пройти, объятия этого человека всё равно действуют на него успокаивающе. Иррационально и безумно, но успокаивающе. Его интимность с Ганнибалом никогда не выражалась физически, до тех самых финальных моментов. Но Уилл понимает, что такой поворот ему даже нравится, за исключением или возможно из-за тех ужасающих обстоятельств, которые спровоцировали это изменение. — Уилл? — голос Ганнибала мягкий и неуверенный, чего Уилл никогда раньше не слышал, однако руки Лектера все ещё крепко сжимают его. И опять же, Уилл размышляет, почему Ганнибал приехал, прекрасно зная об обмане. — Прости за пальто, — вырывается изо рта Уилла, и это удивляет его собеседника, вырывает из него невеселый смех, и Грэм также мрачно улыбается. Ганнибал неохотно отстраняется, и Уилл послушно отступает на шаг назад, впервые посмотрев на него с момента его приезда. Внешне он выглядит все так же безупречно, как и всегда, удерживая свои эмоции на коротком поводке. Однако тени в его глазах, пока он внимательно рассматривает Уилла, передают внутренний конфликт. Уилл может легко вспомнить тот самый день в Миннесоте, когда он наконец смог осознать: человек, которого он считал верным, настоящим другом, кому он доверял, предал его. Насколько опустошающим было знание, что их отношения были всего лишь игрой. Невыносимое горе, которое он похоронил под яростью. Он может воскресить в своей памяти всё, до самой мельчайшей детали. И он задумывается, чувствует ли всё это сейчас Ганнибал. Эта мысль должна приносить удовольствие. Но не приносит. — Я сожалею, — шепчет Уилл, не отстраняясь от тлеющего в глазах Ганнибала напряжения. Он не боится тьмы Лектера; не теперь, когда он сам является её частью. Ты не один, Уилл. Я стою рядом с тобой. Каждый из нас одинок без другого. Слова, правдивее этих, никогда не были сказаны. Ганнибал практически моментально возвращает контроль над своими эмоциями, и, когда он спрашивает, тон его холоден: — О чём ты сожалеешь, Уильям? Конечно же, он хочет, чтобы Уилл произнёс это, продлил медленную обоюдную пытку. — Ты знаешь, о чём, — говорит он вместо этого. — Я не знаю, как ты обо всём узнал, но, так или иначе, ты в курсе. И я… я сожалею. Я сожалею, что любил тебя только для того, чтобы уничтожить. И она вновь там, в глазах Ганнибала, знакомая смесь горя и ярости. Только теперь она пронзает Уилла также глубоко и наносит боль с такой же силой. Ганнибал всегда считал, что помогает Уиллу своими действиями, какими бы жестокими и извращенными они бы ни были. Уилл же слишком хорошо знал, насколько они убийственны для них обоих. Лектер, наконец, делает шаг вперёд, и это действие даже без усилий угрожающее. Однако Уилл стоит на месте, позволяя Ганнибалу сократить расстояние между ними, пока они не близки так же, как были до этого. Ожидание и смирение вновь воскресают в нём, вместе с чем-то совершенно иным. Он понимает безрассудность своих действий. Использовать дарованный ему второй шанс (если это действительно он) только чтобы уверить свою собственную смерть — это даже за пределами допустимой глупости. Но, как ни странно, это не ощущается, как трата. Уилл хочет завершения, для них обоих. По крайней мере, именно его он задолжал как Ганнибалу, так и себе. И, как он надеется, это спасёт Эбигейл. Ганнибал открывает рот, чтобы произнести что-то, но Уилл потрясает их обоих, когда касается его губ своими, разделяя вкус собственных слез. Ганнибал ошеломленно замирает, чувствуя, как Уилл мягко целует его, жалея, что не сделал этого еще давным-давно. Жалея, что заглушал желания, которые он не хотел принимать. Он почти отстраняется, чтобы принять свою судьбу, — хотя он надеется, что на этот раз не выживет, — когда Ганнибал резко прижимает его к себе, и их новый поцелуй ужасающе быстро становится страстным. Они кусаются и разрывают друг друга губами, зубами и языком, пойманными в головокружительном танце. Они до безумия крепко прижимаются телами, оставляют синяки, словно опасаясь даже на мгновение отпустить другого хотя бы на миг. Отчаяние сквозит за частично сдерживаемой жестокостью, с которой их зубы сталкиваются, а языки скользят в явном намерении поглотить своего соперника. Двое сломанных мужчин; они пытаются заставить свои искромсанные части целого сойтись снова, но жалко проваливаются в этом. По щекам Уилла стекают свежие слезы, когда они разделяются, и он не знает, почему дрожит: из-за отчаяния или желания, или же из-за обоих чувств сразу. Уилл поднимает трясущуюся руку, нежно касаясь скулы Ганнибала и видя, насколько обнаженным и уничтоженным тот выглядит без своей маски. — Ты должен идти. Тебе нужно бежать. — Пойдём со мной. Мы можем сбежать вместе, — в голосе звучит мольба, намного более явная, чем во время их последнего ужина. Уилл чувствует, как она почти заставляет пошатнуться его уверенность, прорывая ещё больше дыр в его сердце. Но он улыбается и качает головой, рука слабо падает вниз. Боль в глазах Ганнибала пробивает насквозь, соединяясь с его собственной, только чтобы ранить еще сильнее. — Я не тот человек, за которого ты меня считал, — далеко не полностью. — То, что между нами, неустойчиво, как бы мы не хотели обратного. Мне жаль. Я сожалею, что ты любил меня только для того, чтобы уничтожить. Он даже не дергается, когда руки, покоившиеся на плечах, обвиваются вокруг его шеи. Вместо этого он кладёт поверх них свои, заставляя их сжаться сильнее, затрудняя дыхание. «Это, — он думает, — намного более интимно, чем нож». Но Ганнибал не душит его, только смотрит с едва прикрытым смятением на переплетение их рук вокруг горла Уилла. Его голос, когда он вновь начинает говорить, едва слышен. — Эбигейл жива. Она у меня дома. Она должна была стать сюрпризом для тебя. — Твоя чашка соединилась из осколков, — мягко шепчет Уилл, даже не пытаясь выглядеть удивленным. Теперь это ничего не значит. Но даже так, он старается не думать об Эбигейл, не сейчас. Он просто не может. — Тогда вы можете уйти вместе. Ты всё ещё можешь создать свою семью. — Ты часть этой семьи, Уилл. Я бы хотел, чтобы так было. — Нет, я не её часть. И ты это знаешь. Может быть, в другой жизни, мог бы быть. Мы могли бы быть, — Уилл едва склоняется, чтобы проговорить эти слова в скулу Ганнибала, сохраняя хватку вокруг своей шеи. Даже он не совсем уверен, зачем делает всё это; практически умоляет о смерти. Это, впрочем, выглядит, как самое лучшее решение. Он осознает, что никогда не сможет стать хладнокровным убийцей, которого хочет в нём видеть Ганнибал. Но, одновременно, не хочет жить в мире, лишенного этого мужчины, ставшего для него важнее всего на свете. Возможно, он трус, ищущий простой выход из ситуации. Или же он элементарно чертовски устал от всего этого. — Как бы то ни было, — тихо шепчет Уилл, оставляя на лице Ганнибала легкие поцелуи. — Я люблю тебя. Больше, чем следовало бы. Больше, чем я имею на это права. Возможно, больше, чем ты заслуживаешь. Пальцы Ганнибала напрягаются на его шее, и он отстраняет его от себя достаточно для того, чтобы можно было посмотреть друг на друга. Уилл улыбается. Давление нарастает постепенно, пока Ганнибал наклоняется вперед. Боль, горе и беспомощная ярость клубятся в его глазах. Уилл продолжает улыбаться. — И я тебя, — вздохнул Ганнибал прямо в его губы, прежде чем мягко коснуться их, позволяя почувствовать вкус их слёз. Дышать становится всё труднее. Эти губы не оставляют его до самого конца.***
