«Исповедь»

Ручка двери несколько раз дёргается, и в комнату проникает алкогольный шлейф вместе с учащённым дыханием, пока Эва сжимает пальцами простыни, застыв в таком положении во время недавних попыток побороть страшный сон. — Эва! Сердце пропускает неожиданно громкий удар. Она пугается, резко приподнимаясь на локтях и щуря глаза. Прохлада циркулирует по телу в виде противной гусиной кожи, пока глаза изучают мужчину, стоящего в дверном проёме с испугом на лице. — Что? Накопившаяся слюна проходит в горло, и Эва томно сглатывает, испытывая незначительную жажду. Волосы падают на лицо, но желания их убирать вовсе нет. Так лучше, потому что видимость ухудшается и не приходится снова смотреть на него со стопроцентной чёткостью. — Там Тони, — горящие глаза наливаются слезами, когда тонкие губы пытаются объясниться. Но Эве и не нужно объяснять, потому что ноги словно отдельно от тела подрываются с кровати, и отталкивая на ходу отца, она выбегает из своей комнаты. Полусонное состояние, как из автомата, стреляет искрами в голову, потому что ноги подкашиваются, а глаза плохо видят в помещении, наполненным лучами яркого субботнего солнца. Босые ноги буквально скользят по деревянной лестнице, когда слишком быстрое сердцебиение отдаёт набатом в затылке. Тони лежит на диване в гостиной, скрученный в маленький комок, и его тело пронзает пугающая дрожь, передающаяся и Эве, колени которой тяжёлым грузом падают рядом с ним. Ладони тянутся ко лбу, обжигаясь о разгорячённые капли. Он не может открыть глаза, а Эва на несколько секунд закрывает свои, потому что сейчас не время для эмоций, которые хотят вырваться из них. Она бережно берёт лицо Тони в свои руки и убирает влажные свисающие пряди. Его ноздри прерывисто пропускают воздух в лёгкие, а до безобразия обсохшие губы дрожат в подступающей лихорадке. — Тони, ты можешь подняться? Эва знает, что нет, но всё равно пытается. Но он всего лишь несколько раз трясёт головой, не имея ни малейшей возможности самостоятельно открыть глаза. И Эва по сотому кругу проклинает всё вокруг, каждый раз заканчивая собой. Хватает Тони за плечи и усаживает его на диване, пытаясь сдержать бьющую внутри ключом истерику. Его голова, как голова бездыханной марионетки, по инерции опускается вниз. Хочется сбежать отсюда, забыть всё это, но, блять, никто же, кроме неё, не поможет им двоим. Остаётся только пытаться каждый раз приводить его в чувства и ненавидеть себя всё больше и больше. Так сильно, что граница реальности потихоньку начинает стираться и кажется, что жизнь превратилась в дешёвую американскую драму. А в кинотеатре даже воду не продают — запивай слезами, которые обеспечены при просмотре фильма. Скрип пола выбивается из протяжной тишины и рваных вдохов Тони вместе с охрипшим голосом: — Давай я помогу. Эва с оскалом поворачивается на услышанную фразу и готова наброситься с криками на обладателя пропитого баритона, но вовремя понимает, что сейчас не сможет помочь Тони сама. И вот та самая беспомощность, от которой хочется разорвать тонкую ткань ночнушки и раскидать мелкие куски по дому. Пинать ногами все предметы дряхлого интерьера, бить посуду, покрывать матом каждую раздражающую пылинку, осевшую на мебели, потому что приходится посмотреть на него и почувствовать вибрирующий ком в груди. Самое последнее, чего она хочет последний год, — просить что-либо у него. Разговаривать с ним. Видеть. Потому что каждый раз получается только ненавидеть. — Отнеси его в ванную, — рука подёргивается, когда ноги выпрямляются. Как же противно и низко с её стороны говорить ему это. Но Тони всегда важнее любых принципов и желаний. Он важнее всего на свете, поэтому Эва, с остановившими свою работу лёгкими, наблюдает за тем, как мужчина поднимает на руки исхудалое тело своего сына. И Эва сразу вспоминает, как в детстве эти ладони обнимали её по утрам, зазывая на завтрак. Как она смеялась от щекотки и смех разливался по комнате, будя брата. Как они наперегонки бежали на кухню, топоча по лестнице. Как улыбающаяся мама в фартуке с полевыми ромашками снимала с плиты свежие блинчики. Как сгущёнка капала на подбородок. И как было вкусно. Прошли годы, и от всего этого осталась лишь застиранная