Вернись домой

Я не слышал ничего, кроме разгоравшейся в ушах музыки и собственных внутренних криков. Время было вечернее, небо окрасилось в фиолетово-розовый цвет, а я безумно бежал вперёд, так быстро, будто за мной кто-то гнался. Ветер бил по щекам. Я убегал от проблем. Убегал от своих мыслей, которые всё ещё держали меня в плену, отчего я часто останавливался и тяжело дышал — почти задыхался от бушевавшего нутра. Живот больно сводило, ноги слабли, но я продолжал бежать. Бежать, бежать и бежать. Я уже не слышал музыку в ушах, я слышал только своё прерывистое дыхание и тишину вокруг. Отчаянно пытаясь впитать ту тишину в себя, я потерпел неудачу. Привычную неудачу. И всё, что я мог тогда чувствовать, — это собственную ничтожность и глупость от её осознания. Я пробежал два с половиной километра и остановился у большого камня. Вдыхая и выдыхая, я залез на него, успев пораниться, но не успев придать этому значение. Я был один в серо-зеленом поле, и лишь в дали слышался рёв машин. Мне было плевать на то, что меня могут увидеть проезжавшие мимо машины, что они могут подумать обо мне «странный, что он там делает». Мне было плевать. Постепенно тот огонь, что сжигал нутро, и те пожиравшие мысли исчезли. Я почувствовал временное облегчение. Ветер уже не бил по щекам: он приятно ласкал кожу, пальчиками проходясь по позвонкам. Небо, будто розовая пелена тумана, обволакивала моё тело; я закрыл глаза, прижимая к груди колени. На душе всё ещё было очень тяжело. Мои руки сами сжали колени, небольшими ногтями царапая кожу. Я чувствовал Его. Чувствовал, как оно проходило через мой желудок, шло через сердце и выбивалось в глотку; я чувствовал тошноту от подступавшего к горлу того кома. Хотелось выплюнуть всё то, что так рвало меня изнутри, но как бы я не пытался вызвать рвоту, как бы не пытался бить себя — оно не выходило. Сидело на цепи, постоянно шепча в ухо мне «истину», смеялось так сильно, так заливисто, что я сам начинал это делать. Оно играло мной, как кукловод; оно сжимало горло в те моменты, когда я хотел всё рассказать; оно ковырялось в моей голове, вкалывая в мозг паразитов. Оно было моим внутренним Я, и я не знал, кто из них был «настоящим Чонгуком». Я не знал, как можно было избавиться от этих противоречий. Я попал в свою же ловушку. Я умираю. Когда солнце окончательно село, оно вырвалось. Вырвалось в немом крике, который я пытался сдержать. И это было ужасно — чувствовать, будто что-то тебе раздирает, что-то рвёт твои нервы, играя на них, будто на струнах. Я зарылся руками в волосы, сжал их в кулаках, отдёргивая их от головы, будто пытаясь вытащить всех тех червей из головы. Но я был слишком слаб. Я несколько раз ударил себя по голове, по щекам до покраснения, буквально душил себя, заставляя успокоиться, но жгучие ощущения проходили слишком медленно. Я слышал, как что-то говорило мне, что «это бесполезно». Я ведь знал. Знал, потому что сам был этой проблемой.

Тяжело. Тяжело. Слишком тяжело!