Уилл Грэм просыпается в своей постели, в его доме в Вулф Трэп, почти похороненный под своими собаками. Он не знает, кричать ему или плакать. Он кричит.***
Он проводит день со своими собаками, наслаждаясь их компанией и стараясь не задумываться о том, что даже они ощущаются испорченными. Он никому не звонит, никого не предупреждает. Не уверен, что в этом вообще есть хоть какой-то смысл. Лишь пытается найти хотя бы одну — одну — причину, по которой это всё с ним происходит, но всё, на что он способен, это снова и снова воспроизводить в памяти болезненные воспоминания последних нескольких часов, пока не чувствует странное опустошение. Уилл старательно игнорирует свое желание увидеть Ганнибала. Когда свет начинает сменяться тьмой, он залпом выпивает стакан крепкого виски и ждёт. Алана звонит. В этот раз, он не кладёт трубку в торопливом прощании. Взамен, он лжет, говорит ей, что Джек сейчас рядом с ним, что они оба в безопасности. Когда она предупреждает его об ордере на арест, он лишь дал ей указание связаться с адвокатом. Он надеется, что, ради своей же пользы, она его послушает. Он не сопротивляется, когда агенты заковывают его в наручники и сажают в машину, смотря на него с подозрением, и понимает, что они видели, что он сделал с Рэндаллом Тьером. Уилл не обращает на них внимания, пока они едут в Квантико, но никак не может стряхнуть с себя чувство, что это — отказ от прямого конфликта, — является еще большим предательством Ганнибала. Эта мысль наполняет его странным смешением злорадства и стресса. Но, опять же, его предыдущие попытки не имели никакого постоянного результата, так что пора попробовать новую стратегию. Его пустой взгляд, похоже, нервирует Кейд Пурнелл и заставляет её придержать долгую, обстоятельную речь, которую она, очевидно, приготовила для него. Алана приезжает спустя минуты после неё, и он позволяет себе почувствовать огромное облегчение. Однако это не длится долго. Когда команда агентов возвращается из дома Джека ни с чем, и Алана узнает, что его не было рядом с Уиллом, она поворачивается к нему с зарождающимся пониманием и гневом. Уилл лишь улыбается, не выражая этим жестом абсолютно ничего. Всё это всего лишь игра. Пурнелл на удивление принимает предложение Аланы поискать Джека в доме Ганнибала. Уилл не воспринимает обвиняющие взгляды, которые кидает на него Алана. Уж к ним он давно привык. По какой-то причине его не бросают за решетку, хотя двое агентов наблюдают за ним, пока он сидит в офисе Джека (сейчас принадлежащего Пурнелл), делая кристально чистым тот факт, что Уилл является арестантом. Алана сидит рядом, пусть и старательно не смотрит на него, и он, можно сказать, удивлен тем, что она до сих пор не начала кричать на него. Время вяло течет мимо Уилла, пока он лишь частично следит за реальностью, погруженный в свои размышления. Они всё ждут, и ждут, и ждут. Часы проходят. Они находят Джека, мертвого. Уилл не знает деталей и не хочет их знать. Он прекрасно осознает, что это произошло из-за него, но не испытывает по этому поводу вины. Всего лишь игра. Тело Джека является единственным, что они находят. Никакой Эбигейл, так что он, вероятно, взял её с собой. Возможно. Уилл уповал на это. Если время не обратится снова (о, какая ирония), то этот исход хорош так же, как и любой другой. Несмотря на то, что кажется настолько… лишённым завершенности. Но потом тьма постепенно захватывает его, затуманивает зрение, и Уилл понимает, что это не наступающий сон. И когда он вновь просыпается в своей постели среди собак, всё, что он делает, это смиренно вздыхает. Это была всего лишь игра, в конце концов. И, скорее всего, их будет ещё больше в будущем.***
Интернет, как он позже признаёт, не самое лучшее место для поиска информации насчёт его весьма затруднительного положения, и не только из-за того, что даже получить доступ к нему оборачивается сложностями, связанными с изолированным местонахождением жилища. Но, как ни крути, сеть является единственной надеждой. Продираясь сквозь смешение фантазий и вымыслов, Уилл осознает только одно — он сможет освободиться от этого, только если выполнит определённое действие. Он справедливо предполагает, что его смерть не является этим событием. Печально. Это бы решило все его проблемы. И, очевидно, предотвращение смертей Аланы и Эбигейл тоже недостаточно. Так что Уилл может попытаться спасти Джека. Или… убить Ганнибала. Последняя возможность не должна приносить столько боли. Уилл проводит большую часть дня в маленьком парке в Балтиморе, в получасе езды от площади Чандлер. Он пытается ни о чём не думать, но проваливается и в итоге воскресает в своей памяти особенные для себя воспоминания, игнорируя тот факт, что подавляющее большинство из них связано с определенным психиатром-каннибалом. Безграничная любовь, порожденная кровью и смертью. В половине седьмого он садится в свою машину и едет к дому Ганнибала. Он набрасывает своё пальто на лежащую на асфальте Алану, прежде чем заходит в дом. Совершая это действие, он задумывается, почему он пытается сохранить изначальную ситуацию в настолько искаженном виде. Уилл даже не достаёт пистолет. Пусть он и знает, чего ждать, вид испуганной Эбигейл посылает по его телу острую вспышку боли, которую Уилл игнорирует точно так же, как дрожь в её голосе. Он поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть появившегося в проходе Ганнибала, молчаливого, словно призрак. — Что меня выдало? — спрашивает он, стараясь собраться с силами под взглядом темных глаз. Ему действительно стоило спросить это еще в Вулф Трэпе (сегодня, по сути дела), но тогда он этим пренебрег, пытаясь справиться с бушующими эмоциями. Сначала Уилл думает, что Ганнибал не собирается отвечать, но, когда он это делает, слова кажутся практически невесомыми, как перья. — Вчера ты принёс с собой аромат Фредди Лаундс, когда пришёл в мой офис. Уилл даже не успевает полностью осмыслить