Glad You Came

      Двадцать четыре ступеньки вверх по винтовой лестнице. Шестнадцать шагов налево по коридору. Три крадущихся шага до последней двери. Два осторожных стука по дубовой лаковой поверхности.       – Мама?       Едва слышный скрип кровати. Тяжкий стон.       – Мама, это я. Можно войти?       Несколько секунд звенящей тишины, а потом – тихий голос, шелестящий, словно наждачная бумага:       – Не думаю, что сейчас подходящее время, милая.       Убираю руку за спину и сжимаю её в кулак, мягко впиваясь в ладонь ногтями.       – Хорошо, мама. Извини за беспокойство. Отдыхай.       Три тихих шага, чтобы отступить от двери. Шестнадцать шагов обратно по коридору. И едва уловимое, невесомое «Прости», которое догоняет меня на первой ступени лестницы и жалит в самое сердце. Мне каждый раз приходится убеждать себя, что это не игра воображения и что я на самом деле это слышу.       Мне не за что прощать тебя, мама. Тебе не за что себя винить. Но мне бы так хотелось не чувствовать себя одинокой хотя бы один вечер.       Двадцать четыре ступеньки вниз по лестнице.       Изо дня в день. Вверх-вниз.       Годами отработанная схема.       По пути в гостиную заглядываю в кабинет отца. Он сидит за рабочим столом, внимательно изучает вечернюю газету и краем глаза наблюдает за экраном телевизора.       – Что-нибудь произошло?       Он отрывается от газеты и поднимает на меня рассеянный взгляд.       – Что? Ты про Игры? Нет, ничего такого.       Ничего такого. Не далее, чем час назад команда профи загнала мою подругу на дерево, а теперь караулит её внизу, предвкушая скорую расправу. Если бы я не была уверена в том, что, по крайней мере, на эту ночь безопасности Китнисс ничего не угрожает, ни за что бы не покинула свой пост у телевизора в гостиной.       – Ей прислали целебную мазь, – губы отца трогает лёгкая улыбка. – С Китнисс всё будет в порядке, вот увидишь.       Я бросаю взгляд на экран. Самое интересное на арене, по всей видимости, происходит сейчас именно у лагеря профи. Пара из Первого дежурит у костра, остальные забылись сном. Китнисс на дереве тоже спит, забравшись в спальный мешок. По блаженному выражению на её лице можно догадаться, что та мазь действительно уменьшила боль от ожогов, от которой она так страдала. Я чувствую, как моя тревога за подругу немного отступает и прячется в дальнем уголке сознания, чтобы позже вспыхнуть с новой силой. Невыносимо наблюдать за близким тебе человеком, который где-то за тысячу миль отсюда борется не на жизнь, а на смерть. Я и представить не могу, что чувствует сейчас её семья.       Зато знаю человека, который испытывает то же самое, что и я.       Поворачиваюсь, чтобы уйти, но голос отца заставляет остановиться:       – Мадж, как там мама?       Отец старается говорить ровным голосом, чтобы не выдать волнение, но глаза, полные тоски и муки, выдают его с головой.       – Всё так же. Её ещё рано тревожить.       Уголок его рта дёргается в нервной улыбке, которая, по идее, должна была выйти одобряющей.       – Ну ничего. Может быть, завтра ей станет лучше…       – Может быть завтра… – эхом повторяю я.       Отец опускает взгляд, не решаясь долго смотреть мне в глаза. Затем откашливается.       – Ммм, да, конечно, может быть. Спокойной ночи, дорогая, – и снова утыкается в газету.       – Спокойной ночи, папа.       Мы можем сколько угодно притворяться, что надеемся на мамино выздоровление. Или что верим, что однажды её головные боли прекратятся, и мы получим её обратно навсегда – ту маму и жену, которой она бывает в те редкие минуты, когда покидает свою тёмную спальню в самом дальнем крыле дома. Когда мои родители поженились, мама уже страдала от головных болей и, бывало, целыми днями не вставала с кровати. Сейчас мигрени могут продолжаться по несколько месяцев. Отец старается не падать духом, но с каждым годом маме становится всё хуже, а ему всё тяжелее сохранять веру. Надежда – плохой товарищ для тех, кто ждет улучшения уже пятнадцать лет.       В своей комнате быстро переодеваюсь и, потушив свет, ложусь в кровать. С головой накрываюсь одеялом и крепко зажмуриваю глаза. Но сна нет ни в одном глазу. В голове прыгают тысячи мыслей – о маме, Играх, Китнисс, Пите Мелларке, школе, Капитолии и о том, почему у жителей Шлака такие пронзительно серые глаза. Затем их вытесняют мысли об арене. Я вспоминаю весь сегодняшний день Игр – лесной пожар, огненные шары, старания Пита отвлечь внимание профи от следов, оставленных Китнисс, её ужасная рана и встреча с профи, появление девочки-трибута из Дистрикта-11 и, наконец, огромное осиное гнездо, висящее прямо над головой моей подруги. Думаю, все зрители догадались об её плане относительно соперников, но удастся ли его