Скажи, что любишь меня

Это не предчувствие. Не суперспособность просвечивать одним лишь взглядом мысли малопривлекательных, то и дело появляющихся в поле зрения личностей. Это не паранойя с уклоном в собственничество и не пресловутый мифический гей-радар, который нихуя не работает почти в абсолютном большинстве случаев. Это… Я не знаю, как это назвать. Чем. И стоит ли вообще облекать жрущую меня хрень в слова? Обозначать как-то? Не станет ли ещё хуже? Но у Кирилла появляется вроде как близкий друг, претендующий на место лучшего, и мне хочется двинуть ему в табло. Не потому, что я ревнивое чмо, мечтающее запереть объект своих нежных, а иногда и не очень, чувств в подвале, нет. Не за то, что теперь они не разлей сироп шарятся вместе по университетским коридорам, на пару караулят Снежку, чтобы проводить после вечерних дополнительных курсов, или вместе готовятся к зачётам. Не за это. Но за брошенные украдкой взгляды, якобы ничего не значащие прикосновения к рукаву или шее, за то, что эти придурки облазили почти все местные ночные крыши, а на одной даже регулярно зависают, делая домашку или пытаясь намутить что-то с музыкой. Новое направление, свежий взгляд, все дела. И, разумеется, когда на это нет времени у меня. А после всё становится ещё лучше, в самом что ни на есть переносном смысле. Вереница бесконечных причин, из-за которых мы видимся ещё реже. "Без обид, ладно? Я напишу, как вернусь к себе". "Сегодня мой балкон закрыт. У нас вроде как "Теккен"-турнир. Саня половину курса притащил". "Ты уже спишь? Блядство… Чёрт знает, как так вышло. Запизделись и…" Вот тебе и "и" на рыло. Потому что я вроде как оказался задвинут на второй план. Задвинут, как постоянные, привычные уже отношения, которые есть и вряд ли куда денутся. Задвинут его невесть откуда взявшимся другом – почти что зеркальным близнецом с едва ли не на всю сотку совпадающими интересами. Потому что теперь, учитывая мои тренировки, экзамены, его группу, хер знает как прицепившегося к нему Саню и их совместные тупняки, регулярно видимся мы разве что в университетской курилке. Втроём. Уже почти месяц, и это совершенно не то, что может не напрягать. Это совершенно не то, о чём я думаю, когда мы наедине. В его, Кира, или моей комнате, или на задних рядах в кино. Вся эта хренотень вообще не парит меня, стоит только засунуть язык в чужой рот или запустить ладонь за пояс большеватых не тянущихся джинсов. Вся эта хренотень попросту перестаёт существовать для меня, и Кирилл – встрёпанный, недовольно бурчащий что-то себе под нос, с блестящими глазами и засосами на шее, – смотрит на меня так же, как смотрел ещё в школе. В самом начале, когда ещё не было никаких "нас". Он смотрит так, словно лобешником радостно стукнулся о печать и ходит со здоровенным клеймом. Смотрит, закусывает щёку, чтобы не улыбаться, и иногда жмурится от переизбытка чувств. И это всё ощущается даже не порханием бабочек в животе. Куда там какой-то срани с лапками, когда по стенкам желудка вовсю гоняют маленькие тираннозавры? И жрут меня, жрут… Жрут желанием позаботиться о нём, укутать в свою куртку, напоить горячим чаем и посадить под замок. И ширмой сверху, чтобы уж наверняка. Не смотрите на это несуразное, чуть было не разбившее на ровном месте нос, чудовище. Оно моё и, самое главное, совершенно не противится этому. В такие моменты, осознавая всё это, мне порой хочется зацеловать его до смерти, а после, когда взыграет другая, куда более прагматичная часть меня, ещё и отодрать. Но только когда мы вдвоём. Только пока не вклинивается этот Саня третьим, которого всё внутри меня воспринимает как угрозу и вопит, не переставая. Потому что, блять, делиться – вовсе не моё. И я бы ещё мог как-то смириться, если бы приходилось именно делиться, а не чувствовать себя так, словно у меня пытаются забрать его. Медленно, отвоёвывая буквально по клетке. Потому что хер его знает на сколько ещё хватит терпения с оглядкой на эту их передружбу. И всё было бы не так плохо, если бы Кир понимал. Понимал, что я не единственный, кто может заинтересоваться его скулами, о которые ладонь порезать можно, и дурацкой привычкой кусать губы, когда смущается. Заинтересоваться им вовсе не как другом. НЕ понимает, а я, закусив жало, продолжаю молчать, порой гадая: на сколько ещё хватит остатков терпения? Пару месяцев? Неделю? Разнесу чужую рожу прямо на стадионе, когда в очередной раз, дурачась, ЭТО шлёпнет Кира по бедру? Потому что потому. Потому что всё-таки в глубине души, процентов на пять, допускаю, что могу ошибаться и, вспылив, оставить Кира без единственного, с кем он может быть близок, помимо Снежки. Потому что у него может и должен быть кто-то, кроме сестры и меня. У него тоже должны быть друзья. Он слишком тяжело сходится с людьми. Слишком много огрызается и почти всё воспринимает в штыки. Почти весь состоит из этих "слишком" и вечного протеста. Из кучи мелких и не очень страхов, среди которых, без сомнения, первое место занимает его нежелание принимать помощь, чтобы, не приведи Мэнсон, не показаться слабым или беспомощным. Не казаться девчонкой. Как ни гладь, всё ведёт себя так, словно дерут против шерсти. Дай мне терпения, грёбаный боже. Дай мне терпения и чуть больше уверенности в том, что всё это лишь в моей тупой голове. Потираю глаза натянутым по самые костяшки рукавом толстовки и, убедившись, что лектору, который скрылся в подсобке ещё минут пятнадцать назад, и особенно сонной поредевшей группе абсолютно насрать, выскальзываю из-за своего стола, проверив, что пачка сигарет так и болтается в переднем кармане, продираюсь к ступенькам и резво сбегаю по ним вниз. Если повезёт, успею отравиться и вернуться назад так, что никто даже и не заметит. А если и заметит, то максимум злобно поцокает языком и выдернет к доске. Коридор, перила, запасной выход… Широкая каменная лестница на входе в соседний корпус виднеется, стоит только выскочить на крыльцо. Короткими перебежками преодолеваю эти несчастные пару метров и, уже запустив руку в карман, пригнувшись, чтобы не впечататься лбом в боковушки ступенек, останавливаюсь, едва не влетев в короткостриженого парня в чёрной, под горло застёгнутой лёгкой куртке. По инерции, махнув рукой, мажу пальцами по его рукаву и тут же в примирительном жесте вскидываю ладони, изображая шутливый испуг. Оборачивается через плечо, и желание дурачиться улетучивается на раз. С его лица ухмылка сползает в считанные секунды. Раз – и словно не было. Забавно, пожалуй, даже. Совсем недавно думал о том, что, возможно, стоит подправить кое-чей нос, и пожалуйста – вот он стоит. Раздражающий буквально всего меня Саня. Совершенно один и в месте, где точно нет камер. Ты проверяешь меня на терпение, неведомая, сидящая где-то на кольцах Сатурна хрень? – А… Это ты, – звучит, пожалуй, немного разочарованно. – Ничего, не парься. Коротко киваю в ответ и, заметив, что он сам стоит, зажав так и не прикуренную сигарету между пальцами, всё-таки спрашиваю: – А где твоё правое яичко? Хмыкает и глазами показывает куда-то наверх. Напряжение, повисшее в воздухе, просто ножом резать можно. Не нравлюсь ему так же сильно, как и он мне. Абсолютно точно. Очень занятно. Просто пиздец, блять. – В аудитории ещё. Но не явно, старается не показывать неприязни и уж точно не станет при Кире кривить ебло. Не настолько глуп, чтобы пытаться в открытую. Отделываюсь ещё одним глубокомысленным кивком и, наконец, достаю свою пачку. Вместе с ней из кармана вываливается какой-то мелкий сор и сложенная едва ли не в восемь раз записка. Поднимает её и молча протягивает вперёд: – Это твоё. Пожимаю плечами и вместо того, чтобы забрать, вытягиваю одну из последних сигарет. Зажав её между зубами, щёлкаю зажигалкой. – Может быть. – Что "может быть"? – бодро доносится из-за моего плеча, и, только обернувшись на знакомый голос, тут же лишаюсь своей порции никотина и смол. Кирилл. Жадно затягивается и, на секунду встретившись взглядом с моим, обходит слева. И тебе привет, сладкий. Как спалось? Хорошо? А я вот видел во снах твой чёртов зад, который последний раз трогал хорошо если на прошлой неделе. Это не намёк, нет. Это конкретная такая предъява. Без вуалирования и уклонений. Останавливается между нами и косится на бумажку, что его друг всё ещё держит в протянутой руке. Даже не разворачивая, догадываюсь, что послание содержит. Даже не читая подобные, отправляю в мусорку. – Что это его. – Саня указывает на меня подбородком, и я, не выдержав, закатываю глаза, отобрав несчастную бумажку, заталкиваю её в пепельницу, роль которой выполняет банка из-под краски на этот раз. – Послание от тайной поклонницы? – подёргивая бровями и ухмыляясь прямо с сигаретой во рту, полушутливо интересуется мой парень, и я просто не могу не отбить ответом. Язык бы закусить, но ощущение того, что у меня вот-вот отберут нечто важное, слишком бьёт. По-доброму шутить не хочется. А слетевшая с языка колкость явно сделает всё только хуже. – Может быть. – Тебя заклинило? Или в голове слишком мало места осталось для нормальных фраз? Экзамены, билеты, так далее, тому подобное? Кир недовольно приподнимает бровь и делает новую затяжку. Выдохнуть не успевает. Оставляю выпад безответным, но только потому, что, сделав шаг вперёд, цепляюсь за его кофту и, подтащив к себе, тянусь ртом к распахнувшемуся в протесте его. Втягиваю в лёгкие выпущенный дым и быстро целую его уже нормально, пускай и мельком коснувшись губами губ. Так чмок. Потянет на троечку. Во все глаза смотрит, не находится со словами. Чуть опомнившись, быстро затягивается снова, и прежде чем успеваю поцеловать его второй раз, отпихивает хорошим ударом в грудь, развернувшись, чуть пятится в сторону. Так, чтобы моя ладонь могла беспрепятственно устроиться на его плече. Ладонь, которую он тут же сбрасывает и деланно закатывает глаза. Да-да, никаких домогательств на людях, я знаю. Но иногда проще сделать и огрести, чем сдержаться. Выглядит немного смущённым, косится исподлобья на этого Саню, и интересно становится не по-детски: насколько вообще тот осведомлён? Нет, мы со Снежкой больше не притворяемся, изображая парочку, но продолжаем виснуть вместе, а Кира настолько напрягает публичное проявление чувств, что моё признание и тот самый единственный в стенах Института поцелуй приняли, скорее, за дурашливость, и записок стало только больше. Записок, смсок, скинутых с неизвестных