произнесённое, когда широкая ладонь касается его скулы с такой же невозможной нежностью, как и прежде. Он улыбается, ничтожный изгиб губ, когда другая ладонь Ганнибала начинает двигаться. Скорее знание дальнейшего развития событий, чем интуиция позволяет ему перехватить запястье Ганнибала, прежде чем он может пронзить его живот. И этот момент кратковременного удивления, нежели грубая сила, даёт ему возможность погрузить нож в грудь Ганнибала, их руки крепко соединены вокруг рукояти. За ним шокировано вскрикивает Эбигейл. Лицо Ганнибала выражает только крайнее удивление, когда Уилл поворачивает оружие, прежде чем вытащить ненужный более нож и кинуть на пол. Пока Ганнибал почти падает на Уилла, издав задушенный вскрик, его рука соскальзывает со скулы на плечо, отчаянно держась за него. Уилл обвивает свои руки вокруг Ганнибала, стараясь удержать его на ногах, слышит, как дыхание того с каждой секундой становится всё более быстрым и неровным, и чувствует горячую кровь, стекающую по их телам. Смена ролей. — Это ужасное явление, — говорит он тихо на ухо Ганнибалу, приспосабливая свою хватку так, чтобы они оба стояли почти прямо, — быть преданным человеком, которому доверяешь больше всех остальных. Которого любишь. Дыхание Ганнибала оборачивается тяжелыми поверхностными вздохами, и его пальцы вцепляется в плоть Уилла, словно крюки. Тот, впрочем, не возражает. — Почему… ты думаешь, что… я люблю тебя? Уилл не отвечает сразу, бережно опуская его на пол и укладывая так, чтобы Ганнибал лежал частично на нём, а частично на полу. Он старательно избегает взгляда того, не готовый увидеть обнаженные эмоции. — Я не думаю, Ганнибал. Я знаю. И я тебя. Наконец, он смотрит прямо в тёмные глаза, которые Уилл знает так хорошо, и позволяет себе видеть. В радужках ярко отражается боль и призрак былого неверия, но их затмили гордость и привязанность. — Уилл… И внезапно становится слишком тяжело дышать, и его мрачная уверенность, за которую Уилл так держался с самого принятия решения, с оглушительным грохотом трескается. Уилл чувствует себя так, словно умирает рядом с Ганнибалом. Он мягко гладит щеку Ганнибала одной рукой и прикрывает истекающую кровью рану другой в отчаянной и тщетной попытке хоть как-то замедлить кровотечение. — Мне так жаль, — слова застревают в горле, заставляют его подавиться ими, и одна возможность, что это может быть тем самым событием, ударяет Уилла с опустошающей силой. Ганнибал улыбается, обнажая окровавленные зубы, и шепчет: — Ты так красив. Тёплая рука накрывает его, мягко прижимая её ближе к скуле Ганнибала, и Уилл чувствует, как боль в груди возрастает многократно, пока умирающий Лектер медленно поворачивает голову, чтобы прикоснуться губами к его ладони. И дыхание, поверхностное, быстрое и горячее, согревает кожу. — Мне так жаль. Несмотря на всё, его глаза остаются сухими, когда он, склонившись, целует Ганнибала, крадя последнее дыхание, чтобы сохранить в себе, навсегда.***
В следующий раз он просыпается, и перед его глазами стоит изображение плачущей Эбигейл, безжизненное тело Ганнибала и застывшие над ними полицейские с парамедиками, но всё, что он ощущает — облегчение, что это не сработало. И он даже не находит в себе сил почувствовать вину по этому поводу.***
Несколько попыток спустя, Уилл почти теряет надежду. Ничего из того, что он делал, не имело никакого эффекта на ловушку, в которой он застрял. Не имеет значения, сколько раз умирает он, сколько раз умирает Ганнибал (обе ситуации чувствуются подозрительно схожими), Уилл все равно просыпается в Вулф Трэпе ровно в пять часов тридцать минут утра. Он просто хочет, чтобы это наконец закончилось. Даже он не настолько мазохист, чтобы переживать снова, снова и снова худший день своей жизни; видеть, как всё разрушается каждый раз немного по-другому, высокомерно пытаясь изменить хоть что-то к лучшему. Он пытается спасти Алану, Эбигейл, даже Джека, но безуспешно. Может их всех отправить на смерть или позволить Ганнибалу сбежать целым и невредимым? Однако это ни на что не повлияет. Уилл потерял счёт, сколько раз он позволял Ганнибалу убить себя, только чтобы проснуться жалкими мгновениями спустя. Он может вспомнить, как чужая кровь стекала по рукам и как в глазах Ганнибала возгоралось тоскливое обожание, когда Уилл забирал его жизнь. Дикая разница в эмоциях Ганнибала в двух ситуациях вызывает болезненное восхищение. Он печален и разгневан каждый раз, когда он ранит Уилла, но всё это меняется на захватывающее сочетание гордости, любования и чего-то странного, похожего на любовь, когда Уилл убивает его. Восхищает, но расстраивает не меньше. Наравне с ростом отчаяния Уилла есть часть, — часть, которую он похоронил глубоко внутри себя, — которая счастлива его безысходным попыткам. Эта часть алчет жизни, что представлял для них Ганнибал, с силой, превосходящей даже желание Лектера. Она всё ещё надеется на будущее, будущее с Ганнибалом, не включавшее в себя гибель одного, обоих или заключение в тюрьму. Тщетное желание. Но его достаточно, чтобы он начал себе представлять тот вариант, в котором он выбрал Ганнибала, когда был шанс. Если бы он просто сказал «да» на финальный вопрос. Оказался бы он в западне, проживая один и тот же день так же, как и сейчас? Уилл понимает, что это все равно не окончилось бы хорошо, не для них и точно не для Эбигейл. Они бы сломали её или, скорее, то переполненное страхом существо, которым она стала. И, однажды, они сломали бы друг друга, разрывая самих себя на части, когда любовь и обожание превратятся в отрицание и разочарование. Было бы жалко отравлять их отношения, заставив сойтись в подобный финал. Так он говорит себе. Однако нарастающее чувство безысходности заставляет его решиться и последовать по другой обречённой тропе, несмотря на разрушение, что последует за первым шагом. Если он не проснётся. Всё, что у него остается, это его отчаяние и серебристая искра надежды, ещё не похороненная под хладнокровием и мрачной уверенностью.***