вещь с белыми цветами, висящая в углу кухни. Все мечты были разрушены, а слово «семья» в какой-то момент не оправдало своих ожиданий. Чёрные полосы иногда случаются слишком неожиданно. И эти минуты кажутся очередными тёмными вкраплениями в устоявшейся галактике неудач и разочарований. Тони оказывается в белой ванне в полусидячем положении, встречаясь спиной с холодной плиткой, пока Эва снимает с него футболку, ощущая под пальцами пылающий жар его кожи. Одаряет отца, застывшего в двери, едким взглядом и кидает раздражённое «выйди». Потому что он не имеет права смотреть на это. Он уже давно никто. Поэтому покорно выходит. Эва включает холодную воду, пока Тони пытается собрать себя по крупицам и открыть глаза под массивным падающим на него потоком. В глубине души, глубоко внутри себя, среди повреждённых органов и отравленной крови, он понимает: всё это — неправильно. Пропуская по вечерам в свои лёгкие белую пыль, он осознаёт: кайф закончится — боль вернётся, но ничто не может справиться с животным стремлением почувствовать себя лучше. Тело сильнее разума: кости требуют добавки. И ни болящая челюсть от вечно стучащих зубов, как одного из сотни эффектов этой дряни, ни прожжённая гортань, ни проблемная кожа, ни иссохшие волосы и даже ни пугающе острые скулы не могут остановить того, что он падает на колени перед прозрачным пакетиком лишь от одного запаха такой нужной организму химии. — Тони! Эва наклоняется к нему и зажимает пальцами правой руки его щёки, сильно надавливая на них, потому что нежность сейчас уж точно никак не поможет. Он мычит невнятные слоги и крепко сжимает зубы, пропуская сквозь них капли ледяной воды. Старается открыть глаза, пока Эва старается сбить его температуру. Но оба всё равно остаются в проигравших, потому что итог всегда один и тот же — несколько дней выжидания перед следующим приходом. По рукам стекают капли, и ночнушка с волосами местами промокают, потому что Эва начинает трясти Тони, не обращая внимания на брызжущую во все стороны воду. Он должен открыть глаза. Он просто должен это сделать. Ради неё. Ради чёртовых зелёных глаз, обозлённых на себя за всё происходящее. Ради её бледной кожи, ради расшатанных нервов и поджатых губ. Ради семнадцатилетней девочки, которая не хочет и думать о том, что он когда-либо возьмёт и подло бросит её. Ради Эвы Мун, которая осталась для него последним крючком, за который зацеплена красная нить его жизни. И каждый острый свёрток бумаги, проходящий по столу с идеально выложенной дорожкой, может перерезать её. Убив сразу двоих. Резкий вдох вырывается через опалённые лёгкие Тони, и перед его глазами начинают судорожно мелькать картинки того, как он в этот раз добирался домой. Одна секунда сменяется другой, силуэты дворов плавно переливаются в ладони, ощущающие грубый асфальт под собой, и в мозге заседает чёрно-белая рябь. Прямо как в старых сломанных телевизорах с единственным изредка проявляющимся каналом и характерным звуком шипения. Будто провода внутри механизма перегорают. Как и всё внутри Тони. Эва опускает кран и усаживается на полу ванной, упираясь спиной о покрашенное в белый железо. Стряхивает воду с рук и слушает, как учащённо он дышит. Так трудно даётся борьба с диким желанием подорваться на ноги и снести все банки, захламляющие полки на стенах. Выбросить из груди пронзительный крик, чтобы до него дошло: всему должен быть предел. — Ты обещал ночевать дома. И вправду обещал. Тогда, когда Эва поднимала его с пола и пыталась дотащить до комнаты. Тогда, когда обливала его холодной водой, чтобы сбить жар. Тогда, когда заставляла есть, чтобы его желудок переваривал хоть что-то, кроме жалкой синтетики. Тогда, когда просила иногда поднимать глаза на солнце, чтобы не забывать о том, что он живой. Тогда, когда они договорились о том, что он будет знать меру. Но весы сломались, потому что зависимость оказалась слишком тяжёлой. — Ты обещала не ходить к нему. И Эва опускает голову вниз, наблюдая за тем, как несколько капель растекаются по полу, скрываясь за махровым ковриком для ног. Как её мысли плавятся от хриплого голоса Тони, который, как всегда, попадает в точку. Она тоже не сдержала своё обещание. Почему он должен был?