мне номеров, и даже редких подношений под дверь комнаты. Насколько он в курсе нашей великой и навсегда, и как много ему рассказывает Кирилл? Кирилл, который скорее удавится, чем поделится даже со своей сестрой, ближе которой ему только джойстик от "иксбокса"? Насколько тот осведомлён, если подавляющее большинство моих близких и не очень знакомых уверено, что, расставшись со Снегой, я просто издеваюсь над её странноватым братишкой? Забавно, но, наверное, им так проще: убеждать себя, что новый приятель - придурок, а не действительно предпочитает парней. Братишкой, который наклоняется вперёд и, легонько боднув меня лбом в подбородок, протестующе шипит, стоит мне отобрать у него сигарету. – Эй! – Хватит с тебя, принцесса. Связки огрубеют. – Да и хрен с ними, – насупившись было, бурчит, никак не отреагировав на самое бесячее из всех прозвищ, и, без стеснения пошарив по моему карману, вытаскивает из пачки последнюю сигарету. Зажигалку ему с готовностью подставляет Саня. Хочется как следует шлёпнуть его по пальцам. Напоминаю себе, что до летних каникул уже всего ничего. А там, дома, не будет ни пар с тренировками, жрущих почти всё моё время, ни соседей по комнате, ни этого обсоска, что кажется мне всё голубее из раза в раз. До сентября успокоюсь, наверняка, а там, глядишь, и этот придурок перекинется на кого-нибудь другого. "Мысли позитивнее", как сказала мне Снега. Мысли позитивнее и непременно улыбайся, когда будешь ломать руки чуваку, который всё-таки решится зажать твоего парня. Сдерживаюсь, чуть сузив глаза, и понимаю, что пора бы вернуться в аудиторию. И так торчу тут куда дольше, чем требуется для десятка спешных затяжек. Пора бы вернуться, потому что чем дольше торчу с ними, тем больше всякой хрени забирается в мою голову. И до паранойи недалеко. Опускаю руку, заводя за его спину, и легонько шлёпаю по заднице. Подмигиваю в ответ на недовольное фырканье и заставляю себя растянуть губы. – Будь умницей, Кир. Вали в общагу. Делай уроки. Отвечает толчком в грудь и вымученной, совсем как у меня, улыбкой. Только его не ревность жрёт, а банальный недосып. – И ты тоже будь, Жнецов. Тщательно проверяй карманы, вдруг в следующий раз там заведётся вполне реальная девчонка, а ты и не заметишь? Иногда я забываю, что кое-кто тоже постоянно ревнует. Только объект его ненависти иллюзорно ненастоящий, им же самим выдуманный и несерьёзный. Пячусь, пригнув голову, и на выпад отвечаю, почти что искренне веселясь: – Пускай прыгает. Я подарю её твоему кислому дружку. Закатывает глаза и, махнув рукой, прощаясь, отворачивается. "Дружок" отделывается кивком в никуда и старательно делает вид, что меня даже рядом не было. Смеётся над чем-то и не сводит с Кира глаз. Уже у чёрного входа в свой корпус оборачиваюсь и, прищурившись, вглядываюсь в неровную щель между нижними ступеньками лестницы. Вижу подошвы двух пар кед. Примерно на расстоянии полуметра друг от друга. Ощущение того, что и это недопустимо близко, свихнувшейся землеройкой догрызает мой мозжечок. Напоминаю себе о каникулах. Совсем немного, Жнецов, как сказал бы Кир. Потерпи, а уже там, дома, утащишь своего маленького ершистого придурка на родительскую дачу и будешь ебать, пока он все лишние имена не забудет. Лишние - это те, что не на букву "В". Лишние - это те, мысленно проговаривая которые, мне хочется сжать кулаки. *** Мы со Снегой сваливаем из общаги на целых два месяца и едем домой. Он валит вышмат и остаётся на пересдачу. На грёбаную неделю остаётся в опустевших коридорах почти один. Среди "почти" ещё десятка два таких же невезучих или просто недостаточно изворотливых студентов. В последний момент решаю не менять билеты, чтобы после себе же башку не отгрызть за тупую подозрительность и всё больше и больше проявляющийся рефлекс курицы наседки. Ну уж хер. Нет. Однозначно не про меня. И потом, у него пересдача через пять дней. Всего каких-то пять на двадцать четыре - и всё, может паковать вещички и, наслаждаясь сырыми матрасами и обществом горланящих проводниц, катить к папочке. К папочке, который к тому времени успеет соскучиться и будет его очень ждать. Кривовато хмыкаю, прекрасно осознавая, насколько тупо это звучит даже внутри моей головы, и, запихав ноги в растасканные кроссы, выхожу из квартиры. Два лестничных пролёта – и пятый этаж с вечно распахнутым люком, ведущим на крышу. Поднимаюсь и щурюсь: глазам надо к чересчур яркому солнцу привыкнуть. Жарит просто немилостиво, и я, вместо того чтобы привычно усесться на край крыши и свесить ноги, просто сунув их в щели меж погнутыми прутьями ограждения, решаю постоять. Ожог на заднице - это не то, что я хотел бы получить, спасибо. И потом, именно поднимаясь на эту крышу и нетерпеливо затягиваясь, я обещал кое-кому другому, что его задница будет дымиться. Хмыкаю, вспоминая, и качаю головой. Вытаскиваю сигарету из пачки и, наконец, делаю то, для чего и пришёл. Затягиваюсь и поглядываю на виднеющийся старый каток. Всё ещё думаю о том, как обозлился и названивал ему, наговаривая всякое на маленькое, тоннелем украшенное ушко. Всё ещё думаю и, усмехнувшись, вдруг хлопаю себя по карману шорт, проверяя, с собой телефон или нет. Если нет, то Кирилл сможет продолжить готовиться к своей пересдаче, а если да, то… Да. Пальцы нашаривают гладкие пластиковые бока, и правой же рукой снимаю блокировку. Как следует затягиваюсь, перед тем как открыть вкладку "вотсапа" с самым длинным диалогом вообще в своей жизни, и, нажав на значок записи, начинаю неторопливо, делая паузы для того, чтобы никотином отравиться, надиктовывать: – Привет, малыш. Ты даже не представляешь, как сильно я по тебе соскучился. По тебе и твоему хорошенькому тельцу. По пальцам, шее, губам… – притормаживаю, чтобы напустить дыма в лёгкие. – Коленкам, которые охрененно удобно хватать под всякими столами, маленьким соскам, которые чуть что становятся твёрдыми, заднице и члену. Я, наверное, мог бы оду сочинить твоему члену. Я вроде как обещал что-то подобное, помнишь? Ну, когда засаживал тебе за щёку? Отсылаю и жду, пока значок "отправлено" сменится на "прочитано". Жду и самую малость надеюсь, что он не додумается включить это в тихой библиотеке или, скажем, в секретариате, получая допуск. Тут же представляю, как густо краснеет, не знает, куда спрятать взгляд и руки. Как тупится и пытается провалиться сквозь землю. В шортах тут же становится тесно, и так и тянет по ширинке пальцами провести. Просто так, поверх плотной ткани, нажимая, но не расстёгивая. Предвкушение куда слаще одинокой дрочки, пускай даже с видом на каток, и я не собираюсь это портить. Ожидаю сообщения в ответ, целую прорву гневных смайликов, которыми он частенько злоупотребляет, но вместо этого экран высвечивает его номер. Да неужели? Тут же принимаю вызов и подношу телефон к уху. – Привет, – выходит глуховато и чуть в нос, всё зажатая в уголке губ сигарета виновата. – Решил попросить меня поболтать немного, пока будешь дрочить? Фыркает, и явственно представляю, как закатывает глаза. Невольно улыбаюсь, мысленно прикидывая, сколько ему там торчать ещё. – А ты опять на своей крыше? – Связь чуть искажает его голос, но то, что он звучит чуть мягче, чем обычно, всё равно слышно. – Ностальгируешь? – Угу. Хочешь, поностальгируем вместе? Или нет, поностальгируешь ты, а я послушаю? – Да иди ты, – весело огрызается, и я даже не думаю о том, чтобы обидеться. – Маньяк-вуайерист. – Я люблю подслушивать, а не подглядывать, – напоминаю и, понимая, что сейчас подпалю себе губу, избавляюсь от всё ещё тлеющего окурка. Втаптываю его в вот-вот начнущее от жары плавиться покрытие крыши. – Не пизди мне, Жнецов. Подглядывать ты тоже любишь. Пожимаю плечами. Ну да. Люблю. Но подтрунивать над вспыхивающим из-за любой мало-мальски неприличной шутки Кириллом так весело. Ничего не могу с собой поделать. – Так, может, запишешь для меня ролик? А я и послушаю и поподглядываю? А, нет! Я знаю, как сделать ещё лучше. Включай видеосвязь. – Прости, чувак. Я бы с радостью немного побыл жертвой всех твоих филий, но нам ещё к физруку идти, а я боюсь, что он мою башку о щит разобьёт, если запалит, что я пришёл с парнем да ещё и со стояком. Часто моргаю и, вместо того чтобы прокрутить колёсико зажигалки, что я бездумно вытащил из кармана и верчу в пальцах, замираю. Кажется, отупел настолько стремительно, что даже не заметил. – С чего это у тебя косяки с физ-рой? – спрашиваю медленно, равнодушно и даже немного вкрадчиво. Затаившись и понизив тон. – И что это за интересное такое "нам"? Напрашиваешься на леща, а, сладкий? Его "пфф" бьёт по моим мозгам. Своей несерьёзностью и паузой перед нормальным ответом. Ответом, после которого мне больше всего хочется отвернуть кому-нибудь голову и сожрать её. Кому-нибудь конкретному или первому, кто окажется под рукой. С ходу и не разобраться. – У меня нет косяков, а вот Саня, оказывается, сдох на стометровке. Не сдать зачёт по физ-ре, представляешь? Ты там в ахуе, да? О, всё, слышу, уже вышел из душа. Давай, мы погнали. Поиграемся с твоими пошлыми штучками вечером, ладно? – Ладно, – звучит глухо и уже когда на той стороне линии повисает тишина. Не могу заставить себя пошевелиться, всё продолжаю пялиться на это тупое "вызов завершён", пока экран не погаснет, а когда всё-таки отключается, с чувством швыряю мобильник о чью-то спутниковую тарелку. Отскакивает от неё и с треском разбивается о бетонное заграждение. Двадцати сантиметров не хватило, чтобы и вовсе вниз вылететь. По иронии через двадцать минут сосед с пятого ломится именно в мою квартиру, чтобы спросить, не слышал ли я придурка, который расхерачил крышку распределительного щитка и свернул пару антенн на крыше. *** Всё нормально, да. Каких-то семь дней – вовсе не срок. Курю куда чаще, чем обычно, и пытаюсь сизым дымом прочистить голову. Хватит. Нельзя. Верю Киру и в его "люблю". Возможно, потому что самую малость идиот. Возможно, потому что всё ещё цепляюсь за ставшее призрачно-дымчатым "вдруг". Вдруг мне чудится лишь? Вдруг ничего "такого" не было и нет? Вдруг, вдруг, вдруг… Теперь, когда между нами ещё и пара тысяч километров, становится ещё паршивее. Теперь, когда между нами только звонки и разрывающийся от сообщений мессенджер. Он исправно пишет мне каждое утро. Днём, вечером и частенько, когда зависает над учебниками, ночью. Всего семь дней. Конкретно рвёт крышу уже на пятый. Рвёт почти так