Если Ганнибал и удивлён тем, что увидел Уилла на своем пороге в семь часов утра без какой-либо причины, — феномен, который имел место быть только до его заключения, — он этого не показывает. Просто отступает в сторону, давая ему пройти внутрь. Что-то говорит Уиллу: Ганнибал спал очень мало — если вообще спал, — прошлой ночью. Они не разговаривают, пока Уилл идёт в гостиную, Ганнибал следует чуть позади. Это всё очень грубо, но он всегда был исключением политики Ганнибала «Поедай Грубых» даже в самом начале их отношений, когда сам Лектер являлся лишь настойчивым психиатром, использующим нетрадиционные методы. Несмотря на тишину и едва ощутимое кончиками пальцев напряжение между ними, Уилл борется с непонятно откуда возникшим желанием рассмеяться над абсурдностью всей этой ситуации и над всеми бесконечными слоями обмана. Он даже лениво задумывается, перевесило ли любопытство Ганнибала над желанием наказать Уилла за ложь, или же это его лицо, сейчас ко всему безучастное, лишь сохраняет показательную сдержанность к обстановке. Уилл размышляет над тем, может ли тепло во взгляде Ганнибала, обращенным на него, быть так же неподконтрольно, как и иррациональная привязанность (любовь) его самого. Он садится на большой диван и дерзко похлопывает по месту рядом с собой, молчаливо приглашая Ганнибала присоединиться к нему. Что тот и делает. — Ты рано, Уилл, — первые слова с момента его приезда, и Уилл даже горд тем, что может услышать слабую, практически незаметную дрожь в голосе, который очень редко звучит настолько неуверенно, отражая, какое влияние оказал его внезапный, неожиданный и глупый визит. — Твоё предложение всё еще в силе? — спросил он вместо ответа. Ему даже не надо пояснять, какое именно предложение. Это всё ещё игра, — одна из многих, — и если бы Уилл был кем-то кроме себя, он бы точно пропустил учащённое дыхание Ганнибала и то, как всё его тело застыло на долгий, великолепный момент. Ты хочешь этого, хочешь меня, хочешь с невероятной силой. Ты так уверен, что знаешь лучший вариант для нас троих, что место, созданное тобой, станет раем для нас, которым, как ты думаешь, оно и является. Часть Уилла задумывается, как почувствует себя Ганнибал, когда все ожидания будут низвергнуты и разрушены. Будет ли он скорбеть или сожалеть? Другая часть хочет просто сделать эту убежденность своей. На случай, если судьба решит освободить его от этой пытки. — С чего такая перемена во взглядах? — Уилл не поворачивается, и так зная, что проницательный взор сейчас просчитывает каждое его движение и что сам Ганнибал старательно не допускает даже намеки на надежду, хороня их под стеной холодной уверенности в новом акте игры Грэма. — Я полагал, что ты хочешь правды для Джека. Уилл улыбается, горько, не разжимая губ, и поворачивается к Ганнибалу, видя свою собственную боль, отраженную в далеких глубинах рубиновых радужек глаз. — Мы с тобой похожи. Это даёт тебе возможность уничтожить меня и быть уничтоженным мной. Твои слова. Помнишь? Конечно же да, — он наслаждается выражением в глазах Ганнибала, когда он мягко обнимает лицо того своими ладонями и притягивает его ближе к себе, пока они не застывают на расстоянии поцелуя друг от друга. — Но, как только мы видим обман, это становится лишь бесполезным инструментом. Лишается силы, способной возвести иллюзию и остаться невредимой под столь внимательным изучением. Не согласен, Ганнибал? Момент, когда Ганнибал снимает с себя маску, отмечен тем, как его руки сжимаются на плечах Уилла, но это прикосновение даже слишком лёгкое по сравнению с тем, насколько тяжёлым становится воздух между ними из-за интенсивности их эмоций. Никогда не прекратит наносить боль факт, что касания Ганнибала всегда такие нежные, как если бы Уилл являлся самым ценным сокровищем на планете, даже в моменты, когда один из них со скорбью разрывает другого на части. Это больно, и Уилл думает, что это самое прекрасное ощущение, которое он когда-либо испытывал. — Я спрошу снова: твоё предложение всё ещё в силе? Потому что это мой выбор, каким бы поздним он ни был. Но примешь ли ты его или просто убьёшь меня? — Я должен знать почему, Уилл, — и она здесь, эта слабая искра надежды, и выражение в глазах становится умоляющим, а голос слишком сломанным для слишком восприимчивых чувств Уилла. Надежда. — Ничего не делает нас уязвимее, чем одиночество, — Уилл совершает определенное усилие, чтобы сказать следующие слова, насколько бы отчаянно правдивыми они не являлись, но он всё равно выталкивает их наружу и позволяет ужасу, который он испытывал от них, проявиться в глазах. — Я нуждаюсь в тебе. Это была именно та вещь, которую преподнесли ему столь изнуряющие повторения. И она пугает его до смерти. Потому что он знает, что их общая судьба приведёт только к разрушению. Он не сопротивляется, когда Ганнибал склоняется и осторожно прижимает свои губы к его губам, внимательно смотря на него широко открытыми глазами. Это впервые, по крайней мере, для одного из них, учитывая, что сейчас Уилл отлично знаком со вкусом и ощущением губ Лектера — прихоть, которую он позволял себе в большинстве недавних попыток, во время их встреч. Но было что-то хорошее в том, чтобы целовать Ганнибала не тогда, когда один из них убивал другого. Они разделяются скоро, — даже слишком скоро, — но Уилл крепче сжимает свою хватку на Ганнибале, когда тот пытается отстраниться, удерживая его рядом. Их лбы соприкасаются, и они остаются так сидеть, наслаждаясь одним существованием друг друга. Я нуждаюсь в тебе. И я так испуган. Секунды и годы могли пройти до того момента, пока Ганнибал наконец не отстраняется, нежно убирая руку Уилла и целуя костяшки с чем-то, что граничит с благоговением, прежде чем одним плавным движением подняться на ноги. — Останься здесь. Я должен тебе кое-что показать. Он остается, прекрасно понимая, что Ганнибал хочет ему показать. Ганнибал сделал выбор. Когда он возвращается, держа за руку Эбигейл, скрывающей шрам на месте бывшего уха за волосами, Уилл пытается показать приемлемое смешение шока, облегчения и радости, которые от него ожидают. Надежда.***
Несмотря на факт, что он был осведомлен о выживании Эбигейл уже какое-то время, Уилл постоянно ищет её взглядом, пока Ганнибал быстро и эффективно готовится к их отъезду. Даже если жизнь ограничилась одним и тем же днём, связанным с ней, его разум всё равно набирался опыта. Он даже не совсем уверен, как воспринять то, что у Ганнибала как-то оказался чемодан с подходящими ему вещами. Она кажется такой маленькой в его руках, и Уилл размышляет, уйдет ли когда-нибудь испуг из её глаз, так похожих на глаза лани, и станут ли улыбки отражать только радость. Эбигейл настолько надломлена, что сломать её было бы даже слишком легко. Но и это можно исправить, со временем и достаточным количеством приложенных сил. — Мы действительно уезжаем? — она спрашивает его, и её слова слегка заглушаются плечом Уилла, к которому Эбигейл прижала своё лицо. — И ты едешь с нами? Он нежно улыбается, когда она поднимает своё лицо, чтобы взглянуть на него, потому что не знает, что ещё он может сделать. — Да, Эбигейл. Пока что. Где-то после трёх пополудни они покидают дом. Уилл только слегка встревожен, когда Ганнибал привозит их к скромному, почти изолированному дому в Гейтерсберге, Мэриленд, и информирует их, что