Не останавливаемся

Строить предположения о том, как ожидания и реальность соотнесутся в каждой новой ситуации, дело совершенно неблагодарное. Порой учесть все поправки и коэффициенты получается столь паршиво, что всё заканчивается совсем уж жалкой картиной: Юлиан обнаруживает себя на тёмном сочинском пляже в одиночестве, с валяющимся на животе телефоном с тихо и как-то по-особенному гулко играющей дурацкой музычкой из плейлиста только что вышедших новинок. Плетёный жёсткий матрас с лежака впивается прямо в обожжёную солнцем спину — конечно, за двадцать один год жизни с арктически-белой кожей научиться не забывать про существование солнцезащитных кремов с высокой степенью защиты он так и не смог. К тому же, лениво, неохота тратить на это время, и в целом к чёрту условности, когда тебя с самого момента приезда во франкфуртский отель распирает от ощущения, которое сходу и не получается сформулировать. Что-то между колкой гордостью за причастность к чему-то большому, щекочущим в носу адреналином и стремлением не оглядываться по сторонам слишком заметно. Добавить сюда греющую где-то изнутри плохо скрываемую симпатию ко всем этим классным ребятам вокруг, и становится понятно, что думать о прозаических вещах вообще не к месту. Впрочем, ноющие от постоянного контакта с тканью толстовки плечи напоминают о том, что слово «дурак» всё же нужно выцарапать самым острым пером на ладони. Для профилактики. Юле проводит пальцем по экрану, чтобы отмотать песню на начало. Время медленно подбирается к полуночи: довольно рано ещё по обычным меркам, но достаточно позднее отбоя, который в дни перед играми должен бы соблюдаться строже обычного. Впрочем, какая разница. Юлиан уже знает, что завтра на него не слишком-то рассчитывают, поэтому можно делать всё, что хочется. В разумных, конечно же, рамках. Не то чтобы планка была изначально задрана совсем высоко. Но после того, что творилось в его клубе в последние несколько месяцев, в этот раз хотелось только одного: ясности. Последовательности. Понимания положения дел. Какой-то стабильности, в конце концов. Чтобы всё было просто, понятно и объяснимо: «приехал-отыграл-похвалили-отыграл-похвалили-отыграл-похвалили». Или «приехал-накосячил-получил-сидишь» — тоже в каком-то роде закономерно и логично, пусть и то, как пошедший по этому сценарию Бернд старательно отводит глаза при каждой попытке к нему обратиться, явно намекает на то, что это не лучший вариант из возможных. Зато доходчиво. В отличие от себя. Юлиан вышел на первый матч с желанием в кои-то веки вдохнуть полной грудью и перестать пугаться собственной тени на зелёном газоне — и, кажется, ему это удалось. Достаточно для того, чтобы сорвать аплодисменты прессы и несколько дней то тут, то там видеть перед своей фамилией эпитеты от «великолепный» до «электрический», — но, видимо, недостаточно для того, чтобы слушать гимн в Казани не в центре поля, а в паре десятков метров от него, натягивая рукава тренировочной толстовки на костяшки пальцев и безуспешно пытаясь не кривить губы совсем уж заметно со стороны. Вопросы? Герр бундестренер, как он любит всем повторять, ни в коем случае не препятствует тому, чтобы его подопечные задавали ему любые вопросы со всей прямотой. Да вот только когда Юле, полдня прособиравшись с силами и прокрутив в голове потенциальный диалог не меньше пятнадцати раз, мысленно сжимает кулаки и всё-таки подходит, в ответ он слышит лишь непробиваемое «Я решил, что так будет лучше». Вспоминая плохо считываемую, но однозначно заряженную чем-то нерасшифрованным интонацию этого «лучше», он невольно дёргает плечом. И чертыхается от того, как обожжёная кожа под тканью контактирует с рифлёным краем матраса. Ну сколько можно, а. Он