же сильно, как в тот год, что мы провели порознь. Пересдача на следующие сутки. Сдаёт. Собирает вещи. Полушутя предлагаю встретить. Отмахивается и просит держать член в штанах и не выпрыгнуть из них на глазах у его матери. Матери, для которой мы со Снегой ещё встречаемся. Матери, которой, разумеется, никто не собирается рассказывать, а Кир так и вовсе лучше пройдётся по университетскому коридору голым, чем выложит всё как на духу. Последние, седьмые, сутки торчу на даче и, как следует подкоптившись, возвращаюсь в город. Приезжает утром, решаю потерпеть и заявиться уже вечером. Шнуруя кроссы, вовсю предвкушаю. Забежав по лестнице на нужный этаж, стараюсь удержать нейтральное выражение на лице, а не скалиться так, словно скулы вот-вот треснут. Вместо того чтобы нажать на кнопку звонка, просто стучу. Дверь распахивается почти сразу же. Натыкаюсь на огромные, кругло-перепуганные глаза Снежки и виновато закушенную губу. Не понимаю и вопросительно кошусь на неё, осторожно переступая порог. Неужто Кир осмелел настолько, что его мать теперь в курсе? Или что? Что-то похуже?.. Прохожу в коридор, взглядом тут же натыкаюсь на сброшенные кеды. Неаккуратно валяются прямо у платяного светлого шкафа. Чтобы от почти звенящего радостного предвкушения до абсолютной ярости скатиться, уходит пара секунд. Потому что, блять… две пары сброшенных кед! Потому что, вскинувшись и взглядом нашарив диванчик за кухонным столом и тут же виновато втянувшего голову в плечи Кира, понимаю. Этого он притащил с собой тоже. Ни слова не сказав. Не придумываю ничего лучше, чем махнуть рукой Снеге и выйти к хренам. В тёмный, прохладный, самую малость пованивающий подгнивающими ещё с прошлого года в ящиках брошенными овощами, коридор. Ощущение, будто только что по затылку хорошенько двинули, не проходит. Ощущение, что меня круто наебали, – тоже. Пытаюсь продышаться, и ни хрена не выходит. Злюсь ещё больше. Вдох-выдох, да? На раз, два, три? Не помогает! Кулак сжимается рефлекторно. Боль, лизнувшая впечатавшиеся в стену костяшки, – хуйня сущая по сравнению с тем, что закрутилось внутри. Оглядываюсь назад, на дверь, и, отрицательно мотнув головой, как если бы сам себе запрещал что-то, срываюсь по лестнице вниз. Ну на хуй, сейчас не способен на пустую болтовню точно. При всём желании удержаться не выйдет. К чёрту. Захочет объясниться – всегда знает, где найти. Всегда сможет взять чёртов телефон в руки и позвонить. Но сейчас с меня хватит, спасибо. По самую макушку приятными новостями заляпало, блять. Бочиной цепляюсь за край перил, шиплю, для острастки и по ним луплю тоже. Отзываются низким гулом металла и хрустом давно рассохшегося старого дерева. Ещё пролет… Грохот на верхних этажах, словно кто-то от всей души шарахнул дверью о стену, и торопливые шаги. Не Снега. Та не станет прыгать сразу через весь пролёт, рискуя переломать ноги или вылететь к хренам в распахнутое окно. Не Снега, которая таскает лишённые замков балетки летом и выскочила бы сразу же, не тормознув для того, чтобы вечные шнурки на растасканных кедах за язычок запихать. Ладно, ещё раз… Вдох-выдох… Не собираюсь его ждать. Сжимаю зубы и миную ещё один пролёт. Догоняет на последних семи ступеньках перед ведущей на улицу дверью. Не рассчитав, влетает в мою спину и тут же вцепляется, как клещ, обхватывая руками поверх опущенных моих. Решаю не слушать сейчас, но он и не говорит. Стискивает изо всех сил, сорвано дышит и, сгорбившись, утыкается между лопатками носом. Чувствую, как стучит его сердце. Кажется, будто прямо о мой хребет долбится. Гулко, быстро и очень громко. Хватает воздух распахнутым ртом и смазано целует в лопатку. Жмётся губами к футболке и проделывает это снова и снова. Много-много раз. Молча, без слов льнёт, постепенно успокаиваясь и, осторожно расцепив пальцы, находит правой мою руку. Левой, словно опасаясь, что иначе сбегу, придерживает чуть выше живота. Сплетает свои пальцы с безвольными моими и с силой сжимает. Привстаёт на носки и подбородком цепляется за моё плечо. Касается шеи виском. Жмурится. Минута за минутой идёт. – Прости, – шёпотом, но акустикой, должно быть, на добрых несколько этажей разносится. – За что? – звучит абсолютно правильно. Почти спокойно и почти равнодушно. Словно это и не я раскроил пульсирующий, ставший влажным кулак о бетонное перекрытие. – Ты знаешь, – обнимает ещё крепче, целует снова. В плечо на этот раз. Пытается вжаться ещё плотнее. Вплавиться в меня. – Я же с тобой. Давно не новость, скорее уже что-то вроде нашей собственной маленькой неоспоримой истины, но… Каждый раз, будучи произнесённым вслух, словно оставляет маленькое тёплое пятно где-то над животом. Или под. В зависимости от ситуации. – А с ним? Сначала ляпнул, а уже после понял, что. Браво, Жнецов. Язык у тебя всегда функционировал отдельно от мозга. Недоумённый смешок в ответ оседает теплом на коже. Чуть прихватывает её зубами и тут же выпускает. – А с ним я дружу. Серьёзно, Влад, не гони. – Так дружишь, что надо было с собой притащить? Мнётся, растерянно поглаживает мои пальцы своим большим и, решившись, кивает. Прежде чем я успею что-то сказать на это, принимается тараторить: – Жалко его, он один совсем. Детдомовский. Ему не к кому больше, а всё лето в общаге торчать, понимаешь же… Не ревнуй. Тупо, правда. О, разумеется, было бы к кому. К чуваку, который несколько месяцев будет спать с тобой в одной комнате. В комнате, оставшись ночевать в которой, я тебя впервые трахнул. Ни малейшего повода для волнений. К чуваку, который будет спать там, где, оставаясь у "своей девушки", сплю я. Охуеть просто. Должно быть, кожей улавливает, насколько подскакивает градус раздражения, и снова возвращается к поцелуям. Коротким, сухим и смазанным. Осыпает ими мои плечи и бормочет что-то, посылая приятные вибрации по коже. Тоже скучал, маленький придурок. – А не сказал сразу, потому что?.. Заметно остываю, но всё ещё хочу отвесить ему подзатыльник. Лучше два. А ещё лучше поднять и трясти, пока вся эта идиотская наивность вместе с позвонками через штанины не высыплется. Сцепленные зубы скрипят. Ещё немного – и эмаль треснет. Но в очередной раз сматываю всё своё раздражение в тугой комок и заталкиваю назад, поглубже, за грудную клетку. Я не психую. Нет. Абсолютно. – Потому что это же ты, Жнецов. Лучше так, чем по телефону. – Почему? – Потому что, – упрямо повторяет, снова понижая голос, и, отлепившись, осторожно обходит меня, толкает назад, заставляя подняться на площадку, становится к ступенькам спиной. – Сейчас я тебя поймал, а телефон можно и отключить. – Знал, что перекосит? – Был уверен. – И то, что он меня бесит, тоже? Обречённо кивает и осторожно берёт меня за руки снова. Полшага вперёд, и заводит сцепленные ладони за спину. Всё ещё не спешу тискать его и просто позволяю руководить. – Меня тоже твои приятели-кони бесят. Но это не значит, что ты должен всех кинуть и общаться только со мной. Пожимаю плечами, в последний момент сдержавшись, чтобы не ляпнуть что-нибудь о том, что "мои кони" абсолютно равнодушны к чужим мужским задницам в отличие от его дружка. – Нормальный он, вот увидишь, – уверенно обещает, и я, высвободив правую руку, рассеянно ерошу его волосы. Тут же улавливает перемену в настроении и быстро касается губами подбородка. Пытаюсь поймать его лицо, чтобы поцеловать нормально, но накрывает мои губы пальцами и, хмыкнув, шепчет что-то про старуху-сплетницу, живущую на первом и круглогодично палящую в дверной глазок. – Дома. Звучит очень многообещающе, это да. Вдохновляюще, скорее, даже. Ровно до того момента, пока не вспомню, что помимо их матери, которая почти наверняка умчится на грядки, тактичной, понимающей малейшие намёки и в любой момент готовой сорваться в поход со старыми друзьями или на ночёвку к подружке Снежки, в их квартире теперь будет жить кое-кто ещё. Покорно поднимаюсь следом за Киром. И в кои-то веки, задумавшись, пялюсь на его спину, а не на задницу. О'кей, Гугл… Где заказать терпимости и чуток такта? Не знаешь? Тогда помоги мне найти болотце в окрестностях, глубокое настолько, что без труда можно будет спрятать чужой труп. *** К исходу уже вторых суток начинаю думать, что вляпался в какой-то чернушный ситком с центриком на отношениях внутри шведской семьи. Иначе не назовёшь. Почти всё время торчим вчетвером. Я, мой парень, нерешительный говнюк и девушка, мать которой уже задумчиво присматривает нам кольца. Мои родаки, к счастью, отличаются куда большей прагматичностью и не склонны к восторженным охам. Снега, должно быть, боится оставлять меня с этими двумя. Кирилл виновато тупится и просит немного подождать с нормальным сексом, ибо ему совесть не позволяет свалить ко мне, бросив чувака, у которого никого нет, на сестру. Чувак меня искренне ненавидит, но тщательно прикрывает неприязнь холодной вежливостью, и я вынужден отвечать тем же. Я, который раньше всегда сначала бил, а уже после думал. Я, который терпеть не может чёртовы многоходовки и когда кто-то засматривается на его собственность. Не раз заклеймённую сотнями засосов, подписанную царапинами и целой россыпью штампов синяков собственность. Я, который продолжает терпеть и тщательно следить за тем, чтобы даже их плечи не соприкасались лишний раз. У Кира хватило благоразумия разместить его на диване почти что не появляющейся в городе матери, и я вроде как поостыл. Успокоился. В очередной раз убедил себя, что ни-че-го не происходит и пора бы уже завязывать с быдляческими замашками. Ничего и не происходило. До определённого момента. Это как дурацкая традиция или вроде того – ночами смотреть потоковые, откровенно говёные фильмы ужасов и жрать попкорн. Только вчера и сегодня. Завтра он будет смотреть психоделические мультики на моём потолке. Собираемся в самой большой комнате. Снега на диване вместе с этим Саньком, мы на полу. На плечах Кира болтается влажное полотенце, волосы всё ещё после душа мокрые. – Что с твоим телефоном? – спрашивает на начальных титрах и даже в мою сторону не смотрит. Кошу под дурачка и равнодушно пожимаю плечами: – А что с ним? – Экран в хлам. Когда успел? – Когда лазил покурить на крышу. Звучит тяжелее, чем задумывалось, и Кир тут же разворачивается ко мне. Долго, почти что не моргая, в глаза смотрит и только качает головой. Проехали вроде как, о'кей? Если я вспомню, из-за чего расхлестал мобильник, могут быть новые жертвы. Жертва, если