Life is a velvet crowbar Жизнь — бархатная монтировка, Hitting you over the head, Которая бьёт тебя по голове, You’re bleeding but you want more, Ты истекаешь кровью, но хочешь ещё; «This is so like you», I said, «Это так похоже на тебя», — сказала я. — «Put yourself on back to bed». «Ложись-ка назад в постель». © Lana Del Rey — Velvet crowbar
В первый раз они едут пять с половиной часов. Солнце палит в лобовое стекло, и Кейт пытается свернуться на переднем сиденье так, чтобы обжигающие лучи не попадали ей в глаза, и она хочет в туалет, и поспать, но Сет рядом с ней выглядит так, будто бы последнее, что он хочет слышать сейчас — ее просьбу остановиться, поэтому она молчит. Она молчит с тех пор, как села в его машину, и из Сета в этом плане выходит наилучший собеседник; она многое бы могла сказать, если бы позволила себе об этом задуматься, но ничего из этого не имеет смысла — последние сутки не имеют никакого смысла, — и пока Кейт об этом не думает, и пока Сет выжимает педаль до упора, изредка матерясь на встречающихся на дороге крупных ящериц, все приобретает насмешливую форму довольно дрянного «порядка». Кейт ловит взгляд собственных глаз в отражении бокового зеркала — на ее лице капли крови, и ей не нужно смотреть ниже, чтобы узнать, что на ее плечах, груди и руках ее еще больше; она мимолетно думает о том, насколько заляпана кровью ее собственная душа, — она почти слышит ее беззвучный крик. (Дочь пастора посмотрела в глаза дьяволу этой ночью, и он посмотрел на нее в ответ).***
Сет тормозит у мотеля в ближайшем городе; выворачивает руль и жмет на тормоза, едва не задевает цветочную клумбу и бесцеремонно швыряет ей на колени пачку денег со словами «Забей номер, я разберусь с нашим багажом». Кейт выбирается из машины, разве что накинув на себя рубашку и застегнув ее до самого горла, чтобы не вызывать подозрений своим видом, и оплачивает номер с двумя кроватями у скучающего регистратора за стойкой. В номере тихо и пахнет средством для мытья ковров. Кейт равнодушно оглядывает бледно-желтые стены, когда Сет возвращается и бросает их сумки на пол; если он и замечает, как она подпрыгивает при его появлении, то ничего ей не говорит. Кейт закрывает все окна, дважды проверяет замок, и, когда она задергивает вдобавок еще и шторы, Сет поднимает бровь. Она пожимает плечами. — На всякий случай. Сет идет в ванную, но не закрывает двери, и поэтому она видит, как он смывает со своего лица и шеи пыль и пот, наклонившись над раковиной. Она следует его примеру, потому что на то, чтобы лезть в душ у нее тоже нет сил, хотя ее кожа буквально чешется в молитве о воде; на ее груди и лице не остается крови, поэтому она отбрасывает полотенце и возвращается в комнату. Сет стаскивает ботинки, а затем усмехается, когда ловит ее настороженный взгляд, направленный на него. — Можешь расслабиться, Кейти-Кейкс. Трахаться с несовершеннолетней девицей с крестиком на шее — подобное дерьмо не про этого брата Гекко. Я даже пальцем тебя не трону. — Даже если я об этом попрошу? — пробует Кейт. Она идет на ощупь, осторожно разведывая территорию; и металлоискатели ее нервов почему-то молчат. Он смотрит на нее ничего не выражающим взглядом. — Особенно, если ты об этом попросишь. Кейт смотрит на то, как он избавляется от рубашки и валится на свою кровать, отвернувшись лицом к стене, — его спина под белой грязной майкой, смуглая кожа, покрытая пламенем татуировки на руке, и пыльные брюки. Это Сет Гекко, говорит она себе, и ты не должна ему доверять. Сет Гекко собран из костюмов и помятых воротников рубашек, ярости, пороха и чего-то вроде Лас-Вегаса (она читала об этом месте когда-то — Сет бы определенно вписался туда своим). Он пахнет деньгами, азартом и отчаянием; Кейт не по душе ни один из этих компонентов — у нее скручивает горло в рвотном позыве, когда он находится слишком близко. Но он странным образом защитил ее от того пугающего человека во дворе бара, прикрывал спину ей и ее отцу, а потом вернулся за ними, наплевав на собственную безопасность; он вор, алкоголик, распутник и убийца, и… у него есть честь. На мгновение она почти хочет, чтобы он умер во сне, потому что он — живое напоминание того, через что ей пришлось пройти в том храме, замаскированном под бар (древняя богиня под маской танцовщицы, ритуальный убийца под маской профессора, ее брат… ее отец…; нет, говорит она себе, ты не будешь об этом думать), и во всем этом есть изрядная доля его вины; на мгновение она почти мечтает, чтобы он жил вечно (до тех пор пока ее самой не станет), в общем-то, по этим же из причин. Она мечтает, чтобы груз вины опустился на его плечи со всей заслуженной тяжестью, и дело не в мстительности, — просто в этом случае память об ее отце, об ее брате, об ее потерянном детстве, вере и мечтах о лучшей жизни останется и вместе с ней. Неповрежденной. Нерушимой. Вечной. Кейт залезает на кровать и сворачивается на самом краю, не сводя глаз с его спины. Черные ветки за окном барабанят по стеклу будто пальцы — тени ходят даже за шторами. Большая проблема в том, что она слышит тяжесть в его сердце; еще большая проблема в том, что в такт с ним бьется ее собственное. «По-мо-ги» или «Я-о-дин». — Я одна, — шепчет Кейт, стискивая крестик на своей шее. — Вы все оставили меня, и теперь я одна. Он засыпает первым. Кейт слушает его тяжелое, неровное дыхание. Мысли становятся пустотой.