***

Галочка повседневного дня в её жизни — бросить рюкзак в лицо незнакомому человеку, зная, что он до отказа забит железом с вылетающими пулями, которые рассекают чью-то кожу до предела, насквозь проходят через лёгкие, цепляют артерии на шее, разрывают сердце напополам, стягивают ткани, открывают кровотечение, ломают кости и убивают. Ведь нужно быть совсем дураком, чтобы подумать, что парень в мешковатых вещах и зататуированных руках резко собрался научиться стрелять по бутылкам где-то за городом в компании своих лучших друзей и нескольких бутылок пива. Эва пыталась закрывать глаза на абсолютно все поганые мысли на этот счёт, что было просто невозможным, потому что передаваемая смерть из рук в руки нехило сказывалась на и так расшатанной психике. Лично никого не убивает, но кто может дать гарантию, что этим не убьют кого-то другого? Чёрт, да никто. Эва пинает ножку кровати носком кроссовка, отчего та немного дёргается, испуская скрипучий звук сжимающихся пружин. Как выбраться из этого всепоглощающего дерьма вместо того, чтобы каждый раз грести его лопатой всё больше и больше? А ответ спрятан глубоко под ним. Да так, что разрыть всю кучу нереально, только продолжать гнить вместе с ней и задыхаться от мерзкого запаха, отмахиваться от жужжащих мух и тонуть. Разговаривать с Тони было, есть и, как кажется, будет бесполезным, потому что всё, что он слышит или говорит, через какое-то время смешивается с его иллюзиями, и вытащить хоть долю реальности из этого становится практически невыполнимой задачей. Иногда он плачет у себя в комнате. Пытается тихо. Но всхлипы всё-таки доносятся до барабанных перепонок Эвы и заставляют разум забыть о плохом и хорошем, очистившись до нуля. Всё, что только может быть, — его поломанное тело, которое болит и изнывает на полу от мыслей. Он думает о том, что глубже дна выкопать уже нельзя, а она — что первая нашла эту лопату. И всё, что может сделать Эва, — это продолжать ходить к нему и вечерами укладывать Тони спать, накрывая одеялом, не иметь возможности простить отца и видеть его пропитое лицо каждый день, менять школы и знакомиться с новыми людьми. Но всё равно, несмотря ни на что, быть прикованной к прошлому ржавыми цепями. Телефон смутно вибрирует в смятых белых простынях, и приходится хорошенько прислушаться, чтобы понять, что действительно кто-то звонит. Пальцы с некой агрессией хватают его, а глаза даже не смущаются тому, что номер совершенно незнакомый. Она слишком зла сейчас. — Да? — Эва? — неуверенность женского голоса проходит к ушам через динамики. — Да. Кто это? — Это Ада. Эва удивляется, потому что грёбанное количество времени на этот телефон поступали одни и те же привычные звонки. Курт, заставляющий прийти. Тони, теряющийся во времени. И бывший классный руководитель, пылающий страстным желанием высказать своё недовольство по поводу постоянных прогулов. Больше было некому. — Ага. — Как ты относишься к вечеринкам? Эва, кажется, застывает с приподнятой ногой, собирающейся в очередной раз задеть ножку кровати, потому что Ада явно умеет вводить в ступор. — Как к ним можно относиться? Усмехается. — Ну, ты типо из раздела «потусить» или «дома в десять»? Всего лишь некая доля сдержанности позволяет не раскрыть рот от удивления, потому что, чёрт возьми, впервые спустя энное количество дней, недель и месяцев ей звонит кто-то не чтобы попросить о помощи, не чтобы выразить своё недовольство и не чтобы заставить что-то делать, а чтобы пригласить на чёртову вечеринку. — Есть какие-то конкретные предложения? Лёгкие пропускают через себя громкий вдох, и тут же зарождается желание покурить. — Пошли сегодня со мной? Ещё немного — и Эва просто засмеётся. Похоже на