им надо остаться здесь до рейса, запланированного на утро. — Эта собственность зарегистрирована под вымышленным именем. Здесь нас не найдут. — Я предполагаю, что у тебя есть машина неприметнее, чем Бентли? — на подначку Уилла Ганнибал лишь нежно улыбнулся. Он улыбнулся в ответ. Надежда. Эбигейл быстро скрывается в одной из спален, оставляя Уилла и Ганнибала в гостиной с их багажом в качестве компании. Они сидят на диване, точно пара молчаливых часовых; единственный звук, раздающийся в тишине, это их дыхание. Спустя время он прижимается к крепкому телу рядом с ним, купаясь в комфорте, который Уилл почти всегда чувствовал в присутствии Ганнибала. — Это ощущается настолько нереальным. Я боюсь, что если моргну, то всё просто исчезнет. Это странно, слышать признание собственной уязвимости от Ганнибала, не понимающего болезненную правдивость своих же слов. И это очень иронично, учитывая, что Уилл может пострадать именно из-за такой судьбы. — Это реально, — вместо этого говорит Уилл, взяв руку Ганнибала и переплетая их пальцы. Он заставляет свой голос звучать не настолько неуверенно, как он на самом деле чувствует, безуспешно пытаясь отогнать от себя страх и смятение. — Мы здесь, и мы реальны. Пока что. Его не должно удивлять, как быстро Ганнибал засыпает, учитывая, сколько тот провёл без сна, однако Уилл не может не изумиться, осознавая, что Ганнибал далеко не полностью ему доверяет. В чём он уверен, так это в том, что Ганнибал проснётся, даже если Уилл просто сделает попытку покинуть диван. Уилл считает минуты, пока те пролетают мимо него, ощущая их соединённые ладони, которые так чудесно подходят друг к другу, что это вызывает острую боль в груди, и переводит взгляд на лицо дремлющего Ганнибала, словно помолодевшего на несколько лет. Уилл знает, что, несмотря на его страхи и сомнения, он будет дорожить этим моментом до конца своих дней. Часы отбивают двенадцать. Он не моргает. Но всё вокруг всё равно пропадает во тьме. Слишком много для надежды.***
Уилл не совсем уверен, что заставило его сделать это; может быть раздражающий, едва ли безмятежный взгляд Ганнибала, когда тот открывает дверь, или же нахлынувшая безысходность, или память и фантомное ощущение руки Ганнибала в его, или же тяжесть головы, покоившейся на плече. Или простое понимание того, что мужчина перед ним никогда не вспомнит ничего из прошлых повторений… Нападение на Ганнибала, стоило закрыться двери за ними, определенно было не лучшим решением в его жизни. Однако он не может заставить себя пожалеть о нём, не когда губы Ганнибала с такой готовностью открываются для него, и с какой правильностью подходят их тела друг к другу. Несмотря на гнев, боль и ярость, присутствующие в поцелуе, выражающиеся через него, под их слоями проскальзывает благоговение, причем с обеих сторон. Когда он слегка отстраняется, почти задыхаясь от недостатка кислорода в легких, всё равно продолжает прижимать Ганнибала к стене, а его руки мягко поглаживают бледные светлые пряди волос. — Уилл, что… Он не дает Лектеру закончить, снова прижимая свои губы к устам и желая перестать думать, просто чувствовать вместо этого. Уилл чувствует, как его отчаянное желание отражается в осторожной ласке рук Ганнибала, все фасады отброшены, пока каждый из них пытается удержать то, что всё равно потеряет. И пусть их причины могут отличаться, однако в этот момент они просто двое мужчин, стремящихся сбежать от реальности хотя бы на время. И Ганнибал не пытается сопротивляться, даже не спрашивает причин такого поведения. Он просто принимает. И даёт. Позже, когда они лежат на полу гостиной, только частично одетые и полностью удовлетворенные, Уилл думает, что он не собирался заходить так далеко, и даже немного шокирован, с какой легкостью Ганнибал позволил этому произойти. Впрочем, он не возражает. Как и Ганнибал. Но реальность всё равно восстанавливает свою хватку на них обоих. — Что это? — спрашивает Ганнибал, и это его первые слова — если, конечно, не считать имя Уилла, слетавшее с губ тихим бормотанием, — с того незаконченного вопроса в фойе. Его рука касалась загривка Уилла, прямо у линии волос, и Грэм точно знал, насколько лёгким будет убийство, если Ганнибал вдруг решится… и всё начнется сначала. Эта мысль весьма эффективно уничтожила приятную атмосферу. — Это отчаяние, — правдиво отвечает Уилл, проговорив эти слова прямо в покрытую потом кожу груди Ганнибала. —Последняя попытка удержать то, что, как мы оба знаем, мы потеряем. — Почему? — рука на шее сжимается, но явно не сознательно. Уилл даже внимания на это не обращает. Он не отвечает на вопрос Ганнибала своей обычной полуправдой. Какой в этом смысл? Уилл не знает, что он здесь делает, но у него нет никакого желания снова воспроизводить слегка измененную версию сценария, потрепанного от постоянных повторений. И решает взамен сказать правду. — Понимаешь, сначала я был сбит с толку. Сейчас же… сейчас я безнадежно потерян, — Уилл вздыхает, поднимая свою голову с груди Ганнибала и опираясь на локоть, чтобы посмотреть в глаза мужчины.— Я прекрасно понимаю, что твоего доверия ко мне на данный момент не существует, но если бы я сказал тебе что-то крайне абсурдное, смог ли ты поверить мне? Ганнибал молчалив мучительно долгое время, смотря на него пронизывающим, проницательным взглядом. И, похоже, он нашёл в Уилле то, что искал, потому что следующая его фраза звучала скорее как обещание. — Да. Уилл улыбнулся.***
Слова вырываются из него в лишенной изящества спешке, подпитываемые долго подавляемыми эмоциями, и проходит время, прежде чем Уилл может собраться достаточно, чтобы сделать свою речь более-менее последовательной. Ганнибал тихо слушает, его лицо вновь стало неприступной маской, и Грэм иррационально благодарен за это внешнее спокойствие. Это возвращает ему чувство реальности. — Не имеет значения, что я делаю, — Уилл ненавидит дрожь, пробравшуюся в его голос, но и подавить её никак не может. — Конец всегда один и тот же. Я убиваю тебя, ты убиваешь меня, позволяю тебе уйти, спасаю остальных, обрекаю их на смерть… ничего не работает. Я всё равно просыпаюсь. До Уилла доходит осознание, что он дрожит и почти всхлипывает, когда тёплая рука окружает его предплечье и притягивает к телу Ганнибала. Тот обнимает Уилла в жесте, одновременно и защищающим, и собственническом. Удивляет, насколько быстро он успокаивается, чувствуя тяжесть собственного сердца, пока цепляется за Ганнибала со всей своей силой. — Ты действительно всё попробовал? — в тоне Ганнибала не звучит даже нотки сомнения, но Уилл знает его слишком хорошо, чтобы воспринимать это за чистую монету. — Ты веришь мне? Потому что я точно