точнее, которая то и дело, ёрзая, задевает коленом моё плечо. Ну и, возможно, случайные пострадавшие, решившие ему помочь. Единственное, что разгоняет тьму, это тусклый, льющийся с экрана телека свет. И, должно быть, поэтому Кирилл расслабляется настолько, что принимается наглаживать моё колено, а после, убедившись, что никто не увидел, пальцами перебраться на бедро. Сжать его. Беззвучно хмыкаю и приподнимаю бровь, заметив, что косится на моё лицо. Тоже не терпится уже, да? Наклоняюсь к нему и губами касаюсь растянутой тоннелем мочки уха. – Выбирай, – мой голос накладывается на тяжёлое дыхание очередного киношного урода с перекошенным злобным еблом, – начнём в моей комнате или в душе? – Ты же не любишь в душе? – притворно удивляется, а сам не может скрыть довольной улыбки, поганец. Нарочно серьёзно киваю и соглашаюсь с ним. – В общаге не люблю. Знаешь же, предпочитаю трахать сам, а не ждать, пока за растрату воды сзади засадит злющая комендантша. Должно быть, выходит слишком громко, потому что Снежка тут же шлёпает меня по плечу, а Кир прикрывает рот, чтобы подавить смешок. – Наша может, это да. – Мне иногда кажется, что у нашей член больше, чем у тебя, – вставляет свои пять копеек обычно отмалчивающийся во время перепалок Санёк, и я явственно чувствую, как дёргается глаз. Нехорошо так дёргается, и Снега тут же прерывает установившуюся паузу и, вскакивая на ноги, предлагает притащить ещё чипсов. – А ты уже успел измерить? – цежу сквозь зубы, не поворачивая головы, и получаю слабенький подзатыльник. Снежка хватает меня за руку и пытается поднять с пола. – Пойдём, поможешь. – Это так в её духе, пытаться сгладить угол, который вот-вот чужую бочину проткнёт. Встречаемся взглядами, и нехотя сдаюсь, позволяя тащить себя, словно на буксире. От души шлёпает по выключателю на кухне, заталкивает в микроволновку запечатанный пакет с попкорном, достаёт чипсы и, подумав секунду, включает ещё и чайник. И только после этого поворачивается ко мне. Опирается поясницей на конторку и складывает руки на груди. – Ну что?! – не выдержав, шиплю и запускаю пятерню в жёсткие всклоченные волосы. Стискиваю пряди пальцами, с силой тяну вперёд и морщусь. Слышу, как негромко хлопает входная дверь. Вышли покурить. Понимаю, что если сейчас вернусь в комнату, то сломаю что-нибудь. Кому-нибудь. – Остынь. Да уже! Это же так просто сделать! Отмахиваюсь от неё, кусаю губу и, навернув два круга против своей оси, бросаюсь к окну, дёрнув на себя ручку, едва не смахиваю на пол цветочный горшок. Успеваю подхватить и отодвинуть. Сигарета оказывается во рту, словно по волшебству. А вот с зажигалкой приходится повозиться. Искру удаётся высечь только с пятого раза. Прикурить с седьмого. – Мама бы тебя убила, – как-то слишком философски замечает моя фейковая невеста и только становится рядом, когда я, запрыгнув на подоконник, почти что наполовину высовываюсь на улицу. – Не убила бы. – Почему это? – Потому что когда она узнает, что я дымлю в окно, меня уже посадят за двойное убийство. – Она закатывает глаза, и тут же мстительно добавляю: – Или за тройное. – Жнецов… – Что Жнецов?! Что? Только не говори мне, что тоже не видишь… Затягиваюсь так, что голова кружится, и вглядываюсь в её лицо. Поджимает губы и чуть тупится. После косится на прикрытую дверь и утвердительно кивает. – И как давно до тебя дошло? – А до тебя? – отбивает встречным вопросом, и я беспомощно передёргиваю плечами. – Не знаю. Давно. – Почему не скажешь Кириллу? – Не скажу что? Что его дружок явно сладкий и метит на его член, или то, что я параноидальное ревнивое дерьмо, которое запрещает ему иметь друзей? Потирает глаза и раздражённо отбрасывает со лба отросшую почти уже до носа чёлку. – Он не понимает. И не поймёт. Кир, я имею в виду. Для него это всё просто дружба, не больше. Он вообще не допускает возможности, что может нравиться кому-то, кроме тебя, если хочешь. Шиплю, когда вмиг прогоревшая до фильтра сигарета обжигает пальцы, и выбрасываю окурок в ночную темноту. Руки чешутся достать ещё. – Да знаю я. Но этот уёбок… – не договариваю, обрывая на середине, и разминаю ладонью шею. – Как думаешь, если втащить ему, Кир простит? Она отрицательно качает головой и покусывает губы. – Тогда предложи что-нибудь, а не сверли дыру в моей ноге. – Хорошо. – Подходит к пищащей микроволновке и осторожно, кончиками пальцев вытаскивает из неё горячий, паром исходящий, расправившийся пакет. – Я об этом пожалею, скорее всего, но… У тебя мобильник с собой? Набери мне Ленку. *** Снежкина Ленка – это и праздник, и тот ещё пиздец в одном флаконе. Если бы меня привлекали девушки, то она явно бы возглавляла мой школьный топ десять. Хотя бы потому, что большая часть того, за что завуч дёргала к себе на ковёр моих родителей, была устроена именно ей. Впрочем, она и возглавляла. Когда-то. Высокая, короткостриженая, не натуральная, в отличие от Снеги, блондинка с бесконечным запасом жизнерадостности и вечной тягой к приключениям. Будь то бег в пододеяльниках по ночному городу или скромный торч в маленькой трёшке в два часа ночи. Так вышло, что именно она первой узнала мой секрет. Наверное, поэтому отчасти я решился с ней попробовать когда-то. И когда ни хера не вышло, нам обоим хватило мозгов остаться друзьями. Саня уже почти было утащил Кирилла осматривать местные крыши, как во входную дверь совершенно не скромно поскреблись и, не дождавшись, пока подскочившая с дивана Снега откроет, начали дёргать ручку. Первым в квартире показался ящик пива, а уже после – Диман с размахивающей руками Ленкой. Выползаю к ним вслед за Снегой и тихонько хмыкаю себе под нос. Посмотрим, что из всего этого в итоге выйдет. Но уже то, что у меня вроде как есть соучастница, делает всё проще. Хотя бы потому, что после она не станет осуждать меня за то, что сама и придумала. Я надеюсь, во всяком случае. Соучастница, которая стоит рядом со мной в дверном проходе и с явным отвращением, по маленькому глотку цедит своё пиво. – Никогда бы не подумал, какие грязные мыслишки могут жить в твоей милой головушке, – шепчу это, склоняясь к её уху, и, легонько стукнув горлышком своей бутылки по её, касаюсь губами светлой макушки. Кирилл, увлечённо обсуждающий с Диманом и Саней какую-то новую игрушку для консоли, вскидывается и косит в нашу сторону. Дразняще складываю губы трубочкой, словно для поцелуя, и удовлетворённо киваю, когда отводит взгляд и, как если бы хотел прикрыться, хватается за бутылку. Телек показывает ненапряжную, абсолютно не смешную комедию, которую никто не смотрит. – И не думай. Я вроде как это не для тебя делаю. Деловито приподнимаю бровь и, наклонившись, заглядываю в её лицо. Краем глаза замечаю выходящую из кухни Ленку. – Вот как. А для кого тогда? Для своего младшенького, который жить не может без моего… – осекаюсь, не договорив буквально пару слов. А всё потому, что цепкие наманикюренные пальчики впились в мой локоть с другой стороны. Оборачиваюсь, чтобы нос к носу столкнуться с облокотившейся на моё плечо крашеной блондинкой. – Я, конечно, не против полапать красивую девушку, но это ничего, что твой парень смотрит? Нет, если вы ищете третьего, то другое дело, но… Закатывает подведённые серым глаза: – Мой парень знает о том, на кого ты дрочишь ещё со средней школы. Так что сдуйся и прекрати нести фигню. – Даже не пытался. Снега тут же насмешливо глядит на меня исподлобья, а её лучшая подруга щекотно проходится коготками по моему боку. Чувствую себя окружённым со всех сторон и посылаю умоляющий взгляд своей вроде как половинке, которая, вместо того чтобы пиздеть про перезапуск очередной фантазийной серии, могла бы прийти и спасти меня. Но разве от него дождёшься? Ухмыляется во весь рот и явно сдерживается от того, чтобы показать мне язык. О'кей. Хорошо. Вместе с повисшей на мне Ленкой прохожу вглубь комнаты, в поисках пульта осматриваю кресла и диван, в итоге нахожу его под кое-чьей костлявой, в тёмные джинсы облачённой задницей. Кир не особо сопротивляется, когда вытягиваю его из-под его бедра и, пощёлкав по каналам, оставляю на МТВ. Прикладываюсь к бутылке последний раз и, оставив её на журнальном столике, шутливо кланяюсь Ленке, а после, перехватив думающую было смыться в коридор Снегу, пытаюсь заставить танцевать их обеих. Кирилл только смотрит, хотя и его зову тоже. Ожидаемо отмахивается и пьёт. Когда Снежана, не без моей помощи, достаёт запылившуюся коробку с монополией с антресоли, он делает ещё глоток. Пока играем, высасывает полторы бутылки. Тщательно слежу за ним, то и дело получая чувствительные пинки по голени под выдвинутым на середину комнаты столом от Снежки. Бросаю на неё быстрый взгляд и качаю головой. Рано. Понимаю, что ей не терпится отделаться от задуманного и как можно скорее смыться, но, увы, чтобы сработало, мой малыш должен насосаться едва ли не в дымину. Незаметно для всех на столе прямо поверх карты появляются стаканы и жестом фокусника извлечённая из мешковатой сумки Ленки пузатая бутылка вискаря. Ленки, которая прекрасно знает всех собравшихся в комнате, за исключением одного. И именно к нему она и цепляется, окончательно захмелев: – Саш? Ты же Саша? – Угу, – поднимает голову и смотрит на неё, вопросительно наморщив лоб и замерев с пачкой игрушечных денег в руке. Являет собой настороженность в чистом виде. Ленка ёрзает на своём стуле и разве что только не потирает ладошки в предвкушении. – Эти трое тебя не заебали ещё? В универе все вместе торчите, здесь ещё… Не хочешь завтра прошвырнуться с нами? Посмотрел бы на девчонок и, может бы… – осекается, осоловело моргает, как будто бы только что потеряла мысль, и тянется к своему стакану. Делает глоток и только после этого возобновляет допрос: – Какие девушки тебе вообще нравятся? Ты часом в Снежану не влюблён, нет? Замираю и, прищурившись, наблюдаю за его реакцией – и вот оно! Подвыпивший, не способный на свою обычную сдержанность, он быстро косится на Кирилла и отводит взгляд! Косится, гад! Тоскливо прямо в лицо заглядывает и плечами жмёт. Краснея щеками, бормочет что-то о том, что Снега, конечно, классная, но он предпочитает ровесниц. А я думаю только о том, что надо бы разжать челюсти, пока не сломал, и волну почти что нестерпимого, взвившегося, словно вихрь, желания разбить бутылку о его башку унять. Выдохнуть по куску буквально, как комки желчи выхаркать, и умудриться ему не втащить. Просто