прикрывает хорошо привыкшие к темноте глаза — так, чтобы сквозь ресницы едва можно было различить очертания того, что перед ним. Чёрное кружево неспокойных волн и чуть синеющее у горизонта тёмное небо временами расцвечиваются блеском сигнальных огней садящихся и взлетающих самолётов. Их шум сливается с плеском воды и негромкой музыкой из динамика телефона, где Дрейк в который раз подряд уверяет, что если уже настроился на что-то и завёлся, сбавить обороты уже невозможно, таков уж он. Он ли один? — Ты чего тут, прямо здесь спать собираешься? Юле лениво приоткрывает один глаз и поднимает бровь, но даже не поворачивает голову. В угол его поля зрения попадают две знакомые острые коленки, приземлившиеся на соседний лежак. — А если даже и так? — Ну, я думаю, Йоги с Оли будут в неописуемом восторге, когда увидят завтрашний заголовок в «Бильде»: «Шок! Сенсация! Игроков национальной сборной оставили без крыши над головой!». Может, даже фотки прикольные успеют наделать. В инстаграме лайков сколько соберёшь, — Леон вальяжно разваливается по лежаку и скрещивает руки на груди. — Я бы на это посмотрел. Со стороны, конечно, лучше, но и так сойдёт, — хмыкает Юлиан. Какое-то время оба молчат. Паузу не хочется ничем заполнять, но когда она становится непозволительно длинной, Юле всё же спрашивает: — А сам чего? Играть же завтра. — Скучно, решил воздухом подышать. А то Йо завалился и дрыхнет без задних ног, зараза. Хоть тебя тут подобрал, уже хорошо, — Леон поджимает губы и чуть менее решительно продолжает. — Совсем не спится. Юле поворачивается на бок (чёртовы плечи, чёртово, чёртово южное солнце), окидывает его взглядом и уточняет: — Волнуешься? — Не хочу врать. Всем внезапно так много от меня... надо. — Это лучше, чем когда не надо. — Тоже верно. Леон хмурится, будто бы в попытке подобрать какие-то слова, но прикрывает глаза и едва заметно качает головой. — Ну и потом... Лучше здесь остаться, чем опять в Казань тащиться. Там не посидишь вот так на пляже в потёмках, слюни на кулак наматывая. Юле усмехается и отмечает про себя, что сцена действительно выглядит как эпизод плохонького, полного дурацких клише фильма. — Потом-то всё равно придётся уехать. А на севере море явно не такое, чтобы за завтраком залипать, как ты здесь каждый день. — А ты уже всё распланировал, я смотрю! — Леон щурится, запуская ладонь в кудрявую растрёпанную чёлку. — А ты будто нет, — парирует Юлиан и по расплывающейся по плохо выбритому лицу улыбке понимает, что попал в точку. — Не останавливаемся, значит? — Куда там. С тебя гол в финале, а с меня — ну, хотя бы гениальнейшие «пятнадцатиминутки свежей крови», или как там их Маркус пытается называть, когда успокаивает в своём стиле. — А даже если и нет, — Леон мечтательно закусывает губу, — даже если и нет, будет вторая попытка. Юлиан провожает взглядом только что взлетевший самолёт, мигающий красными огнями, и ничего не отвечает. *** На семьдесят пятой минуте Шнайдер машет ему рукой: при 2-0 можно и с составом поэкспериментировать. Юлиан неторопливо, без лишней спешки плетётся к тренерской скамье от углового флажка, откуда в последние минут десять отстранённо наблюдал за происходящим на поле, больше делая вид, чем на самом деле разминаясь. Он оказывается на бровке, избавившись от тренировочной толстовки. Сквозь общий гул и собственную отрешённость до него доносятся последние обрывочные инструкции. Но как только табличка с красной десяткой и зелёной двадцаткой взмывает вверх, по спине пробегают мурашки. Он ловит на себе взгляд замершего на мгновение близ края поля Йосуа: как всегда нахальный, уверенный, почти что вызывающий. На кивок он отвечает кривой ухмылкой. Не останавливаемся, значит. Не останавливаемся.