знаю, что это всё звучит как бред сумасшедшего. — Я знаю, что ты не лжёшь. Не в этот раз, — Уилл улыбается на почти призрачную обвинительную нотку в голосе Ганнибала, но не комментирует это. — К тому же, ты знаешь об Эбигейл. И… мужчина, которого я знал до вчерашнего дня, не был бы сейчас здесь, — Ганнибал мягко целует его под ухом, чтобы подкрепить свои слова, и Уилл чуть расслабляется, позволяя части напряжения покинуть его. — Я всё ещё удивлен, что ты позволил этому случиться. У меня было… несколько недель, чтобы дойти до этого, в какой-то мере. В отличие от тебя. — Отчаяние, Уилл, как ты лаконично назвал это. Это и тот факт, что ты, несмотря на всё, можешь затуманить моё сознание. Они затихают на некоторое время, пока он вбирает в себя наслаждение, вызванное в нём этими неожиданными и абсолютно искренними словами. Начиная говорить снова, Уилл отвечает на произнесённый ранее вопрос. — Я попробовал всё, до чего смог додуматься. В последний раз я попытался уйти с тобой и Эбигейл. Ворвался сюда с утра, словно хозяин этого места, и спросил тебя, остается ли прежнее предложение в силе, — болезненный смех вырывается из его рта, пока Уилл пытается похоронить себя внутри Ганнибала. — Убедить тебя было удивительно легко, хотя я не сказал тебе о моем уникальном положении. И мы отправились в уютный маленький дом в Гейтерсберге. Эбигейл рано отошла ко сну, услышав про утренний рейс. Мы сидели на диване, и я… я держал тебя за руку. Это ощущалось так правильно, даже уютно. Ты сказал мне, что боишься моргнуть, и всё вокруг просто исчезнет в один момент. Я сказал, что этого не произойдет и всё реально. И я был в таком ужасе, что всё исчезнет, как раньше. Ты уснул почти сразу после этого. Как я думал, ты просто устал. Ты знаешь, насколько безмятежно ты выглядишь во сне? И… я даже не моргал, не закрывал глаз, не делал ничего, но всё растворилось во тьме. И тогда я проснулся. Его голос ломается на последнем слове, и вдруг он осознает стекающие по щекам слёзы, ощущая, как под ним застыл Ганнибал. — Уилл… — его имя словно мучительный шёпот на языке Ганнибала, и Уилл поднимает голову, быстро и резко, пока он снова не видит его лицо. Одна из его рук вцепляется в волосы Ганнибала, пока вторая мягко обнимает его щеку, их хватка быстро становится слишком крепкой из-за силы бушующих в нём эмоций. — Ты хоть понимаешь, на что это похоже, раз за разом видеть, как всё идёт к черту? Каково это, так или иначе, терять тебя снова и снова, и насколько безнадежно я себя чувствовал? Каждый раз, когда я убиваю тебя, я как будто вырываю свою собственную душу. Взгляд в твоих глазах из тех попыток, когда ты ранил меня, преследует меня. Я больше не выдержу, Ганнибал. Не смогу. Губы Ганнибала нежные и чуть увлажненные, когда он крадёт дыхание Уилла в медленном, неторопливом поцелуе, скорее успокаивающим, чем возбуждающим. Это работает в какой-то степени, потому что Уилл чувствует, как истерика медленно отступает на периферию его психики, стоило ему потерять себя во влажном союзе их губ и языков. Они разделяются с тихим вздохом, потерянным между ними, и Уилл открывает глаза, только чтобы увидеть знакомую, сводящую с ума нежность в его радужках. — Мне так жаль, Уилл, — исходя от кого-либо ещё, эти слова были бы пустыми, но от Ганнибала… они значат слишком многое. Хотя и Уилл осознавал, что тот не совсем понимает, за что извиняется. — Мне очень-очень жаль. — Да, как и мне, — отвечает он, и его улыбка на полпути становится болезненной. Неожиданное желание загорается в нём, и слова преодолевают барьер губ, прежде чем он может их обдумать. — Можешь отвезти меня куда-нибудь? Он ожидает, что Ганнибал нахмурится и расспросит его или хотя бы смутится из-за столь неожиданного требования, но вместо этого просто кивает, отводя кудрявую прядь с лица Уилла. — Куда бы ты хотел поехать? — Куда-нибудь. В любое место. С тобой. Хотя бы на время, только… подальше от всего этого. Кратковременная передышка.***
Ганнибал отвёз его в Вулф Трэп. Не в его дом, конечно же. Это было бы суицидально, учитывая, что скоро место будет наводнено агентами ФБР. Он отвозит Уилла в место, в значительном отдалении от его дома; территорию, далекую от любых признаков цивилизации. Уилл неуместно позабавлен тому, как Ганнибал с тревожной эффективностью паркует свою машину посреди небольшой рощицы, прежде чем отводит его на маленькую поляну, спрятанную среди окружающих её высоких деревьев. Уилл не спрашивает, как тот узнал об этом месте. У него, в любом случае, есть догадки. — Пока ты был в больнице, у меня появилась привычка посещать твой дом, — говорит ему Ганнибал, удивляя Уилла и подначивая его любопытство. — Я никогда не заходил внутрь. Не считал, что ты это одобришь. Но я всё равно мог ощутить твоё присутствие, твою квинтэссенцию, пока был там. Это помогало мне справиться с потерей твоей компании. В отдельные дни я приходил сюда, чтобы подумать. В основном, о тебе. — Странно сентиментально, — произносит Уилл, с готовностью представляя нарисованную внезапным признанием Ганнибала картину. — Ты побудил во мне определённые необычные настроения, мой дорогой Уилл. Но я не могу заставить себя беспокоиться насчёт этого, как должен. — Ты изменил меня. Более чем справедливо, что я изменил тебя. Они не обращают внимания на холод, пока усаживаются на толстое одеяло, — Ганнибал, как обычно, всё предусмотрел, — расстеленное на влажной почве, размокшей от дождей. Уилл почти моментально сменяет свою позицию рядом с Ганнибалом на позицию между его разведенных ног, откинув спину на торс. Руки Ганнибала охотно обвиваются вокруг него, и Лектер кладет свой подбородок на плечо Уилла в комфортном объятии. Странно романтично. На мгновение он задумывается о том, должна ли Эбигейл быть сейчас с ними, но выкидывает данную мысль из головы. Несмотря на то, как сильно он любит её, это принадлежит только им двоим. К тому же, Ганнибал уверил его, что ни Джек, ни кто бы то ни было ещё придёт к нему домой и не найдут её. — Я могу слышать твои мысли, Уилл, — голос Ганнибала низок и мягок, Уиллу хочется завернуться в него и никогда не покидать его комфорта. Действительно, странно сентиментально. — Если бы я согласился той ночью, — что для тебя вчера, — что бы ты сделал? Ганнибал не отвечает сразу, вместо этого уткнувшись носом в шею Уилла и вдыхая его запах, грудь равномерно поднималась с каждым вдохом. И, когда он заговаривает, в голосе звучит неподдельная тоскливая нотка, резонирующая глубоко внутри души Уилла. — Я бы простил тебя. И вернул бы Эбигейл. Мы бы приехали в Вулф Трэп, покормили собак и оставили письмо для Аланы. Потом мы бы ушли. В новую жизнь, в место в