Пока не захлебнёшься

— «Imperial» ведь ни при чём, правда? Не шелохнувшись, Мирон продолжал смотреть в монитор, только морщины вокруг рта врезались чуть глубже. — Камон, лысый. Тридцатилетний мужик, «я начинал много ниже нуля», дитя улиц, вот это вот всё – и так оскорбиться из-за сраного трэка, чтобы аж на часовой подкаст желчи хватило? Мирон умел молчать. Не многозначительно, не угрожающе – так молчит давно пустая квартира в ответ на робкое «Есть кто?», не дающее эха. Закрытый, отрешённый, не испытывай моё терпение, убери свои руки, Боже, он в «Хитиновый покров» поверил, Мирон умел молчать. Диалог с самим собой – тоже диалог. — Нет, серьёзно. Ладно Шокк-петушокк, //куда ты, блядь, полез, зачем//, если в рожу травматом тычут, там уже не до сантиментов. Бывшая-жена-сука-утянула-на-дно вообще есть у каждого уважающего себя репера. А тот парень с E-16? Рома с Олегом? Лондон против всех, да, Мир? — Бэк-мс, фотограф, видеооператор, король спиннеров – теперь решил, что халатик психотерапевта тоже к лицу? Или брать выше – судейская мантия? Сдюжишь хоть такое количество ответственных ролей? …Да отсохни ж ты к ебени матери, проклятый язык, работающий куда быстрее мозга. Щелчок зажигалки – захлопнувшийся капкан. Тлеющий огонёк на кончике сигареты бросил пугающий красноватый отблеск в быстро темнеющие Ванины глаза – так стремительно наливается тьмой предгрозовое небо. Нелегко жить человеку с небесными глазами, уж слишком хорошо считываются с этих зерцал души все эмоции. —И нигде не реализовался, а самомнения… Аж вопросы смеет задавать, забавно, да? Как повезло, что рядом есть надежда русского грайма, патриарх рэпа всея Руси, готовый указать засранцу на его место? Тон насмешливый, лёгкий. Тем чётче проступает звенящее, сжатое в тугую пружину бешенство. Сегодня рванёт, Мирон чувствует это, как чувствуешь плохо закреплённую тяжёлую полку над головой. Херова психология межличностных отношений, херовы макабрические пляски под названием «не наступи на чужое эго», херов бесконечный день, который тянется и тянется, грозя отожрать кусок от и так не слишком длительного сна. — Ты знаешь, что я так не считаю. Заметь, я никогда не поднимаю тему людей, с которыми разошлись дороги. Не от стыда или невыносимых душевных страданий – просто не вижу смысла. Спрошу прямо – ты чего доебался, Вань? Слишком долгая пауза, для того чтобы всё закончилось хорошо. — Ты ведь и меня можешь за борт сбросить, если что. Мне просто интересно, вот в Некрополе твоём мест достаточно, а на кладбище бывших друзей? Хоть надгробие, блядь, заслужит твой верный ёбарь? Строчку там, или даже целый трек, Волапюк, версия 2.0, скажем? Миг – и наотмашь по больному, оторопь, холостой удар сердца. Рывок под диафрагмой, как будто ступеньку на лестнице пропустил. Вязкая горечь на языке. Всю жизнь он готовился к этим ударам под дых, и никогда не был готов. Нет на этом кладбище могил, Ванечка, и даже надгробий нет. Есть только одно лицо, растворяющееся в тумане берлинской остановки. Прижимаешься лбом к стеклу, хочешь рассмотреть пасторальный немецкий пейзаж, а видишь заёбанного мужика с горькой морщинкой-трещинкой меж бровей. И потерянного, ничейного щенка на остановке, пусть и выглядит он как взрослый мужчина. Сидишь и думаешь: куда еду-то? Может, хоть хату снять, или похуй уже? Вагабунд канул в Лету, значит и мне пора сдохнуть, а там уже всё неважно. Автобус трогается и лицо его – невозможное, потерянное – медленно растворяется в тумане, утекает в серо-жемчужное жерло. Какие уж тут слёзы, чай не сопливая мелодрама. Только застывший взгляд выдаёт, да мучительный спазм рта, будто криком давишься. — Я. Никогда. Тебя. Не кину. Не можешь так запомнить – сделай татуировку. А Димино лицо уплывает в туман. Каждый раз, давая эту сраную бесполезную присягу на верность, он чувствует за плечом сонм своих призраков. Они ехидно хохочут в спину, они глумятся, они всегда рядом – сам ведь привязал? //Жида, после поисков хрустального кроссовочка на твою золушкину ножку я не могу всерьёз воспринимать эти вопли про брутальность, wissen?// Один давал хлёсткие пощёчины, которые взрывались в голове бесшумными гранатами, дарил мириады крохотных солнц и исполнения самого плотского из желаний. Второй опрокидывает в бездну горячего стыда, заикающегося шёпота, изумлённого восторга, до утра делит с ним кровать, эту юдоль нежности и нужности. Принципиальной разницы между ними всеми вообще нет. Вся эта круговерть лиц лишь кормит прожорливое, страшное, бьющееся в клетке из грудины – эта тварь давно переросла комплексное питание. Он идёт и идёт на свою Голгофу, зажав в кулаке список с потрохами запроданных и пузырёк прозака. Ich liebe dich, Dima. Прости. Олег, я помогу, бро, вот моя рука. У меня не было выбора. Я иду к забвению чёрного безумия и всех вас утяну за собой. Ваня, ты мне очень нужен. Пока не захлебнёшься. Простите. Простите. Простите.