Смерть

Пляшет Смерть на Волчьих костях, пляшет Смерть на костях Птичьих: где Волк, там и Птица. Ведь что Птица без Волка? Птица без Волка — не Птица. Куда Волк — туда и Птица, и никто не тянет, сама идёт. «Мы красной нитью повязаны, — шепчет Птица, гладит спящего на коленях Волка. — Через все жизни, через все миры. Куда ты — туда и я; куда я — туда и ты. Думаешь, случайно приехал в этот город? Не бывает случайностей». Волк сопит, уткнувшись носом в юбку, ничего не слышит, ничего не чует. Пляшет Смерть на его костях; кости болят, рассыпаются в костяную муку. Месит Смерть своё тесто: кушайте, гости дорогие, угощение из Волчьих костей да из Птичьих перьев. Время перетирает жерновами, превращает в фарш; никого не щадит, всех зажёвывает зубцами шестерёнок. Волка не щадит больше всех: ему бы жить да жить, жить да жить, жить да жить... «Жить да жить», — одними губами шепчет Птица; носит с собой аркан Смерти, надеясь таким образом удержать её на привязи; кладёт Волку под подушку аркан Силы, надеясь таким образом поделиться с ним энергией. Птица двести лет не брала в руки Таро, и сейчас карты не говорят ей то, что говорили прежде. Когда-то Смерть была чем-то новым, обещанием возрождения, приливом сил после долгого пути. Когда-то Смерть была дверью. Десять тысяч дверей — десять тысяч смертей. Весь дом пропитан смертью, пропах ей насквозь; с каждой стены глядит смерть, смерть, смерть... Птица закрывает глаза, закрывает их руками, но всё равно видит, как стоит напротив Смерть — рыжие кудри, маковая накидка с капюшоном, — и поводок в её руке тянется к ошейнику на горле у Волка. «Верный пёс, — улыбается Смерть, и глаза её горят из глубины капюшона. — Мой пёс». Ногти обращаются птичьими когтями, лицо почти вытягивается в клюв, бьются под водолазкой чёрные крылья. Но Смерть недосягаема, полупрозрачна; а хватка её, как ни странно, крепка, не разорвёшь. «Он свой собственный, — змеёй шипит Птица. — А даже если и нет, то никак не твой». Знает, что лжёт, но шипит упрямо, не смея даже в мыслях уступить. Волки-волки, верные слуги смерти... Знал ли тот, кто давал прозвище, что обрекает Волка на такую ужасную судьбу, такой жестокий исход? Смерть смеётся; Птица открывает глаза, и в ушах всё ещё стоит её звонкий серебристый хохот. Волк глядит на неё с колен, и лес в его глазах еле-еле шевелит листвой. — Ужасная сказка, — негромко говорит Волк. — Ужасная и печальная. Волк не может любить Красную Шапочку — на что я смел надеяться? — Он откашливается и продолжает чуть хрипло: — Закон сказки неотвратим: Волк знакомится с Красной Шапочкой и умирает. Волк пьёт маковую росу, Волк ложится в маковое поле, и его окутывает сонный дурман; и если не вытащить Волка — Волк умрёт. — Я тебя вытащу, — обещает Птица, но Волк печально усмехается: — Милая моя Птица... Красная Шапочка никогда не стала бы вытаскивать Волка. — Красная Шапочка была дура! — озлобленно перебивает Птица. — Но я, по счастью, не дура — и я тебя вытащу, слышишь? Волк некоторое время молча глядит ей в глаза, и Птица даже не пытается угадать, что за мысли роятся в его голове. — Осталось три двери, — задумчиво выдыхает Волк. — А мне так сложно шевелиться... «Давай я их нарисую?» — почти предлагает Птица, хотя и знает, что Волк покачает головой: это путь, который я должен пройти сам, а иначе — не считается. — У тебя ещё столько времени, — улыбается Птица, зная, что лжёт и Волку, и самой себе. Когда поводок от твоего ошейника уже в руке у Смерти — о каком таком времени может идти речь? Волк кивает и улыбается в ответ, но Птица совершенно ясно читает за этой улыбкой: «Я знаю, что ты лжёшь, потому что хочешь меня ободрить и подарить надежду; я знаю, что никакой надежды уже не осталось, но сделаю вид, будто она ещё есть, будто я могу не спешить; спасибо, милая моя Птица, у меня бы не хватило силы так врать самому себе». — Сегодня я нарисую одну дверь, — негромко размышляет Волк, а пальцы его судорожно вцепляются в ткань юбки, и Птица боится, что сейчас переломятся хрупкие кости и Волк уже не сможет рисовать. — А следующую дверь нарисую завтра, — продолжает строить планы Волк, и с его губ не сходит лёгкая безмятежная улыбка, будто бы не он обеими ногами — по ту сторону жизни. — А последнюю нарисую на третий день — если... «Пожалуйста! — мысленно взмаливается Птица. — Не говори это ужасное "если успею", не провоцируй Смерть! Всё ты успеешь, мой хороший, не предсказывай себе такую ужасную судьбу!» — Если не кончатся краски, — заканчивает Волк; и Птица благодарно накрывает его руку своей. — Если они закончатся, я куплю тебе ещё. И тогда ты нарисуешь мне дождь, хорошо? — Хорошо, — светло кивает Волк и сжимает её запястье с нарисованным ловцом снов. — А ещё я сплету тебе настоящий ловец; и свяжу перчатки, чтобы у тебя не мёрзли руки, когда ты летаешь на работу. И шапку свяжу; и шарф, длинный и полосатый. И игрушечного котёнка, и крокодила, и целый зоопарк... — Волк прикрывает глаза, и Птица гладит его по щеке, стараясь не смотреть вперёд. Там, впереди, Смерть сильнее натягивает поводок, намотанный вокруг своей руки, и белозубо усмехается.