Я слишком много думал. Я мог бы позвонить Чимину, Тэхёну или ещё лучше Намджуну, чтобы высказать всё это, но я не мог. Попросту не мог открыть рот, чтобы высказаться, потому что моё горло сжимали, а рот будто зашивали в несколько швов. Я лишь кричал так, что никто не слышал, кроме меня самого. Так и нужно было. Слёз не было. Мой приступ длился около десяти минут, и когда он закончился, я обессиленно упал на спину. Я не думал ни о чем, только смотрел на видневшиеся вдалеке дома. Наверное, мой взгляд был будто стеклянным. Я чувствовал себя опустошённым. И тогда, когда я моргнул, с моего глаза скатилась маленькая слезинка. Сегодня я увидел сновидение. В нём я снова убил человека. И не одного. Троих. Это был третий сон, в котором я либо с хладнокровным удовольствием, либо с бешенством убивал людей. Они не беспокоили меня, но я продолжал о них вспоминать. Это были его желания. Темнело. Темно-синее полотно стискивало небо в своих объятьях. Луна стала отчетливей видна. Я бездумно повернул голову, уставившись на небо. Нужно было уходить. В кармане раздалась мелодия звонка, и я с неохотой достал телефон. На чёрном экране большими белыми буквами высветилось: «Мама». Я отклонил звонок, не ведая причины. Вероятно, я не хотел с ней разговаривать. Я часто так делал, когда чувствовал, что был «не в себе». Мама позвонила ещё раз. — Ты где? Возвращайся домой, все спрашивают, где ты. Один спросила для отчёта, другая для разъяснений, а ты, мама, из беспокойства. Прости. — Скоро буду. Бросил трубку. «Эй, ты в порядке? Куда пропал?» Чимин писал тоже из беспокойства, наверное. Он был порой занудой, но почему-то мне не хотелось разрывать с ним дружбу. Он был понимающим. Я, чтобы не солгать, ничего не ответил. Прости, Чимин. Был восьмой час вечера, темнота покрыла моё тело, и я спрыгнул с камня, намереваясь покинуть это умиротворённое место. В мою голову снова проникли сначала суицидные, а затем насильственные мысли. Но мне не хотелось завыть от этой тяжести; я просто молча шёл вперёд, не выражая ни одной эмоции на бледном лице. Мысли становились всё кровавей, всё жестче, а я продолжал идти, изредка пошатываясь. Внутри меня взрывался фейерверк. Я дошёл до детской площадки. Всё ещё не в силах вернуться домой, я присел на скамейку. Было уже девять вечера, полная ночь. Я сидел один, наедине со своим внутренним Я. «Ты что-то ищешь? Покой?» Сначала мне казалось, что я ищу покой, но чем дольше я его искал, тем хуже мне становилось. Теперь я не знаю, что ищу. Может быть, себя. «Как считаешь, ты хороший или плохой?» Кто хороший, а кто плохой? Тот, что творит добро и тот, что творит зло? Почему добро должно быть добром, а зло — злом? Почему люди вообще должны делиться на добрых и злых? Почему в жизни так много вопросов, так много противоречий в них из-за ответов? «Это ли тебе хочется знать?» Я не знаю. Я не знаю, чего хочу. Я замучен неопределенностью. Я так устал давать себе обещания и не выполнять их; я так устал принимать решения и в последствии от них отказываться; я так устал пытаться узнать себя настоящего. Я прожил всего малость, но уже морально себя убиваю. Если судить по моим поступкам, то семьдесят процентов меня составляет «зло», а тридцать — «добро». И как бы я не пытался быть хорошим человеком, я всё еще не мог избавиться от того образа, что навязал себе. Я был глуп. И прекрасно это осознавал. Я жил с тяжёлыми мыслями, которые вызвал сам; я сделал трагедию из мелодрамы и пошёл на поводу у своих амбиций. Или, может, я снова пытался перенаправить агрессию на себя. Моё самовосприятие было нарушено, сознание дало трещину, а я продолжал что-то искать в ночи. Любовь к матери? Радость в окружении и мелочах? Искренность в отношении кого-либо? Какую, чёрт возьми, истину я пытался найти? Слёзы пришли за мной. Я уже ничего не искал, потому что не мог сдерживаться. Навязчивые слова песни о том, что «ты должен вернуться домой», лишь усилили эффект. Я согнулся в судороге, прошедшей через всё тело словно электрический ток. Сердце сжалось, я ощущал колющую боль в его области; глаза горели от горячих слёз, что ручьями лились из моих уставших глаз.

Спаси меня. Спаси меня. Спаси меня.

Но затем слёзы стали ледяными. Бурливший внутренний поток начал отступать, и я снова вернулся в то угнетавшее состояние бессознательности. Тогда ликовал он. Никто ещё окончательно не победил. Но я слишком часто проигрывал. Я поднялся, несколько секунд смотря в темноту. Я вернусь домой. В эту тяжкую жизнь. Я всегда был так зол на себя за то, что тратил гребанное время впустую из-за них. Каждый день был похожим на предыдущий, и эта чёрно-белая однотипность постоянно вгоняла меня в апатию. Порой мне казалось, что я видел конец своей жизни. Голова кружилась, я буквально шатался и чуть не падал, вовремя выплетая свои ноги. Я чувствовал себя не хорошо. Для других это было не хорошо. Выйдя на дорожку, освещаемую фонарём, я опустил взгляд вниз. Там была моя тень. Их было две, стоявшие порознь друг от друга, будто ангел и демон на плечах. Это была моя грань. Я должен был заполнить себя, ведь я уже почти был морально мёртвым. Я вернусь домой. В место, где за стенами и внутри них жила моя ненависть.