потому что, один раз сжав кулак, боюсь, что уже не остановлюсь. Просто потому что, вспоминая, что целую неделю они были почти что одни, торчали в комнате и даже, возможно, ночевали вместе, мне хочется его убить. Закатать в ковёр и с балкона выбросить. Выдох. Первый серьёзный за всё это время глоток крепкого спиртного не лечит, но делает всё немного проще. Первый глоток не самого хорошего виски и единственный. Пьют все, один только я то и дело поднимаю почти не пустеющий стакан и просто касаюсь им губ. Пьют все, и даже Саня, предпочитающий общаться только с Киром и молчать среди остальных, оживляется. Тараторит почти без умолку, радостно вскидывает кулак каждый раз, как ему удаётся отжать что-то у захватившей почти всю карту Снежки, и громко смеётся. Мне становится даже жаль его на мгновение. Жаль зашуганного тихого пацана, которого угораздило запасть на маленького фрика, который чертовски не свободен и чертовски мой. На мгновение, потому что чем больше пьянеет, тем больше пялится в сторону Кира, а потом и вовсе тянется к его лицу ладонью, но в последний момент, одёрнув себя, передумывает. Криво хмыкаю и прячусь за гранёным стеклом. Всё ещё жду. В начале четвёртого утра, наконец, доходит до нужной кондиции, когда все фишки уже по полу раскиданы, а Диман со Снегой пытаются собрать какой-то слишком уж огромный пазл. Ленка валяется на моих коленях и, глядя в потолок, рассуждает о том, почему нормальные парни вдруг начинают любить других парней. Слушаю её вполуха и изредка киваю. Кир, пошатываясь, потягивается, уходит, чтобы отлить, а Саня – раскрасневшийся, оставшийся в одной серой майке – вскакивает на ноги и, потерев шею, пытается смахнуть с себя сонную дрёму. Стоит только Кириллу вернуться, как напоминает ему о крыше. Улавливаю что-то отдалённое похожее на "Мы собирались, вроде как" и тут же ловлю на себе взгляд Снежки. Вот теперь ты права, сестрёнка. Пора. Осторожно перекладываю Ленку на диван и поднимаюсь на ноги. Ладонями растираю затёкшие мышцы и слышу, как Кирилл предсказуемо соглашается. Он трезвый-то ни фига не благоразумный, а прибуханному и вовсе море по колено и любая крыша – бабушкин табурет. Только вот ни на какую крышу они не пойдут. Хотя бы потому, что его никто не отпустит. Саня возвращается в комнату искать свою кофту, а Кир топает в ванную, чтобы умыться. Слышу, как шумит вода в выкрученных почти на полную кранах. Направляюсь за ним и, прежде чем щёлкнуть задвижкой на двери, на секунду притормаживаю, выключая свет. – Эй! – Тут же возмущённо дёргается, отбрасывая во все стороны холодные, стекающие с чёлки капли, и я легко перехватываю его поперёк пояса. Перегибаюсь через борт ванны, чтобы провернуть вентили. – Куда-то собрался? – выдыхаю прямо в его удивлённо распахнувшийся рот и тут же запечатываю его своим. Вздрагивает, за мои плечи хватается, царапает их короткими ногтями, но сдаётся почти сразу же. Пьяно хихикает прямо сквозь поцелуй, толкается своим языком о мой, льнёт и, кажется, вовсе забывает о том, что куда-то шёл. Льнёт и наконец-то заставляет меня испытывать пускай пока только моральное удовлетворение. Сцепляет пальцы за моей шеей, буквально виснет, и я, не придумав ничего лучше, поворачиваюсь, придерживая его за пояс, толкаю к стиральной машинке, на которой мы всё ещё не попробовали. Приподнимаю, ощутив весь его вес, усаживаю на крышку и, раздвинув и без того разъезжающиеся в стороны коленки, становлюсь между ними. И дальше всё – сознание затягивает какая-то чёрная дыра. Не знаю, много ли времени так проходит в абсолютной темноте, оно почти что теряет смысл, становится слишком размытым и рыхлым. Не разобрать, полчаса прошло или всего секунд десять, но целоваться в этом обволакивающем вакууме бесспорно приятно. Вкусно. Пускай и душно. Пускай. Я согласен даже на дубовый ящик два на метр, если заперт в нём буду с ним. В коридоре возится кто-то, и слышится немного смазанный голос Снежки. Не разбираю, что именно говорит, но, судя по хлопку входной двери и тому, насколько становится тихо, ушли. Кирилл что-то мычит, слабо бодает меня лбом и вдруг отпихивает в сторону, удерживая на расстоянии вытянутых полусогнутых рук. – Не-не-не… Погоди. – Легонько шлёпаю его по запястьям, но вместо того, чтобы опустить их, вцепляется в ткань ещё сильнее. – Погоди же! Меня… меня ждут. Нельзя, – последнее бормочет себе под нос, и даже не разобрать, для чего именно: затормозить меня или убеждая самого себя. Нетерпеливо елозит, пододвигаясь ближе к краю узкой машинки, и, кажется, был абсолютно глухим последние минут двадцать, раз не смог расслышать хлопок входной двери. А может быть, и расслышал, но не смог правильно идентифицировать. Со звонким щелчком где-то за виском разливается раздражение. Как если бы раз – и вскрыли капсулу с тягучей тёмной гадостью, которая медленно растекается по моим венам и отравляет. Заставляет сдерживаться, помнить о том, что он наивный и ни в чём не виноват. – Нельзя? – переспрашиваю и пригибаюсь чуть вправо, чтобы провести носом по его шее. Забавный. "Нельзя", а сам с готовностью выгибается, ладошками футболку комкает, как астматик дышит и коленкой давит на мой бок. "Нельзя", а сам только больше дразнит, прекрасно зная, как нужно себя вести, чтобы окончательно унесло мою и без того держащуюся на одном болте вместо четырёх крышу. Нельзя, как же… Перехватываю его запястья, тяну их вниз, прижимая к подрагивающим худым коленям, и целую ещё раз. Уворачивается, и поэтому в губы получается только на третий. Тут же кусаю их, вылизываю, протискиваясь языком между неплотно сжатыми зубами, и, перехватив его кисти одной своей, освобождённой рукой давлю на затылок. Придерживаю, поворачивая, чтобы было удобнее и, несмотря на робкие, скорее, призрачные даже попытки что-то возразить, вклиниться с путаными замечаниями в те редкие секунды, когда его рот оказывается свободен, продолжаю. Целовать, покусывать, не спеша трогать, расстегнув молнию на свободной толстовке. То тут, то там пробовать, как если бы примеривался, с чего именно начать жрать. Сидит и боится пошевелиться. Отзывчивый и чуть заторможенный из-за выпитого алкоголя. Воздух горячий тяжёлым становится. Волной нахлынувшего тепла кроет. Хочется одеялом его обернуть и никогда больше из мягкого кокона не выпускать. Связать, если потребуется. Болтливый, огрызающийся рот кляпом заткнуть и как следует наказать. – Влад, пожалуйста… Ждёт же… А Влад не ждёт. Влад познал секрет буддийского спокойствия. Влад больше не хочет. Владу не жмёт. Должно быть, это какой-то другой Влад. Не Жнецов. Хочешь уйти? Попробуй. Отступаю в сторону, плечом зацепив раскалённый змеевик. Кирилл как-то слишком обречённо вздыхает, скорее, стекает, нежели спрыгивает со стиралки и, протянув руку, пытается нашарить защёлку на двери. И даже натыкается на неё пальцами, но не успевает дёрнуть за шпингалет. Один мой шаг, слабенький толчок пятернёй меж лопатками, и он распластан по этой самой дрянной тонкой двери из фанерной картонки. Наваливаюсь сзади и, как следует шлёпнув по пальцам, стаскиваю их с задвижки. Обхватываю поперёк живота, а когда начинает возмущаться и шипяще жаловаться на шишку на лбу, зажимаю ещё и рот. Вот ты и окончательно попался. Лупит по двери, пытается пнуть меня, и в наказание как следует встряхиваю, а пальцы, проехавшиеся по тощей тушке от живота и до плеч, стискивают тонкую шейку, перекрывая горло. – Слушай меня, – шиплю куда-то в его растрёпанный затылок и чувствую, как нежная кожа под подбородком покрывается крупными мурашками. Пытается выбиться снова, но придушиваю уже всерьёз. Тут же замирает и жадно дышит носом. – Я сказал, слушай! – чуть повышая голос выходит, со злобными командирскими нотками. Чуть повышая голос и хрипло, словно через барахлящий динамик. Напоминает мне кое-что. Хмыкаю и, подавшись вперед скулой, прижимаюсь ко всё ещё по-детски гладкой его. – Хер ты выйдешь отсюда, пока я тебе не разрешу. Можешь вопить, отбиваться или звать на помощь своего дружка. Я вырублю его, а после трахну тебя в комнате на столе. Так, чтобы он мог смотреть. Ты хочешь, чтобы он посмотрел? Каждое ёбаное слово дробится, кашей становится в моей голове. Пульс подскакивает, а ладони становятся скользкими. Каждое ёбаное слово, боже… Ты совершенно конченый, Жнецов, раз действительно так наслаждаешься этим. Ловишь кайф только от звука своего голоса и того, как реагирует на этот самый голос ОН. Ловишь кайф, и становится совсем невмоготу. Протестующе мычит и пытается отодрать мои пальцы от своей шеи. Старается, хватает за руку сразу двумя ладонями и тянет. Только не выходит ни хрена. Не то потому, что он такой дохлый, не то потому, что вовсе и не сопротивляется по-настоящему. Сучёныш. Возбуждение приобретает лёгкий оттенок злости. Хочется сделать ему самую малость больно. Хочется. Хочется. Хочется! Наказывать, поощрять и снова наказывать. Моё колено, протискиваясь к двери, раздвигает его ноги. Поднимается выше, потираясь о грубую джинсу. Давит. Кир неловко привстаёт на носки, пытаясь уйти от контакта. Хмыкаю и кусаю за ухо. Сначала с силой смыкаю зубы, чтобы тонкий хрящик раковины тихонько хрустнул, а после прохожусь языком, втягивая в рот растащенную металлическим плагом мочку. Чувствую, как под моей ладонью сжимает губы, прикусывает нижнюю и кончиком языка касается пальцев. Хороший. Молодец. "Хороший" – и воображение тут же послушно рисует картинки, как я буду хвалить его, поглаживая по голове за то, что умудрится кончить без рук. Воображение тут же послушно подпихивает мне картинки, на которых он, голый, извивающийся на моей кровати, кончает без рук. Кончает, выгибаясь и потираясь членом о простыни. О да. Это то, что мы обязательно попробуем. Через пару-тройку дней. Хмыкаю и отпускаю его ухо. – Ты всегда неосознанно меня дразнишь… Тут же отрицательно мотает головой. Представляю, как округляет глаза, как обычно делает, чтобы казаться убедительнее. Как обычно делает, когда пытается меня наебать. – Провоцируешь, а после того и ждёшь… Резкий рывок бёдрами вперёд. Вколачиваю его в дверь, демонстрируя, чего именно. Давится воздухом. Отпускаю его шею. Тут же немного расслабляется, опускает плечи и дёргается всем телом, когда ладонь со звонким шлепком обрушивается на его бедро. А после вторым заходом – на маленькую задницу. Шипит, снова рыпается, и мне приходится с силой прикусить его плечо, чтобы затих. Мне