мире, предназначенное только для нас троих, — Ганнибал прижимает губы к загривку Уилла, его тёплое дыхание оставляет свой лёгкий след на чувствительной коже, когда он отстраняется. — Сейчас я понимаю, что это была всего лишь несбыточная мечта. Уилл не поправляет его и не пытается утешить, лишь прикрывает глаза, чувствуя, как болит сердце, и воспринимает страстное желание Ганнибала, сливавшееся с его собственным. — Но всё же прекрасная мечта. Расскажи мне остальное. — Уилл, я не… — Пожалуйста. Ганнибал вздыхает, поддаваясь, и притягивает Уилла ближе, возобновляя свой рассказ. — Я бы показал тебе Париж. Франция имеет для меня особое значение, и я хотел поделиться им с тобой. Недавно я купил там дом. Это прекрасное место, уединенное и просторное, с большим двором для всех бродячих собак, которых ты, несомненно, привёл бы. Мы начали бы нашу новую жизнь там, с новыми именами, и ни вражда, ни кровопролитие не последуют за нами. Эбигейл могла поступить в колледж, как всегда хотела, и преступления её отца не бросали бы на неё тень. Мы нашли бы работу; учитывая наши навыки, это было бы просто. Я продолжил бы заниматься своим хобби, впрочем, не принуждая ни тебя, ни Эбигейл присоединиться ко мне. Я надеялся, впрочем, что однажды ты присоединился бы, — Ганнибал замолк, печально усмехнулся, прежде чем закончить фразу, — но ты не сделал бы этого. — Я мог бы, — прервал его Уилл, и его слова были его признанием, шепотом в темноте. — Если бы их преступления были достаточными, я мог бы. Мы бы прекрасно сработались, не думаешь? Делать плохие вещи с плохими людьми заставляет тебя чувствовать себя хорошо. — Да, — ответ Ганнибал звучит грубо и задушено, но он быстро приходит в себя, продолжая повествование, хотя теперь там присутствует торопливость, отсутствовавшая ранее. — Но ничего из этого не будет иметь значения, Уилл. Убийство, ложь, даже Эбигейл… Я был бы доволен, если бы ты был рядом. На моей стороне. И я пытался бы раз за разом исправить всё, извиниться за всё то, через что ты прошёл по моей вине… — …Но не потому, что ты чувствуешь себя виноватым, — проще простого подхватить предложение Ганнибала, когда эти же слова слетали с губ Уилла. — А потому, что ты хочешь умаслить меня. Завоевать мое сердце. Ты бы шёл на компромиссы, как и я. Но это не будет легко. Мы будем много ссориться. Даже будем хотеть убить друг друга… и никогда не пойдём на это. — Это было бы слишком похоже на самоубийство, — в голосе Ганнибала неприкрытые обожание, когда он переплетает их пальцы, держась крепко и отчаянно. — И когда-нибудь, мы приспособимся. Однажды, это станет легко. Эбигейл поможет. Она преодолеет свой страх и вырастет в прекрасную девушку. Ты был бы даже слишком заботлив. Но в один день нам придётся её отпустить, дать ей расправить свои крылья и улететь. Тогда мы останемся только вдвоём. Мы покинем Францию, возможно, поедем в Италию. Я всегда хотел показать тебе Флоренцию, это действительно прекрасное место. Купим виллу, которая нам обоим понравится, и снова осядем. Только мы вдвоём. — Мы были бы счастливы, — голос Уилла ломается на последнем слове, и он практически задыхается, но всё равно продолжает говорить, очарованный будущим-которое-никогда-не-настанет, что играет в его голове, его сверхактивное воображение превращает слова в ошеломительную реальность под закрытыми веками. — Это не было бы превосходно, или хоть немного нормально. Однако мы были бы счастливы. Мы даже могли бы стать одной из тех пожилых супружеских пар, вместе с собственным вариантом пререканий и этой… связью. Мы были бы счастливы и вместе. — Да. Мы были бы. Возможно, нам даже удалось бы постареть вместе… даже умереть вместе. Я был бы рад этому, умереть рядом с тобой. — Да, — шепчет Уилл, не доверяя своему голосу, учитывая, как на него подействовали эти слова. — Я тоже. Мы обречены на разрушение. Уилл поворачивается, чтобы прижать свои губы к его губам во влажном, солёном поцелуе, их молчаливые слезы смешиваются, пока они целуются, сладко и грустно, и скорбно. Но видит Бог, в которого я не верю, я хотел бы иметь жизнь с тобой. Они ничего больше не говорят в оставшееся время вместе, потерянные в друг друге и в недостижимом мире, что они сотворили своими словами. Уилл положил свою голову на грудь Ганнибалу, вслушиваясь в глухое и стабильное биение сердца, прежние слова неуклонно цепляются за него. …умереть рядом с тобой…***
В этот раз, когда Уилл просыпается и прокладывает себе путь через его стаю собак, он чувствует лишь мрачное знание о том, как всё это должно закончиться.***
Ужасающе соблазнительно попытаться и ещё немного исследовать недавно открытое измерение отношений с Ганнибалом, не заканчивать всё сейчас, украсть еще немного дней. Это возможно, он знает. И это было бы легко, несмотря на то, что у Ганнибала не останется — не может остаться, — никаких воспоминаний о необъяснимой нежности, что они разделили, в отличие от Уилла, который способен воскресить каждый момент с превосходной, болезненной ясностью. Однако было бы так, так легко вызвать её в Ганнибале вместе с правильными словами и действиями. Но даже пока идея формируется и задерживается в его сознании, Уилл знает, что никогда не сделает этого. Потому что это похоже на обман, и, даже если он совсем не против самой концепции, Уилл не стремится запятнать свои воспоминания чем-то менее чувствительным, менее искренним, чем прежние украденные моменты с Ганнибалом. Он жалеет, впрочем, что Лектер ничего не вспомнит. Это не кажется справедливым, что только у Уилла сохранится память об этих чудесных моментах. С каких пор жизнь справедлива? Хотя иронично, насколько он сомневается теперь, когда прежде хотел только закончить всё это. Конечно, нет никаких гарантий, что его задумка оборвёт череду повторений, но Уилл чувствует сильную, глубокую уверенность — она сработает. Сейчас это не просто надежда, но мрачная, пугающая определенность. Это наполняет его как облегчением, так и мукой. Даже попытавшись, он понимает, что не сможет провести день в Вулф Трэп, слишком взбудораженный даже для собак, всегда успокаивавших его. Вполне объяснимо, учитывая обстоятельства. Горькая улыбка кривит его губы, когда он пишет письмо Алане, ничего драматичного или сентиментального, простая просьба позаботиться о собаках и извинение за боль, которую он причинил ей. Он не упоминает, что решение спасти ей жизнь было причиной недолгих внутренних споров. В конце концов, драгоценные остатки его прежней привязанности к ней одержали победу над стремлением оставить их жизни в переменчивых ветрах судьбы. Все жизни, за исключением его и Ганнибала. Уилл уверен, что имеет право взять их в свои