исполнить? Сумеет ли она допилить ветку и сбросить гнездо? А вдруг профи что-то заподозрят и успеют скрыться? Вдруг Китнисс упадёт с дерева ночью во время сна? Что, если…       Зарываюсь в подушку, пытаясь прогнать страх. Всё это глупости. Я верю, что через несколько недель увижу Китнисс Эвердин живой и невредимой. Услышу знакомый голос. Обниму и слегка пожурю, когда она попытается вернуть мне брошку – а она точно попытается. Я верю, что моя сойка-пересмешница охраняет её. Охраняет точно так же, как и мальчик с небесно-голубыми глазами – второй трибут Дистрикта-12, пару дней назад объявивший на весь Панем, что любит её. Этот парень, который вступил в союз профи и притворялся, что помогал им, а на самом деле сбивал со следа. В школе на переменах я часто замечала, как Пит смотрел на Китнисс, но никогда не обращала на это её внимание – зачем было смущать новую подругу? Тем более, я могла ошибаться. Но теперь знаю, что была права на его счёт. Он сделает всё возможное, чтобы помочь Китнисс победить.       И я знаю кое-кого, кто поступил бы на его месте точно так же.       Подавляю тяжкий вздох и переворачиваюсь на другой бок. Может быть, стоит посчитать овечек вместо того, чтобы думать о том, что причиняет такую боль?       Когда мне, наконец, удаётся заснуть, часы успевают отбить половину второго. Но даже во сне мысли не покидают меня. Я вижу разноцветные язычки пламени, пожирающие моё белое платье, специально сшитое для дня Жатвы. Поднимаюсь по лестнице на сцену перед Домом Правосудия, после того, как Эффи Бряк называет моё имя. На ватных ногах бреду обратно через толпу, когда Китнисс вызывается добровольцем. Слышу знакомый, но в то же время чужой голос: «Теперь придётся тебе самой собирать землянику». Поднимаю голову и вижу такие родные серые глаза, полные недовольства и презрения. Эти глаза преследуют меня каждую ночь – их взгляд холоден и безразличен. И я каждый день просыпаюсь с сознанием того, что ничто не может растопить этот лёд.       И конечно я знаю, почему.       Утром поднимаюсь с кровати почти в восемь и, наспех одевшись, тороплюсь спуститься в гостиную, где уже включен телевизор. Кадры переключаются с одной части арены на другую, но нигде ничего не происходит. Вдруг камеры выхватывают группу из трёх трибутов, лежащих на поляне у Рога изобилия, и я с удивлением узнаю профи. Что с ними случилось, и почему их лица так ужасно распухли? Меня поражает внезапная догадка, и тут включается утренний обзор. Предусмотрительные распорядители заботятся о том, чтобы зрители не пропустили ни один момент Игр, и поэтому каждые четыре часа пускают короткие обзорные ролики по последним событиям на арене. Сегодня я смотрю его без всякого принуждения. И леденею от ужаса на первых же секундах.       Сегодняшнее утро насыщено событиями: Китнисс всё же удалось сбросить гнездо ос-убийц на лагерь профи, и кадры последующих событий, я уверена, теперь будут преследовать меня в кошмарах. Зловещий гул ос, чудовищный треск расколовшегося от удара о землю гнезда, крики умирающих от укусов девушек из Первого и Четвёртого Дистриктов, их гноящиеся и распухшие тела, схватка Пита с трибутом из Второго... И Китнисс, которая в полуживом состоянии ломится сквозь лес подальше от ужасного места своего ночлега. Ролик для пущего эффекта повторяют два раза, а затем снова включают прямой эфир, и я сразу вижу Китнисс. Она лежит всё в той же яме, в которую упала, убегая от профи, всё так же без сознания. Высокие кусты папоротника надежно скрывают её от чужих глаз, но на арене любое понятие безопасности относительно. Как много времени пройдёт, прежде чем профи придут в себя и кинутся её искать? Насколько я могу судить, они пострадали гораздо серьёзнее, чем Китнисс, но моя тревога от этого не утихает. Сколько ос успело её укусить перед тем, как она сбросила гнездо? Я вижу волдырь размером с апельсин на её щеке, и ещё один – на шее. Подавляю желание броситься вон из гостиной, запереться у себя в комнате, зарыться головой в подушки и лежать так, пока Игры не закончатся. Такая заманчивая, но такая трусливая мысль. А я не могу позволить себе трусость, потому что чувствую, что этим подведу Китнисс. Поэтому я забираюсь на диван, обхватываю себя руками и приготавливаюсь ждать.       