приходится прикусить и прикрыть глаза. Потому что это ощущается слишком хорошо. Потому что в копилку секс-фантазий добавляется ещё одна. Хочу искусать его всего. Начать с пальцев рук и закончить внутренней стороной бедра. Возмущенно мычит от боли, но больше не пытается вырваться. Только глубоко дышит носом. Весь как туго натянутая на гриф струна. Натянутая, но, увы, лишь метафорически. Пока. Привстаёт на носки, поворачивает голову, чтобы вжаться щекой в прохладную полировку. – Умница. Поощряюще поглаживаю его задние карманы, а когда пробует взбрыкнуть, шлёпаю снова. И ещё. И ещё раз. Прямо так, через штаны, но с каждым разом вкладывая в удар всё больше сил. После восьмого дёргается и взвизгивает. Прокладываю цепочку засосов полу-укусов от плеча по шее вверх. Пылающему ушку достаётся снова. Выгибается весь, упирается ладонями в дверь и, тихонько выдохнув что-то среднее между "блять" и "боже", обмякает. Подаётся назад, затылок устраивает на моём плече, а задницей плотно вжимается в бёдра. Снова. Раскачивается на носках, протаскивая своё тело по моему. Елозит. И когда перехватывает запястье всё ещё зажимающей его рот руки, позволяю ему оттащить его чуть вниз и в сторону. Только для того, чтобы смог губами обхватить указательный палец и, прикусив под первой фалангой, втянуть в свой рот. Вроде как в отместку, вроде как вовсе не потому, что ему хочется почувствовать в себе хоть что-нибудь. Вот же лицемер. Надо будет раздобыть маркер и написать это прямо на его пояснице. Уже во всю представляю, как кончу на эту надпись. Как размажу потёкшую чёрную дрянь по его ягодицам и трахну ещё раз. – А где же твоё "отъебись от меня, Жнецов?" – ехидничаю, а пальцы уже во всю борются с рядом пуговиц на его джинсах. Пиздец, кто только придумал это? Заменить удобную молнию на четыре тугие петлицы. Пиздец, кто только отвечает за то, что то и дело пробирается в мои мысли? – Отъебись от меня… Жнецов, – послушно повторяет на выдохе и принимается спешно помогать, но мешает куда больше, на самом деле. Сталкиваемся ладонями, тянем пуговицы в разные стороны и, не выдержав, отпихиваю его руку. – Не лезь. – Это была моя… Боже! Не слушаю его и, наконец разделавшись с последней металлической блядью, запускаю ладонь в его штаны. Тут же обхватываю твёрдый член, с силой сжимаю прямо через ткань трусов и прохожусь вверх вниз. О да, на нём было бы неплохо что-нибудь написать тоже. Что-нибудь грязное. Шипит, как только что очнувшийся, вспомнивший о том, что он вроде как там ОБЕЩАЛ, пытается отпихнуть меня, но предупреждающе сжимаю ещё плотнее. Ещё немного – и станет больно. Ещё немного, и обиженно заскулит, а я не выдержу до конца мной же начатой игры и выдеру его прямо сейчас. Это уже становится похожим на никотиновую ломку. Это давно больше, чем зависимость. – Влад… – невозможно сладко звучит, что у самого мурашки под кожей бегают. Что хочется трахнуть его без подготовки и нежностей. Вставить, и плевать, что не растянут и на сухую. Плевать, потому что тогда постанывать, хрипеть и всхлипывать он будет куда громче. Куда громче, чем мог позволить себе в общаге. – Вла-а-а-д… Пожалуйста… – "Пожалуйста, трахни меня? Пожалуйста, быстрее?" – Пожалуйста, не сейчас… У тебя, позже… Совершенно точно ломается, чтобы ещё больше разозлить. Совершенно точно не собирается уходить. Совершенно точно будет уползать, если вообще останется в сознании, когда я с ним закончу. – Почему? Боишься быть услышанным? Боишься, что будет так хорошо, что не сможешь держать свой рот закрытым? Боишься, что кто-то узнает, как ты любишь быть натянутым на член? Как тебе нравится сжимать его внутри своей маленькой задницы? Боишься, что, глядя соседям в глаза, будешь гадать, слышали они, как ты кончаешь, или нет? – проговариваю быстро, ломано, шипяще и, должно быть, очень колюче. Проговариваю и каждое слово сопровождаю движением пальцев. Поглаживаю его, с удовольствием растирая по ткани выступившую на головке маленькую каплю. – Я ещё ничего не сделал, а ты уже мокнешь. Как думаешь, сколько тебе понадобится, чтобы кончить? Давай-ка попробуем. Чёрт бы побрал эту ебаную хуйню, но, возбуждаясь, всегда начинаю пиздеть, как ненормальный. Как покусанный самым болтливым человеком на Земле. Придурок. С силой, до боли и радуги под веками, жмурюсь, чтобы немного прийти в себя, и возвращаюсь к прерванному занятию. Дрочить ему так – настоящая пытка. Потому что хочется потрогать, пускай даже без тонкой и эластичной, но преграды. Потому что я люблю смотреть на его лицо, когда делаю это. Потому что на себя приходится забить и полностью сосредоточиться на нём. Выступает ещё пара капель, прорисовываются все венки. Ткань натягивается сильнее, обхватывая окончательно окрепший член. Потираю головку большим пальцем, представляю, каково будет трогать его мокрым, после того, как кончит, и, не удержавшись, второй рукой хватаюсь за его зад. Ребром ладони прохожусь между маленькими твёрдыми половинками, разделяя их, и поглаживаю сжатую, чёрт знает сколько не пользованную уже дырку. Легонько нажимаю на неё. Массирую, с удовольствием ощущая, как она немного растягивается под давлением пальцев. Кое-кто полностью расслабился и теперь только пытается тихим быть. Дышать через раз, не скулить. – Ну что же ты… – шёпотом, от которого у него коленки подгибаются. – Давай, малыш. Не стесняйся. Отрицательно мотает головой, и решительно цепляю широкую резинку его трусов. Стягиваю их с упругих половинок примерно до середины ягодиц и, как следует шлёпнув пару раз, принимаюсь за него уже всерьёз. Трогаю, поглаживаю, не забывая ритмично сжимать его член пальцами, и наконец быстро, оторвавшись на секунду или две, чтобы увлажнить пальцы слюной, возвращаюсь к его заду. Заду, который оказывается на удивление податливым и легко раскрывается, чтобы принять в себя пальцы. Пропускает два и даже не вздрагивает. Улыбаюсь в темноту так, что скулы начинают болеть. Вот так сюрприз. Сюрприз, стыдливо припрятанный под целым ворохом показных возмущений. – Ничего не хочешь мне рассказать? Невнятное мычание в ответ можно принять и за "да", и за "нет". – Тогда, давай, я угадаю сам? – предлагаю, чуть проворачивая кисть для того, чтобы найти нужный угол. – Ты почти час проторчал в душе, так? Спрятался ото всех, чтобы как следует подрочить? Я же знаю, как ты любишь, знаю, что ты просто не можешь долго без члена в заднице. Сколько было пальцев? Два? Нет?.. Те, что уже в нём, расходятся в стороны незамысловатыми ножницами, а безымянный нажимает на плотные растянувшиеся края. Неторопливо, чтобы не поранить, добавляю и его тоже. Вытягиваю все три и, прижав их друг к другу, загоняю обратно. Раз, два, три… восемь, десять. Пока мышцы, привыкнув, не перестанут сжимать так сильно. Дышит моим движениям в такт. Он дышит, а я, кажется, уже нет. Лёгкие сжимает, голова кружится, а шёпот становится совсем маньяческим: – Так их было три? Или, может?.. Мизинец проникает уже с трудом, только до первой фаланги. Для того чтобы и его тоже ввинтить, приходится провернуть ладонь и сложить лодочкой. И то лишь растягиваю его, не проникая даже до середины указательного пальца. Всхлипывает и громко шмыгает носом. – Хва… хватит! Кажется, я всё-таки сдохну до того, как ему вставлю. Давай, малыш. Начни жалобно умолять, и ебать тебя будет больше некому. Будешь носить цветы первому в истории парню, откинувшему ласты от разрыва головки члена? Продышаться. Облизать губы. Укусить себя за язык. Продолжить. – Так сколько их было? Мне добавить?.. – Нет! Нет… – берёт паузу и, подрагивая, чуть подаётся назад. – Четыре… Но… – осекается и, сгорбившись, легонько бодает дверь лбом. Поторапливаю его, жадно вытягивая буквально по одному слову. – Но? – Мои пальцы… – Что? – Тоньше твоих. Хва… хватит. Не надо… четвёртый… – Паузы рваные. Свистящие. Короткие и длинные. Резано-разные. Такие, во время которых он едва успевает наполнить лёгкие, и такие, что хватает почти на целую фразу. – Ещё как надо, хороший мой, – натурально воркую с ним и продолжаю неторопливо трахать, вводя всё глубже и глубже. Но скользит паршиво совсем, и я вспоминаю, что этот малолетний дрочер где-то за ванной ныкает смазку. – Давай, признавайся, где твой волшебный тюбик? Ни за что не поверю, что ты делаешь это на сухую. Упорно молчит, и мне приходится подстегнуть его, царапнув тонкую уздечку на головке. Крупно вздрагивает, и чувствую, как лезет в передний карман джинсов. – Это ты на крышу решил с собой прихватить? Раскалившийся было металл в моём голосе тушит возмущением и даже обидой в его. Тушит не потому, что я такой отходчивый сегодня, а потому что хочу его до звона в яйцах. И мелькнувшая было ревность тут же вымывается желанием как следует потрахаться. – Не успел убрать! Оставляю в покое его член, чтоб отобрать маленькую мягкую тубу, и, щёлкнув крышкой, не заморачиваясь, выдавливаю сразу всё, что там есть, на подставленные пальцы второй руки. Обволакивает их прохладным и скользким. Пахнущим не то мятой, не то просто какой-то травой. Похуй. Какая вообще к хуям разница, чем отдаёт хрень, благодаря которой мой мальчик принимает четыре пальца по самые костяшки и непрерывно стонет? Мой глупый маленький мальчик. Такой красивый и глупый, потому что этого не понимает. Такой привлекательный, и неважно, хмурится он или едва стоит, раздвинув ноги, насколько позволяют приспущенные штаны, как сейчас. В ванной жарко. Кажется, на гладких плитках скапливается конденсат. Кажется, воздух вместо того, чтобы просачиваться через вытяжку, через неё же и улетает. Кусаю губы. Жаль, что только свои. Продолжаю неторопливо дразнить его пальцами, зная, что совсем скоро не выдержит и попросит о большем сам. Знаю, что совсем скоро ему окончательно порядком захмелевшую башню сорвёт и он начнёт ныть. Начнет требовать и, может быть, тихонько психовать. Знаю, что, несмотря на то, что пытается заткнуться и сдерживаться, скоро сорвётся и отпустит себя. Забудется. Сцепить зубы и подождать. Потянуть время. Сделать так, чтобы попросил сам. Вставить ему. Трахнуть. Выебать. Нагнув или, стащив бесполезно болтающиеся джинсы полностью, прямо так, у двери, придерживая согнутую в колене ногу на весу. Совсем скоро… – Влад, Вла-а-ад…. – Обожаю, когда произносит моё имя ТАК. Долго тянет единственную гласную на выдохе и почти проглатывает окончание. Обожаю, когда извечное "Жнецов" вылетает из его головёнки, и он не