delusion

линали ли — девочка с ярким, словно летнее солнце смехом и непроглядным разлагающимся отчаянием в глазах. у линали в груди бездонная чёрная дыра, которая с каждым днём становится всё больше, больше, больше. утром она спускается на кухню к комуи с бодрым «как тебе спалось, братец», готовит его любимые тосты с черникой и заваривает крепкий кофе. комуи смеётся в ответ тепло-тепло: спасибо, линали. линали, шутя, отмахивается, и накрывает завтрак на стол с гладкой бежевой скатертью. «я скоро вернусь, братец», машет она ладонью, выглядывая из-за порога, и комуи улыбается — очень по-доброму и по-родному, как делал это, когда она была маленькой, и линали чувствует, что вновь вернулась в старые времена. «как тебе удалось выбраться, братец», в очередной раз вопрошает линали во время вечернего отдыха в гостиной. комуи смотрит на неё сначала озадаченно, затем опускает голову, задумываясь, а затем говорит коротко и мягко: повезло. нет, комуи, так не бывает. только в книгах или фантастических сериалах про людей со сверхспособностями. выбраться живым и абсолютно невредимым из взорвавшегося автомобиля — знаешь, у тебя всегда были странные шутки. линали считала это чем-то совершенно безумным. абсурдным. невозможным. не поддающимся никакому логическому объяснению. и, быть может, совсем чуть-чуть она считала это чудом. но ведь чудес не существует, комуи. на самом деле за этим скрывается что-то большее, верно? верно? расскажи мне, а я сохраню это в тайне, обещаю. иногда комуи молчит, иногда — тяжело вздыхает, а иногда просто меняет тему. линали не настаивает, линали отступает. снова. и снова. они беседуют ещё долго-долго, а потом линали засыпает у горящего камина и не слышит больше ничего. всё, что она ощущает — лёгкую летнюю прохладу; всё, что видит — обрывочно мелькающие картинки. утром линали просыпается в своей комнате и чувствует себя крайне отвратительно. её руки ломит невыносимо, адски; ей кажется, что кто-то вырвал массивный кусок застывшего цемента из ребристой ёмкости и проехался им по её костям, раздробив их на мелкие кусочки. да и по ней самой будто тоже проехались. линали спускается на кухню к комуи с рассеянным «как тебе спалось, братец», готовит тосты без черники и заваривает крепкий кофе. комуи понимающе качает головой и улыбается: спасибо, линали. линали вяло отмахивается, накрывает на стол с бежевой скатертью, машет «я-скоро-вернусь-братец» и исчезает в дверном проёме. а дальше всё повторяется по кругу. * этим вечером комуи молчит. лишь изредка обменивается с ней тёплыми улыбками и короткими фразами — и снова молчит. и лишь когда линали наконец задаёт свой «как-тебе-удалось-выбраться-братец» вопрос, он медленно поднимается с кресла и безрадостно выдаёт в-моём-ответе-нет-смысла-линали. линали с минуту наблюдает за бесшумными шагами удаляющегося брата, а затем оборачивается к камину и отстранённо вглядывается в танцующие языки горящего пламени (по какой-то причине сейчас они кажутся ей тусклыми и холодными). в них мелькают картинки, но на этот раз линали разглядывает в них чьи-то лица. чьи они? и почему они выражают такую скорбь? уши взрывает пронзительный вопль: линали дёргается, широко распахивает глаза и жадно глотает ртом воздух (слабо и отдалённо она чувствует холодный мокрый пол под ногами). этот крик противный, скрипучий, липкий, словно густая паутина. он врезается в мозг, растекается ядовитой кислотой по венам, забирается под каждую клеточку кожи и всасывается, словно клещ. он прорастает колючими стеблями в глотке, в органах, в глазницах; до хруста вонзается шипами в черепную коробку, вгрызается склизким червем в иссохшие легкие, разрастается, пуская свои корни, словно чума и остаётся там навсегда. линали впивается ногтями в запястье и резко проводит ими вниз, оставляя жгучие алые следы на бледной коже. «знаешь, братец, иногда мне снятся кошмары» линали судорожно откручивает ручку крана, из которого мгновенно бьёт поток ледяной воды, пытается стереть с себя грязь, пыль, кровь, омерзительно-жалостные взгляды и чьи-то отчаянные крики о помощи. «в последнее время я вижу их всё чаще…» грязь, пыль, кровь, омерзительно-жалостные взгляды и чьи-то крики о помощи не стираются — они въедаются в кожу ещё сильнее, просачиваются в тело, в мозг, в лёгкие кипящей смолой, и линали кричит, раздирая кожу на ладонях, воет до тех пор, пока из горла не вырывается хрип, а голову не заполняет тяжёлый и бешеный стук собственного сердца; линали захлёбывается воздухом, с остервенением рвёт на себе волосы, кусает губы и щёки и яростно бьётся висками об испещрённый трещинами кафель, лишь бы не слышать их безумных рыданий. «и знаешь, что?» линали сползает по шероховатой поверхности, зажимается в угол, шепчет: замолчитезамолчитезамолчите. «в них я убиваю людей». * утром линали открывает глаза в своей комнате и чувствует, как к горлу подкатывает комок тошноты. ещё она чувствует, как сильно горят ладони, как протяжно и нудно гудит в голове, как пульсируют виски и, в конце концов, чувствует противный металлический привкус во рту, отчего комок тошноты становится ещё ощутимее, и тогда линали резко подрывается с кровати, шумно распахивает дверь и, складываясь пополам, со всех ног мчится в уборную. она проводит там минуту. а может десять. а может час. мешки под глазами выглядят темнее, чем обычно, лиловые синяки приобрели болезненно-жёлтый оттенок, а ссадины жжёт, словно в огне, но линали упорно игнорирует это. линали вообще игнорирует всё, кроме щемящей пустоты внутри и огромной бездонной дыры в груди. она спускается на кухню, механически приветствует комуи, «как тебе спалось, братец», неторопливо направляется к плите. под ногами хрустит известь и штукатурка, линали ли готовит завтрак и заваривает кофе, утопая в вязкой, словно болото, тишине. комуи молчит. линали горько улыбается и оборачивается к столу с гладкой бежевой скатертью. всё, что она видит — пустой табурет, покрытый давним слоем пыли и нетронутые тосты с черникой.