Цветы бывают разными

      Это всё, на самом деле, лечится. И эти полевые цветы, вылезающие из глотки (нет), и эти обеспокоенные взгляды, которые на меня иногда кидают (НЕТ), и предвкушающий хохот Педри во время очередного приступа (Н Е Т).       А ведь начиналось всё до ужаса безобидно — я просто очень часто начал чихать. А сейчас сижу, прижатый Гилом к кровати (не в этом смысле, извращенцы) и подвергаюсь обследованию. Мне и фонариком горло подсвечивали, и лёгкие простукивали, а когда по глотке впервые за эти два месяца прошлось что-то очень колкое и липучее, и я, отхаркивая кровь и репейник, устало бахнулся на кровать, Гил всё понял (даже не смею надеяться на другой исход). — Ханахаки? — киваю в ответ. Он просто стянул с себя перчатки, кинул все приборы с зубодробительными названиями в сумку, и смылся. Я даже прокричать не успел, мол, расскажешь кому — убью. Да и смысла в этом особо нет (знает же, что сил не хватит, да и рука не поднимется). Встаю, чтобы хоть немного за день хлебнуть воды, и понимаю, что не могу пить. Царапины от чёртового репейника (злится она на меня, что ли?) не спешили заживать.       Эти две недели превратились в настоящий ад — я почти ничего не ел, разве что какие-то Гиловские отвары. Мне кажется, что уже даже Педри устал злорадствовать и ждать, когда же я наконец окочурюсь. Стараюсь с Авой не пересекаться даже взглядами — от этого приступы сильнее, а цветы — больше. Какой же «букет» вылез из моих лёгких… Тех, что я опознал, было мало — колокольчик, ромашка, люпин (это было очень долго) да маки. В основном, конечно, последние.       Я смотрел на себя в зеркало, прерываясь мучительными приступами кашля. По ту сторону в меня вперился взглядом ходячий мертвец: впалые щёки, красные слезящиеся глаза (и никакие капли им не помогут, хах), бледная кожа и выражение крайней усталости на лице. В дверь робко постучались. Мне проще подойти и открыть, чем сказать чёртову фразу «Войдите».       Свет из коридора на несколько секунд ослепил меня. Жмурюсь, как-то болезненно хрипя. Открываю глаза (лучше бы вообще к двери не подходил). На пороге — метр с кепкой, стоит, прижав поднос к груди, и брови хмурит. Ава, отодвинув меня плечом, втискивается в комнату и собственнически так садится на подоконник. — Так и будешь с дверью в обнимку стоять, или уже ляжешь в кроватку, как и подобает послушным больным? Хотел возмутиться, но на это уже нет совершенно никаких сил. Просто заваливаюсь на кровать и чувствую, что из меня сейчас целое поле вылезет. Начинаю хрипеть, извиваться, судорожно сжимая кулаками простынь, и застываю на месте — на плечи неуверенно опустились очень тёплые ладошки. Делаю жадный вдох — впервые за всё это время я дышу полной грудью. — Тебе тут Гил сварил супчик… Поешь, а? — это всё говорилось как-то с надеждой (показалось). Киваю, приподнимаясь на локтях и приваливаюсь к изголовью кровати. Ава кладёт поднос мне на коленки. И стоит так, не вписываясь в атмосферу — рога поблёскивают в тусклом свете, красный свитер по горло ярким пятном немного мозолит взгляд. Очень определённая посреди этого бардака. — Я схожу пока за отваром… Гил сказал, тебе от них легче, — понимаю, что это лишь отмазка для того, чтобы как-то мысли привести в порядок. Очень хорошая отмазка, должен сказать. Пользуясь улучшением состояния, довольно быстро уничтожаю оказавшийся вкусным суп.       Впервые за всё это время моего персонального ада чувствую прилив сил. Куда-то запихиваю поднос с пустой тарелкой — чисто машинально. Скрип — это Ава нешироко приоткрыла дверь, проскользнув в комнату. Я вымученно улыбнулся. И тут же закашлялся. Цветы щекочут лёгкие изнутри, делая приступы мучительнее. Сначала был сдавленный крик удивления, потом — удар. Думаю, это кружка приказала долго жить. Дальше связно мыслить уже не могу (или не хочу?). Слышу торопливые шаги и чертыхания — глупая, кто ж босиком по осколкам ходит?..       Матрас прогнулся под весом ещё одного (не)человека. Чувствую тепло пальцев, и мягкие волосы щекочут нос. Сопит куда-то в область груди, свернувшись калачиком, и обнимает мою руку. Сквозь полузакрытые веки вижу, как в комнате становится светлее. — О-п-пять в солнце превращаешься? — это я пытаюсь шутить. Жалкое зрелище. Свет становится ярче, и мне отвешивают пинок. В шутку, конечно — боится сделать больно. — Светлячок, д-дай хоть ступни тебе перебинтую, — хриплым саднящим голосом. Ава сильнее сжала мою руку. — Иэх, дитё неразумное… — больше похоже на монолог. Прячет лицо и бурчит: — Кто тут из нас ещё неразумный, — детским таким голоском с нотками обиды.

***

— Одииин, — уже понастойчивей. — М? — отвечать откровенно лень. — От тебя больше хвоей не пахнет, — обыденно так. — Опять нюхала меня? — уже откровенно подтруниваю. Повторюсь — жалкое зрелище. — Да иди ты, — и пинок.