Посттравматический

      — В прошлый же раз ты справился.       Райнер ничего не отвечает. Он сидит в тускло освещённом коридоре, бездумно скользя взглядом по неровной серой стене, и ждёт, когда грубый голос из-за двери выплюнет его имя: Райнера снова проверяют на посттравматическое расстройство.       Он уже проходил подобный тест несколько месяцев назад. Тогда они вместе с Бертольдом, только возвратившись из пятилетнего заточения на острове Парадиз, заново учились быть примерными элдийцами, носить обжигающе алые повязки на рукавах и не поминать добрым словом демонов из-за стен. Оба, впрочем, подозревали, что надолго они здесь не задержатся.       Райнер помнит каждый вопрос. Так же как он помнит и каждый ответ, который должен дать.       — Нет, я не чувствую никакой вины за то, что делал на задании.       — Нет, я не боюсь засыпать по ночам и не вижу в кошмарах, как не смог защитить боевых товарищей.       — Нет, я не потерял никого достаточно важного.       Про себя Райнер усмехается, что вряд ли его нынешний внешний вид говорит о чём-либо другом, кроме искомого посттравматического синдрома: невидящий взгляд, отросшая, как никогда, щетина, руки, сцепленные в замок, чтобы скрыть их непрекращающуюся дрожь.       Райнер помнит каждый вопрос. Так же как он помнит и каждый ответ. Ему всего-то нужно ещё раз соврать. Он ведь делал это столько лет — даже придумал того, другого Райнера, Райнера-солдата, который с энтузиазмом, порой излишним, подхватывал любую ложь, заграждая собой Райнера-воина, настоящего, измученного, недостаточно крепкого даже во всей этой его броне. Или всё-таки не настоящего?       Он вовсе не сомневается, что сможет соврать. Он сделает это несмотря ни на что — да и кого вообще может волновать сердце, захлёбывающееся отчаянием, когда ответ до смешного прост: нет. Всегда нет.       Не будь Райнер так напряжён, он бы иронично прокомментировал наивность марлийцев: смысл пытаться поймать на лжи тех, кому всю жизнь приходилось скрывать эмоции всего лишь ввиду своей грязной элдийской крови, тех, кого они с детства учили терпеть боль и замедлять сердцебиение, чтобы нечаянно не обратиться титанами в самый неподходящий момент, да и просто тех, кого они отправили в стан врагов с заданием стать одними из них?       Он соврёт. Соврёт, чтобы прожить ещё несколько причитающихся ему лет. Чтобы доказать самому себе, что достоин возложенной на него ноши. Чтобы снова потом вернуться на этот проклятый остров.       — Ты не выглядишь достаточно уверенным, — шёпотом, будто бы кто-то может его услышать, произносит Бертольд.       Райнер только снова передёргивает плечами. Он хочет ответить, но он не должен. Раньше он любил говорить с Бертольдом. Особенно ему почему-то нравилось звать того по имени, такому на редкость благородному для запертого в гетто элдийца. Он никогда не сокращал его, другие коверкали: и Бертом, и Бертолем — для Райнера же он всегда был лишь Бертольдом.       — Почему ты со мной? — вдруг слышит он собственный голос.       — Тихо, — напоминает Бертольд, но потом всё же добавляет: — Потому что ты хочешь, чтобы я был здесь.       «Не уверен», — думает Райнер, прекрасно зная, что Бертольд поймёт его и без слов.       — Райнер. — И собственное имя, произнесённое этим до боли знакомым голосом, безжалостно распарывает незажившие раны. — Райнер! — Он чувствует тёплую, такую настоящую руку Бертольда на своём плече, но лишь качает головой, запрещая себе сдаваться, запрещая реагировать, даже не поднимая глаз. — Райнер Браун, заходи уже в кабинет!       Райнер вздрагивает и переводит взгляд на хмурого марлийца, нетерпеливо указывающего на дверь. Он послушно встаёт, украдкой осматривая пустой тёмный коридор.       Он знает, что Бертольд придет снова. Так же как приходят все — живые и мёртвые, враги и друзья, люди из воспоминаний солдата и люди из воспоминаний воина.       — Нет, я не чувствую никакой вины за то, что делал на задании.       — Нет, я не боюсь засыпать по ночам и не вижу в кошмарах, как не смог защитить боевых товарищей.       — Нет, я не потерял никого достаточно важного.