розыгрыш. Весь день идёт по полной наклонной, как и последний год, а тут в один из заезженных вечеров звонит девочка по имени Ада, которую она знает всего несколько дней, и вот так просто берёт и напоминает ей, что она всего лишь подросток. Не человек, обязанный с утра до вечера держаться за курок, чтобы защититься. Не человек, который должен отдавать своё тело взамен на существование. Не человек, потерявший мать физически и отца морально. Не человек, не видящий смысла бороться. Не человек, ненавидящий смотреть в зеркало. А просто, блять, подросток. Которому присущи разговоры по телефону по вечерам с подругами, сумасшедшие вечеринки, бесконечные прогулки, сплетни, страсти и ненависти школьной жизни. Да тот же ажиотаж вокруг красивых парней старших классов и новых выпущенных песен Джастина Бибера. Или кто там сейчас популярен? Она уже давно не следит за этим. — Я не совсем по этой теме, если честно. — Я просто не хочу идти одна и подумала, что это было бы неплохим началом нашего общения. И Эва сама не знает, почему, берёт и соглашается на эту авантюру, завершая свой безумный поступок коротким «Ладно» и просьбой скинуть адрес. То ли цепляется за Аду, как за человека, который проявил к ней интерес, то ли усталость слишком давит на мозг, чтобы он мог нормально работать. Под подушкой лежит пистолет, в соседней комнате спит Тони, но очередное пока не выполненное обещание себе «что-то да поменять» бьёт тяжёлым молотом по голове. Ты же этого так, блять, хотела. Когда переходила в новую школу, когда удаляла практически все контакты на телефоне, когда кричала на собственное отражение в зеркале с криками «ничтожество» и когда руки Курта вбивали её в стены запылённых гаражей. Когда им вздумается. Пиздец как хотела. Молилась и скулила. Буквально умоляла тихим шёпотом под его громкие стоны. Просто отвлечься. Забыть на пару часов, что жизнь такая, какая есть. Стать. Обычным. Подростком. И когда музыка ударяет в и так забитую различным дерьмом голову, не требуется никакого алкоголя, который так усердно предлагает Ада, чтобы Эва почувствовала себя опьянённой в доме, набитом потными, одурманенными чёрт знает чем людьми. Стаканы разбросаны на каждом углу, а длинный журнальный столик кишит пустыми упаковками от чипсов и открытыми бутылками спиртного, на которые она просто не может смотреть. И так видит каждый день. Люди, смакующие друг друга у стенок, руки, блуждающие по полуобнажённым телам, такие «искренние и настоящие, ни чем не вызванные» улыбки и Ада, сидящая рядом на диване и лепечущая что-то на ухо: — Мы с семьёй переехали из Нарвика в Осло, когда мне было пятнадцать. Эва пытается слушать её. И вовсе не музыка, звучащая в этой комнате не так громко, мешает это сделать, а волнующее напряжение в груди. Правильный ли этот шаг к изменениям? — Даже не думала, что буду заканчивать школу именно здесь. А что мы в итоге имеем? Выпускной класс, в котором всем всё до лампочки. Живут от пятницы к пятнице, когда чьи-то родители наконец свалят из дома, чтобы устроить в нём вот это вот. Разноцветные женские волосы перепадают с плеч на плечи так же, как и талии их обладательниц, обрамлённые тонкими обтягивающими тканями, переходят из одних ладоней в другие. Духота пронзает даже обивку дивана, потому что от его спинки несёт табачной смесью. Эва опять хочет курить. — Тебе тоже срать на всё? — Ты про то, что я сейчас здесь? Кивает. — Типо... Какая разница, где загибаться: дома над унитазом или здесь со стаканом водки? Не может сдержать усмешку. Второй выпитый стакан с содержимым высокого градуса так быстро даёт в голову Аде, позволяя говорить такие вещи. Как же быстро алкоголь развязывает людям язык. — Как-то рано ты на себе