руки. Хотя он не собирается даже думать о Джеке. Уважение и восхищение, которое он раньше испытывал к нему, исчезли так же, как и часть его, что всегда была возмущена им за весь тот вред, что Джек приносил в каждый мучительный повтор, пока его беспокойство за жизнь Джека Кроуфорда не растворилась вовсе. Эбигейл… Он мог только надеяться, что она сможет пережить все испытания, которые мир решит выставить на её пути; что она найдет в себе силы двигаться дальше, преодолев всё, через что она прошла из-за своего отца и из-за них, Уилла и Ганнибала. Я играю в Бога и по своей собственной воле. Ганнибал был бы горд. Эта мысль слишком забавна, чем она имеет на это право. Или, может, это просто он настолько сошёл с ума. Уилл проводит время в Балтиморе, никуда конкретно не направляясь, но и не отъезжая далеко от дома Ганнибала. Ожидание мучительно, однако изысканно в какой-то мере. Обратный отсчёт, ожидаемый и наводящий страх, быстро направлялся к точке полного хаоса. Когда звонит Алана, он отвечает. Когда она спрашивает насчёт Джека, он скармливает ей всю ту же ложь, что и раньше, и задумывается на секунду, как она отреагирует после случившегося. Будет ли мучить себя ненужной никому виной? Возможно. Он ждёт приемлемое количество времени, прежде чем направляется к дому Ганнибала. Снимает промокшее насквозь пальто и оставляет его на пороге, прежде чем зайти, полностью открытый и уязвимый, даже не пытаясь спрятаться за пистолетом. Тот, впрочем, остался в относительной безопасности в Вулф Трэп. Уилл знает, что он пришёл рано, — раньше, чем когда-либо, — и, возможно, события изменятся соответствующе, не последовав знакомому порядку. И вместе с тем, картина, что приветствует его, весьма эффективно заставляет его замереть на месте, оставляя ему лишь способность потрясенно смотреть. Он обладает весьма сомнительной привилегией знать Ганнибала Лектера лучше, чем любой живой человек. Уилл прекрасно осведомлен о свирепом, безжалостном звере, что прячется под доведенным до абсолюта миражом достатка и вежливости. И, тем не менее, видеть это существо освобождённым от своих оков — это совсем другое. Ганнибал словно соткан из силы и ужасающей грации, пока он снова и снова пытается пробить дверь кладовки, не ведая о присутствии Уилла. Прекрасный. И он таков. Так прекрасен. Великолепен. Невероятен. Уилл остается молчалив и неподвижен, довольный одной возможностью видеть Ганнибала во всей его красе, чего он раньше не имел удовольствия сделать. Это всегда был мужчина, не монстр, что убивал Уилла или погибал на его руках. Только на полпути к третьему толчку взгляд Ганнибала падает на Уилла, и его глаза удивленно расширяются. Кладовка с Джеком внутри тут же брошена, пока Ганнибал поворачивается к нему, его дикость уступает место чему-то человеческому, пока он подходит у Уиллу, правда, оставаясь хищником. — Ганнибал. Он позабавлен, когда Ганнибал отбрасывает длинные ножи в сторону по пути, и думает, было ли это действие только для того, чтобы успокоить Уилла, или же у Ганнибала есть что-то не очень смертельное, но настолько же наносящее боль. Вероятно, оба варианта. Ганнибал замедляется только тогда, когда он стоит прямо перед Уиллом, почти дотрагиваясь до него. — Уилл. Он беззастенчиво льнёт к ладони, что поглаживает его щеку, мягко окружая загривок, и старательно не замечает маленького ножа для линолеума, который Ганнибал скрытно вытаскивает из кармана брюк. Вместо этого, он смотрит прямо в глаза Ганнибала, разглядывая блестящие темные радужки в последний, как он надеется и боится, раз. — Я удивлён, что ты пришёл безоружным, — говорит Ганнибал ему. Уилл не отвечает, только издает тихий, мягкий крик, когда нож пронзает его, одна из рук вцепляется в плечо Ганнибала, чтобы удержаться на ногах. Рана, он понимает, только ради боли, не для убийства. Это наказание, не смерть. По крайней мере, так задумывал Ганнибал. Каждый из нас двоих всегда имел тенденцию разрушать планы другого. Уилл улыбается Ганнибалу, мягко и искренне, пока обвивает рукоять ножа внутри него свободной рукой и толкает его, вглубь и вверх, посылая яростную вспышку ослепляющей боли по своему телу. Шок загорается в глазах Ганнибала, сменяемый растерянностью и безумной болью. Он торопливо вытаскивает оружие, откидывая его и не оглядываясь. — Почему? — он выдыхает, слова лишь частично можно разобрать из-за эмоций, пока он держит Уилла в крепком объятии, свободной рукой давя на обильно истекающий кровью живот, пытаясь уменьшить поток. Уилл в качестве ответа лишь прижимает свои губы к губам Ганнибала в отчаянном, неуклюжем поцелуе, что заставляет мужчину застыть. Он даже не замечает, как дрожащие руки Уилла вытаскивают охотничий нож из заднего кармана, который он положил туда перед уходом из дома. Уилл отстраняется, совсем немного, но достаточно для того, чтобы он мог проговорить слова прямо в уста Ганнибала. — Потому что так и должно быть. Взаимно обеспеченное разрушение. И использует последние из своих быстро убывающих сил, чтобы вонзить клинок Ганнибалу глубоко в грудь. Слишком близко к сердцу, чтобы ране быть какой-нибудь другой, кроме летальной. Однако смерть не будет быстрой. Он вытаскивает нож. Никто из них не умрёт быстрой или лёгкой смертью. Они будут страдать, вместе. Подходяще. Колени Уилла подкашиваются, когда Ганнибал падает назад, и они сваливаются на пол в беспорядочной куче, их руки всё ещё переплетены вокруг друг друга. — Я не… пришел сюда безоружным, — шепчет Уилл, прижимая лицо к щеке Ганнибала, его голос почти не слышен от усилий. — Я просто подумал… что ты одобришь… нож… никаких пистолетов. Намного более… интимно. Ганнибал пытается усмехнуться, и этот звук становится влажным, кровавым кашлем, и он обвивает свою руку чуть ближе вокруг Уилла, пока они оба лежат в коридоре, истекая кровью. — Замечательный мальчик. Мой Уилл… Уилл прикрывает свои глаза, стараясь прижаться к Ганнибалу настолько близко, насколько сможет, и вспоминает. Странная первая встреча в офисе Джека. Друг, позволивший ему почувствовать себя менее одиноко. Неспособность поверить в предательство, боль разбитого сердца. Жестокая игра, что стала столь многим. Неожиданное понимание, что он полюбил монстра. Объятие нежных рук, пока он истекал кровью между ними. Поцелуи, что ощущались как кровь и слезы, страх и отчаяние. Тихий вечер, наполненный простой интимностью. Занятия любовью с замораживающим жилы отчаянием на холодном, жёстком полу. Часы, проведенные на маленькой поляне, озвученные драгоценные мечты и несбыточные желания. Жизнь, что никогда не была прожита. Ганнибал.***
Уилл Грэм не просыпается снова. Не просыпается и Ганнибал Лектер. Конец