пиши

человек стоит, пришпилен к стене, срастается с каменной кладкой, едва ли дышит. он темен настолько, что не имеет тень. глух, беспробудно слеп, загнан тяжёлой нишей. он задавлен, распластан, расхристан, я влюблена в его буквы, что писаны кровью. я молюсь на него, но лица не вижу, не вижу скульптурно-тонких пальцев, и острого «ой ли». я пью его поэтический мёд на молебне, в соженных домах сатанистов и перед сном. его боль хлещет по моим — иссеня-черным от его нелюбви — венам, артериям, каппилярам, судорожно-сжатым зрачкам. (запиваю его вином) я преклеела к нему испещренный червями нимб и возвысила выше бога и выше тех, кто не в праве меня судить. и даже тех, кто делит со мной дорогу. я не слышала его голос — и не хотела слышать, ибо фантазия лучше — но мнила за веками его сладость и соль. он впитал в себя чернь всего мира, чтобы я — превозмогая всю голь — взивалась светом, и воспорила между помехами прямого суконно-выверенного эфира и умерла потом. он был лучше всех моих женщин и всех мужчин. не вливал мне в глотку тратил и не утерал слабо-колкие слёзы. не был рядом, существуя, не являясь моим, не зная меня, не видя метаморфозы, что он сотворил. и затем между прострацией, рефлексией и поисками набившего оскомину смысла, я услышала голос холодно-синий, прокуренный и уставший, и ну… умирающий даже. (и что-то во мне навсегда обвисло) он держался за стену и проклинал весь мир, он не верил уже в то, что так долго в меня вливал. след одиночества, похожий на вой рапир, вьелся в веки со спиртом, барбитуратами, и сердце кололось набатом и внутри обвалился священный вал. шквал ненависти и слепоты заслонил от меня ошметок его души. он один был так долго, как только мог, и писал так, что кровили пальцы. и кто-то кричал: п о с п е ш и. верни своё божество, своего скитальца. человек стоит у стены, его поглощает смог, он плачет над тем, что смог и чего не смог. я любила его парапеты слов и лезвием выводила цитаты на тонких запястьях. я бродила в ночи, упираясь в небесный свод и представляла его несчастья. я — поглощая тех, кто позволяет темноте прошивать себя ради света — была единственной, способной его понять. день ото дня точила бездонную гладь своей кричащей недолюбви, размахивая ей, как флагом, востро-ошпаренным знаменем, и не любя. человек сросся с каменной кладкой, и сердце его, как лёд. и только рука из стены торчит. мне все равно, от безмолвия и ломки слов в голове звенит. и тяну я украдкой за годом год перо и чернила и говорю: п и ш и. говорю: и н а п л е в а т ь, ч т о н е т у т е б я д у ш и. п и ш и