крест поставила. — Просто ставить нолики было неинтересно. Это сложно — думать о других. Эва привыкла жить в замкнутом кругу из своих протяжных воплей и всхлипов Тони, и никогда не хотела задумываться о чем-то кроме этого. Но по вмиг замеревшим глазам Ады и спавшей улыбке, заметно: она загрузилась. У алкогольного опьянения пять стадий. Стадия номер один — ты расслабляешься. Стадия номер два — тебе весело. Стадия номер три — ты грузишься. Стадия номер четыре — ты хочешь спать. Стадия номер пять — тебе хуёво. И вперемешку со всеми этими стадиями, которые успела для себя выделить Эва, всегда мелькает желание поговорить. Не то чтобы люди рядом с тобой того стоят. Ничего подобного. Тебе просто нужно это сделать, иначе в чём же тогда смысл выпитого, если ты не раскрыл свою поганую душу? Действительно, ни в чём. — В туалете неловко получилось, — Ада поджимает губы, пока Эва привыкает к третьей стадии. И как её успело так разнести от нескольких стаканов? Но ответ даже искать не приходится, потому что вес девушки едва ли можно сосчитать на пальцах. — Забей, — Эва несколько раз кивает головой, потому что это последнее, о чём Аде сейчас нужно думать. — Я не хотела, чтобы ты это застала, — она задерживает дыхание. — Чтобы у тебя сложилось такое стрёмное мнение обо мне. — У меня должно сложиться о тебе плохое мнение из-за того, что у тебя проблемы? И Ада путается. В своих мыслях, в том, что собиралась говорить. В своих заготовленных, заштампованных оправданиях, которые привыкла озвучивать в ответ на очередное «как ты так можешь». Кажется, впервые её не осудили. Эва не имела права, потому что знала, что за хрупким телом наверняка стоят масса страданий и ожесточённая борьба. Внутри неё шёл собственный суд, обвинение и обвинения которого раздирают её органы изнутри, заставляя каждый раз пытаться избавиться от них. — Типа... Всем срать, — Ада недоверчиво морщится, потому что никто об этом никогда не задумывался. Люди не видят проблемы, они видят лишь побочку «от нехуй делать». А то, что за этим скрывается переломанная психика и пачки антидепрессантов, никого не интересует. — Получается, что не всем, — Эва делает глубокий вдох и чувствует зуд, подступивший к горлу. Не может больше терпеть. — Где здесь можно покурить? Ада не сразу реагирует на сказанное, потому что занята тем, чтобы полностью опустошить стакан. — Вот там балкон, — подносит ладонь к лицу, пытаясь пропихнуть в себя спиртное, и указывает на стеклянную дверь возле окон. — А я пока пойду налью себе ещё, — поднимается на ноги, пошатываясь в начале, но затем уже уверенно, проскальзывая сквозь людей в другую комнату. Эва прикрывает глаза, потому что всё ещё не может поверить, что находится в подобном месте спустя такое большое количество времени. Снова. И сразу же хочет выкурить воспоминания из своей головы. Подрывается с места и буквально отодвигая мало что соображающие тела опускает пластиковую ручку вниз, оказываясь на большом балконе. Нащупывает в кармане пачку, в которой не хватает всего одной сигареты, достаёт вторую, нажимает на кнопку — и приятный для ушей щелчок выпускает запах винограда. Зажигалка вспыхивает в воздухе, и огненный танец вовлекает в себя края никотиновой скрутки, начиная разжигать табак. Глубокий вдох заполняет лёгкие табачным ядом. Дышать становится легче. И мысли о том, что сегодня она опять опустилась на ступень ниже, отдавая очередной рюкзак, что Тони сейчас наверняка снится что-то страшное и что прийти сюда было неправильным решением, растворяются в белом дыме, стелющимся молочной пеленой перед глазами. — На сообщения принципиально не отвечаешь? — хриплый голос касается рассудка вместе со звуком тления бумаги, зажатой в зубах.