в состоянии придумывать мне прозвища. Обожаю, когда он такой. Горячий, невменяемый почти и жаждущий вовсе не прогуляться по лунным светом затопленным крышам. – Да? Мнётся, растягивая паузу, и, наконец, давит из себя то, что мне хочется слышать, то, что нам обоим хочется сделать: – Не тяни… Хватит! Отчаянья в этом вопле всего-то на полчайной ложки. Ну уж нет. Недостаточно. – Нет. – Снова ладонью по двери лупит, выражая протест. – Я не закончу с тобой, пока ты не расскажешь мне. Пока не расскажешь, о чём думал, пока дрочил. Всхлипывает и шипит одновременно. Злится. Громко сглатывает, когда накрываю его член снова. Всё так же, через ткань, не стягивая белья. Позволяю чуть расслабиться, оставив внутри лишь один палец. Самый длинный, средний. Самый длинный, прекрасно достающий и нажимающий на простату, благодаря массажу которой он выучился кончать без рук. Очередным пунктом в мой новый список. Список того, чем мы непременно займёмся на этих каникулах. И пока я бережно, одну к одной, кусая уже явственно отдающие солью губы, складываю фантазии, его прорывает, несёт настолько сильно, что Снега бы удавилась, услышь она хотя бы одну из брошенных в запале фраз: – О тебе, понятно?! Я думал о тебе! Представлял твои ёбаные пальцы и член! Перекошенную ухмылкой рожу! Как ты раздразнишь меня и заставишь поработать ртом, пока… Ох, чёрт!.. Успеваю пережать его дёрнувшийся член у самого основания и не дать ему кончить. Вскрикивает и по вставке на двери кулаком лупит. Вскрикивает и часто-часто дышит, не смыкая губ. Не просит, пытается прийти в себя. Такой напряжённый и явно обиженный на меня. Едва живой. Я хотел, чтобы он кончил первым. Хотел трахнуть сразу же после, по ещё тёплой скользкой сперме, размазывая её по своей головке и заталкивая в него назад. Теперь же хочу ещё дольше его держать. Управлять им, не позволять. Хочу, чтобы он как следует помучился, и узнать, каким умелым может быть его рот. Оттаскиваю от двери. Разворачиваю к себе лицом, целую, пересчитав все его зубы языком, и только после того, как немного расслабится и начнёт жаться, попытается потереться о мои джинсы, тут же нажимаю на плечи. Медленно, словно не совсем понимая, чего от него хотят, опускается на колени и чуть подаётся вперёд, стоит щёлкнуть пуговице над ширинкой. – Давай-ка поработаем над воплощением твоих фантазий. И не смей опускать руки. Сюда их, вот так, держи мои джинсы. Вытаскиваю давно готовый выдолбить из него всю дурь член, не выдержав, облегчённо вздыхаю и сам укладываю на подставленный язык открывшуюся головку. Не спорит и не огрызается. Вообще не говорит. Принимается работать губами так, словно от этого зависит его жизнь. Так, что если остановится, может оборваться моя. И блять-блять-блять, насколько же хорошо! Охрененно. Волшебно. До спазмов и судороги, царапнувшей моё бедро. Прикрываю глаза и сосредотачиваюсь лишь на том, чтобы чувствовать. Не стремительно приближающуюся разрядку, а его. Губы. Ладони. Его всего. Рядом. Сосёт и поскуливает, даже не выпуская изо рта. Пытается сдвинуть колени, и, ощутив движение, не позволяю, вклинив между ними свою ступню. – Кончишь, только если проглотишь, понял? Кивает и старается так активно, что едва не давится. Откашлявшись, тут же принимается брать ещё старательнее, работает языком и, когда выпускает, по всей длине приоткрытыми губами водит. Жалею, что никакого источника света нет. Жалею, что не могу узнать, поднимает ли глаза или жмурится. Казался мне куда более вменяемым каких-то десять минут назад, теперь же – словно вылакавший ведрину. То и дело зубами царапает, но всё это настолько несущественная хуйня, не способная сбить мне настрой, что почти не обращаю внимания на мимолётную боль. Тут же убирает её, словно слизывая, втягивая щёки и поспешно пытаясь проглотить наполняющую его рот слюну. Активно старается минуты три, а после просто втягивает в рот и почти не выпускает из него, выписывая круги вокруг чувствительной головки языком. Ощущая, что уже всё, почти, прямо сейчас, грубо оттаскиваю его за волосы в сторону и, нарвавшись на протестующий вопль, пальцами разжимаю его челюсти, придерживая так, чтобы большой давил на щёку изнутри, просто додрачиваю в распахнутый рот. Захлёбываюсь, и никак не сдержать стона, больше смахивающего на судорожный всхлип. Единственное, что пытаюсь ещё сделать, так это просто устоять на ногах. Рядом с Киром не грохнуться и, прижавшись к его плечу лбом, не начать скулить, параллельно пуская слюну, как слабоумный, то и дело дёргаясь, переживая отголоски оргазма. Потому что таким он меня и делает: ёбнутым, помешанным на жажде обладания идиотом, у которого отказывают последние мозги. Тормоза тоже. Сперма выплёскивается упругой струей, бьёт прямо в его язык, а после, ослабевая, цепляет и наверняка опухшие губы. Дышит, как только что пробежавший марафон курильщик с единственным лёгким, и тяжело сглатывает. Делаю то же самое и стараюсь не раскачиваться, словно на корабельной палубе, унять дрожь в руках. Выдохнуть. Сжимая и разжимая веки, попытаться прогнать красные точки и ватную слабость во всём теле. – Умница, – чуть притормаживаю на первом слоге, спешно прикусываю губу, пытаясь болью вернуть себе ясность мысли. – Что нужно сказать? – Пожалуйста… Продолжаю стискивать свой так и не опавший член, прохожусь по нему сжатыми в кольцо пальцами, а после, подразнивая, снова приближаю к его лицу. Так, чтобы горячее сухое дыхание чувствовать. Кожей. Слизистая в глотке растрескалась, и даже три простых слова неприятно скребут её. Три простых слова, на которые Кир реагирует едва ли не криком. – Не то, малыш. – Ты обещал! – звонко, повысив голос на несколько тонов. Как капризный ребёнок. Сравнение донельзя подходит и почти что ощущается на вкус. – Повтори то, что я обещал? – сбросив напряжение, тут же начинаю дразнить так и не получившего свою разрядку его и ничего не могу с этим поделать. – Что позволишь мне. Пожалуйста! Пожалуйста, дай мне тоже… Тоже! Влад, пожалуйста! Поднимаю его на ноги, и тут же перехватывает мои руки, вцепляется в запястья, словно безумный, и когда прижимается, не могу не почувствовать, как дрожит тоже. Только весь. От макушки до пяток. – Пожалуйста… – Что? – Сделай это… – Что, малыш? – Трахни меня, боже! – взрывается, выкрикивает так, что на первых этажах слышно, и оказывается притиснут к бортику ванны. Больно ударяется коленями, шипит, но послушно поясницу гнёт. Стаскиваю так и оставшиеся приспущенными на бёдрах трусы, наконец, полностью и, не удержавшись, снова легонько замахиваюсь. Удар приходится по касательной, на заднюю поверхность бедра. Негромко вскрикивает и, должно быть, принимается зверски грызть свои губы. Не терпится. Пальцами по загривку, оттягивая ворот чертовски мешающей толстовки. Пальцами по лопаткам поверх ткани. Ладонью по пояснице… – Скажи мне… – прошу, а сам уже и не разбираю, сколько в голосе командных ноток. – Скажи мне, Кир… То, что я хочу услышать. – Я хочу тебя? – пробует, едва ворочая языком, привстаёт на носки, подаваясь назад, и плевать ему сейчас, что оцарапает свой розовый зад о расстёгнутую молнию на моих джинсах. Не знаю, есть ли что-нибудь, на что ему сейчас не наплевать. Отрицательно мотаю головой. Запоздало вспоминаю, что слишком темно, чтобы разглядел. – Нет, не это. Взбрыкивает, возмущённо шипит и явно пытается наскрести немного разума по стенкам черепа, чтобы более убедительно сформулировать свой протест. Ага, как же. Выходит у него. – Влад!!! – Скажи, – упрямо стою на своём, и он, рискующий вывихнуть себе руку и пытающийся дотянуться до моего горла, замирает. Догадывается, и я вовсе в этот момент не дышу. Жду. Хрипловато откашливается и сиплым, севшим голосом пробует новый вариант: – Я люблю тебя?.. – осторожно, словно сомневаясь, спрашивает и тут же произносит куда увереннее, без всяких сомневающихся ноток. – Я люблю тебя. Камень размером с Припять спадает с моей селезёнки, и растворяется ледяной кусок, скрутивший внутренности под плотной кожей. Я люблю тебя… Я тоже тебя люблю. Как же сильно я тебя люблю. Подтаскиваю его поближе, подхватив под живот и, не говоря ни слова, вхожу в него. Осторожно, несмотря на то, что перепачканный весь в липкой синтетической смазке. Осторожно, несмотря на то, что ему явно горит. Несмотря на то, что, спустя какие-то жалкие минуты, начинает припекать и мне. Осторожно и так медленно, что, когда затыкаюсь я, бормотать начинает он. С каждым нетерпеливым движением бёдер выплёвывает по слову или два: – Я… так сильно… люблю тебя. Знаешь, почти пять уже… Прикрываю глаза и, нагнувшись над ванной тоже, кончиками пальцев упираюсь в стену над его головой. Лбом утыкаюсь в пылающую, влажную от пота шею и просто слушаю, продолжая неторопливо подаваться вперёд. Не выходя из него. Горячий, плотно обхватывающий меня и податливый, словно пластилин. Фантастический. – Так сильно… И я… Я не… не переживу… если ты… уйдёшь. Последнее самое чёткое из всего. Разборчивое и меньше всего похожее на пьяный или брошенный в сексуальной горячке бред. Потянувшись ещё чуть, касаюсь губами его щеки. Надеюсь, что ему так хорошо сейчас, что и не заметит, что меня натурально трясёт. И вовсе не от возбуждения, не только от него, вовсе нет. – Не уйду. – Глухо. В его шею. Крепко зажмурившись. – Я… Я люблю… тебя. А я тебя. Но вслух не произношу, и его словно клинит. Словно раз – и закоротило что-то в проводках, по которым спешно бегут файлы, связывающие голову и рот. Повторяет это снова и снова, как заведённый. Повторяет и уже сам смысла не понимает, так сильно путается в слогах. Повторяет и повторяет. Пока не вытрахаю из него это. Пока не вытрахаю, кажется, саму возможность говорить. Бормотание перерастает в крики. Всё ещё немного пьяный. Не зажатый. Расслабленный. Податливый и явно готовый разбить о кафель лицо, если вдруг перестану придерживать его. Ритм неправильный, какой-то странный. Толчки то сильные, то совсем едва. Нахожу его член пальцами, и тут же недовольно шипит. Должно быть, чувствительность настолько повысилась, что уже ближе к больно, чем к приятно. Просто сжимаю его, ладонью накрыв головку, и продолжаю двигаться. Становится таким громким, что его вопли, резонируя, отталкиваются от стен. Становится несдержанным и совершенно душераздирающе всхлипывает, когда кончает. Трясётся, сжимается, подаётся вперёд, словно пытается соскочить, и тут же останавливается на середине движения. Ведёт бёдрами назад. Сжимаю зубы и заставляю себя остановиться. Передышку даю. Секундную. Вся спина мокрая. Чёлка прилипла к лицу, а губы солёные. А губы всё ещё жадные, поцелуями рассаженные. Чувствительные и болезненно кривящиеся, когда пытаюсь вытащить, а он, протестуя, сжимается. Не отпускает меня. Сдаюсь сразу же и, перехватив его поперёк груди, прижав к себе, заканчиваю парой грубых толчков. Пачкаю его, до самого последнего спазма оставаясь внутри, и жадно дышу, уткнувшись лицом в его волосы. Дышу запахом шампуня, тяжёлым алкогольным душком и сигаретным дымом. Переживая эти мгновения, дышу только им. Становится желейным. Неуклюже пошатывается и, сгорбившись, вцепляется в бортик уже пальцами. Похоже, что о чём-то думает, но я-то знаю, насколько быстро он может вырубиться. Отступаю назад, снова цепляю змеевик и, поправив свои штаны, пытаюсь найти в темноте брошенные комом джинсы, а после запихать его в них. Перед этим наспех и не особо тщательно обтираю его нашаренным тут же, на батарее, полотенцем для рук, которое затем заталкиваю куда-то за ведро для мытья полов, под ванную. – Эй, потерпи немного, не спи. Дай сюда ногу. Присаживаюсь на корточки, в этот раз нехило так приложившись боком об машинку, и страшно медленно просовываю в штанину сначала его левую ступню, а после – правую. Не заморачиваясь особо, застёгиваю только две пуговицы из четырёх и, придерживая подозрительно молчащее тело за плечи, на ощупь отпираю дверь. Так и не погашенный в коридоре свет глаза режет, а воздух кажется на добрых десять градусов холоднее. Заставляю его переступить через порог, а когда пытается завалиться, подхватываю на руки. Доношу до комнаты, укладываю его на, разумеется, всё ещё собранный диван. Едва не задушив, стаскиваю толстовку через голову и покрываю пледом. Тут же выкручивается, откатывается к стене и утыкается в неё носом. Качаю головой и, выдернув из-под его ног перекрутившееся покрывало, оставляю его наброшенным на подлокотник. Присаживаюсь рядом. Ерошу его влажные, торчащие в разные стороны волосы и, погладив по щеке, выхожу. Потираю висок и, тихонько прикрыв дверь, хлопаю себя по карманам, надеясь на то, что не выронил зажигалку. Начатая пачка находится в коридоре, на подставке для древнего и вряд ли ещё рабочего телефона. Не знаю, мои или нет. Плевать. Вытягивая из неё сигарету, заглядываю в кухню и тут же пересекаюсь взглядами с сидящим прямо под лампой Саней. И вопреки всем ожиданиям никакого удовлетворения не почувствовал. Где-то в глубине души надеялся, что он вместе с остальными уйдёт. Не останется. Не потому, что жалостью прошивает, нет. Потому что не хочу, чтобы кто-то кроме меня знал, каким громким и голодным моя вредная бука может быть. Смотрит не на меня даже, а сквозь. Отворачиваюсь и выхожу на лестничную клетку. Пытаюсь прикурить, но всё никак не могу высечь искру. Отхожу к лестнице, где больше света, и пробую ещё раз. Неужели сдохла, зараза? Подкрадывается совершенно бесшумно и протягивает мне свою. Даже вздрагиваю, глядя на голубоватый у основания, маленький огонёк, появившийся в поле моего зрения вместе с удерживающей синюю зажигалку рукой. – Неожиданно. Пожимает плечами и, избегая моего взгляда, прикуривает сам. Проходя чуть вперёд, усаживается прямо на верхнюю ступеньку. Горбится и изредка затягивается. Какое-то время просто смотрю на его короткостриженый затылок и всё-таки присаживаюсь рядом. Сейчас, когда недоёб и ревность не перетягивают мне удавкой глотку, чувствую себя последним козлом и, самую малость, моральным уродом. Чувствую даже подобие вины, но знаю, что так будет ровно до первой затяжки. Чувствую подобие вины, но явно не перед тем, кто сейчас находится рядом со мной. – Это было так обязательно? – очень ровно интересуется у пустоты, и я только жму плечами. Наконец, прикуриваю от его и с удовольствием ощущаю горчащий на языке никотин. – Трахать его? – Демонстрировать. – Считаешь, это было демонстрацией? Хмыкает и разглядывает ободранные носки своих кед с вываливающимися из-за язычка развязанными шнурками. – А чем же ещё. Ты реально урод, Жнецов. Я всё раньше никак не мог понять, за что он тебя так любит. – А теперь понял? Отрицательно мотает головой и затягивается. В предрассветных, откровенно блеклых уже, уступающих утру сумерках разговаривать с ним оказывается очень просто. – Нет. Но это и неважно, правда? Какая разница, за что, если ТАК? Почти не понимаю его, но настороженно кошусь всё время. Не выпускаю из поля зрения и даже поворачиваюсь полубоком, забив на то, что следы, которые подъездная стенка оставит на моей футболке, потом будет не отгрызть. – Ну а ты? – Мусолит пальцами фильтр, сплющивает его и глядит твёрдо в глаза. Да так цепко, что не могу даже сморгнуть это и отвернуться. – А ты его? – И я его. Тоже очень и тоже давно. Качает головой, осмысливая, зажимает то, что осталось от его сигареты, между зубами и пытается затянуться. – Это вроде как капитуляция сейчас или что? – только проговариваю, как натыкаюсь на встречный вопрос, который полностью перебивает мой. Вопрос, первой части которого предпочитаю избежать: – Почему ты просто не сказал ему? Не запретил со мной виснуть, если так? Если видел. – Да тут только слепой бы и не увидел. Слепой или Кир. Согласно кивает и, докурив, лезет за следующей. Наверное, и мне сейчас одной будет мало тоже. Не знаю, ещё не решил. – Ты его не заслужил, – утверждает с уверенностью человека, которому только что сам господь боженька явился со списком самых важных жизненных истин. Решаю не спорить и, затушив бычок о стену, понимаю, что пока хватит. Поднимаюсь на ноги и оглядываюсь по сторонам в поисках банки. Снега мне весь мозг сожрёт, если увидит брошенный окурок. – Не заслужил, – повторяет ещё раз и кивает. Сам себе или зажигалке, что вертит в пальцах, не знаю. Становится немного не по себе, но решаю не заморачиваться на этом. Поднимается тоже и становится рядом. Прищурившись, пытливо вглядывается в моё лицо и мнётся, словно решая, спрашивать или нет. Всё-таки спрашивает: – А если Кир тебе не простит? Внимательно вглядываюсь в его совершенно невнятного цвета блестящие глаза с расширившимися впотьмах зрачками и, не сдержавшись, панибратски хлопаю по плечу. – Тогда я просто припру его к стене ещё раз. Никогда бы не подумал, что могу словить в зубы вот так, всего за обрывок фразы. Никогда бы не подумал, что в таком хилом с виду пацане хватит сил на то, чтобы хуком выставить челюсть на раз. *** – Это действительно я тебя так? – недоверчиво тянет и в который раз за вечер касается моей скулы. Пальцами осторожно очерчивает контуры лилового синяка и качает головой. С готовностью киваю и тут же шиплю от боли. Кир отводит взгляд, пялится на только что поставленный на стол Снежкой пузатый заварник и не глядя находит под столом мою ладонь своей. Переплетает пальцы и легонько сжимает их. – Прости… – Неподдельное раскаянье в голосе. Даже кусает губы. Чувствует себя настолько виноватым, что ни единым словом не касается того, что произошло вчера-сегодня ночью в ванной. Как само собой разумеющееся. "Классно было, ещё бы вспомнить, на хрена меня туда вообще понесло". "Коварный озабоченный Жнецов". "Скажи мне, что в квартире никого не было". Не было, не было. Все свалили продолжать к Диману и Ленке. Все, кроме того, кого Снежка пыталась увести больше всего, чтобы дать нам побыть вдвоём. Саня, усевшийся на табуретку по другую сторону столешницы, мрачно пялится на меня и, прячась за кружкой с кофе, почти не мигает. Должно быть, всё гадает. Почему. И пускай мучается теперь, в любом случае не скажу. Не скажу, почему, проспав пару часов под боком у не шелохнувшегося Кира, я ушёл к себе, принял душ, задвинул матери про скользкий кафель и чертовски хлипкие стенки в кабине, переоделся и вернулся сюда. Вернулся с хорошей такой опухолью и, косовато щерясь, убедил своего всё ещё немного заторможенного, страдающего от головной и куда более интересной боли парня, что это именно он, неловко мотнув головёнкой, нарисовал мне такой бланш. НЕ СКАЖУ. Пускай поломает голову, если так хочется. Возможно, я всё-таки тот ещё урод и придурок. Возможно, но единственного друга у и без того полюбленного жизнью парня отбирать бы не стал. Дистанцировал, обозначив рамки. – Да херня. И не такое бывает, когда в тесной ванной без света пытаешься отсо… Зажимает мой рот ладонью быстрее и делает большие страшные глаза. Посмеиваюсь, даже несмотря на то, что больно давит на синяк пальцами. Посмеиваюсь и получаю ещё и подзатыльник уже от разделавшейся с завязанным насмерть пакетом с печеньем Снеги. Втягиваю голову в плечи и изображаю раскаянье. Я помню. Никакого "отсосать", "член", "выебу" и т.д. и т.п. в этом доме, на этой кухне и в это маленькое ухо с серебряной серёжкой на английской застёжке. Ага-ага. – Правда, прости. Легонько пихаю его ладонью в плечо, открытое из-за тонких лямок майки, и придвигаюсь поближе, молча мазнув сомкнутыми губами по виску. – Всё, хватит. Мы же не обсуждаем каждый синяк на твоей… – ЖНЕЦОВ! – Вопль Кирилла сливается с гневным выкриком Снежки. Капитулируя, закатываю глаза и поднимаю пустые ладони вверх. Хватит на меня орать. Телефон в кармане длинных шорт заходится вибрацией, и пока вытаскиваю его оттуда, Кирилл подозрительно косится. Нарочно игнорирую его взгляд и обращаюсь к вернувшейся буквально передо мной Снеге. – У тебя есть короткая юбка? – Такой, которая на тебя налезет, точно нет. А что? – Надевай, звони своей Ленке, и погнали. Помнишь Щербатого с параллели? Зовёт в футбол. Весь наш выпуск. А, и брата своего захвати. Я знаю, ему нравится таращиться на потных парней без маек. Тут же получаю ещё один тычок. Только в этот раз уже кулаком. Только не по рёбрам, а в бедро. – Ну уж хрен. Футбол – это не про меня. Минимум ещё два дня. – Где болит? Может, я подую? – Из-за тебя и болит. Нет, серьёзно. Я пас. Посижу дома. Переберу диски. Придумаю, у кого взять PS4. Согласно киваю и поднимаю глаза на его тихого, даже больше чем обычно, друга. – А ты пойдёшь? Его ответ удивляет, кажется, не только меня, но и Снегу с Кириллом тоже: – Если возьмёте играть. Смотреть – не моё. Ещё одно движение головы. Касаюсь подбородком груди. Кто знает, может, он действительно не так плох, этот Саня? Может быть, он из тех, кто умеет проигрывать красиво. А может, из тех, кто верит, что сможет взять реванш?