Однако днём на экране не происходит ничего необычного. Профи постепенно приходят в себя и, словно сомнамбулы, бродят по поляне, собирая разбросанные припасы в одну большую кучу. Серьёзно раненный Пит Мелларк ползёт по лесу в сторону большого ручья, иногда теряя сознание от боли. Другие трибуты разбрелись, кто куда, на порядочное расстояние друг от друга, и поэтому ничто не нарушает стоящую на арене тишину. Ближе к вечеру профи ловят около Рога мальчика-трибута из Третьего Дистрикта, но почему-то не убивают его, а принимают к себе в союз. Пит добирается до ручья и падает прямо в высокие заросли камыша у самого берега. Китнисс всё так же лежит без сознания, только теперь её лихорадит, а с губ иногда срываются тихие стоны. К счастью, единственный трибут, который обнаруживает её – это маленькая Рута из Дистрикта-11, но она не опасна. К тому же, явно испытывает к Китнисс симпатию, иначе, зачем было помогать ей и указывать на гнездо ос-убийц?       Как бы я не была поглощена мыслями об Играх и опасностях, угрожающих моей подруге, я не могу не думать о том, что сейчас происходит в самом Дистрикте-12. Для большинства жителей Китнисс Эвердин теперь олицетворяет собой надежду. Надежду выбраться из ужасной нищеты хотя бы на год и не умереть с голоду, ведь победившему Дистрикту положена награда – ежемесячные пайки муки и масла из Капитолия. Многие из взрослого населения знают Китнисс по Котлу – нашему чёрному рынку. Если она не вернётся, люди не станут долго о ней горевать. Скоро все вернутся к своей обычной рутине и будут вспоминать её только как девушку, погибшую на Играх. Жизни всего лишь нескольких людей никогда не станут прежними. В том числе и моя.       В школе я никогда не задавалась, просто держалась особняком среди сверстников. Как и Китнисс.       Но я и не подозревала, насколько была одинока, пока она не стала моей подругой.       И сегодня, наблюдая за ней на экране, я жалею, что у меня нет другой подруги, с которой я могла бы разделить свои страхи.       О, мама, мне так не хватает тебя в такие минуты.       Внезапно я чувствую, как к щекам приливает кровь, и вдруг понимаю всю эгоистичность своих мыслей. Я не единственная, кому плохо сегодня вечером. Мои эмоции несравнимы с тем, что должны чувствовать мама и маленькая сестрёнка Китнисс, но они не одиноки хотя бы потому, что есть друг у друга. А вот у него…       Теперь у меня краснеют не только щёки, но и уши. Отталкиваюсь спиной от мягкой подушки и резко сажусь на краю дивана. Эта мысль так нелепа, но в то же время так естественна, что я удивляюсь, как мне не пришло это в голову раньше.       Я знаю, кому сегодня так же, как и мне, необходим друг.       Мы с ним никогда не были друзьями, да и не могли быть, но сейчас всё иначе. То, что раньше нас разделяло, сейчас может сблизить. Хотя бы на один день.       Дожидаюсь, когда часы пробьют восемь, выхожу из гостиной и проделываю свой ежедневный ритуал до маминой комнаты. Получив обычный ответ, возвращаюсь тем же путём, иду в свою комнату и достаю из шкафа старый серый плащ. Спускаюсь на первый этаж и покидаю дом через чёрный ход на кухне. Ныряю в переулок, расположенный рядом с булочной, и через несколько минут оказываюсь на одной из крайних улиц Шлака. Я никогда не ходила здесь пешком и лишь изредка проезжала через это место на отцовском автомобиле, но всё равно знаю, куда идти. Быстрым шагом направляюсь в конец улицы и останавливаюсь у покосившегося, но опрятного домика с новеньким забором. Моя уверенность тут же улетучивается, и сердце от волнения уходит в пятки. Но отступать теперь было бы смешно, и поэтому я протягиваю руку и три раза стучу в резную дверь.       Слышатся быстрые шаги, и я едва успеваю пожелать, чтобы дверь открыл кто-нибудь другой, как она распахивается, и я вижу перед собой невысокую, стройную женщину в домашнем фартуке. Её глаза расширяются от удивления.       – Добрый вечер, миссис Хоторн, – я стараюсь унять дрожь в коленях. – Простите, я совсем не хотела вам мешать. Моё имя…       – О, я знаю, кто вы, мисс, – в её голосе нет недовольства, и она старается скрыть удивление. – Но что же это я держу вас на пороге, проходите скорее!       Бормочу «Спасибо», захожу в дом и оказываюсь прямо на кухне. Она настолько мала, что там почти негде развернуться. В печи потрескивает огонь, а в воздухе витает аромат чего-то чрезвычайно вкусного. Миссис Хоторн открывает дверь, ведущую в комнату, и знаком показывает следовать за ней.       – У нас гости, – объявляет она и пропускает меня вперёд.       Я нерешительно переступаю порог комнаты и оказываюсь под пристальным вниманием четырёх пар серых глаз. Три из них светятся любопытством, в четвёртых – лёгкое удивление и немой вопрос.       – Здравствуйте, – расплывается в улыбке маленькая девочка с кудряшками, рассыпавшимися по плечам.       – Пози, Рори, Вик, помогите-ка мне на кухне, – командует миссис Хоторн.       Все трое встают из-за стола и, почтительно обогнув меня, выходят за дверь. Я провожаю их смущённой улыбкой, а потом всё-таки перевожу взгляд на того, кто остался в комнате.       – Я знаю, как странно это выглядит…       – Очень странно.       – Дай мне договорить, пожалуйста, – делаю шаг вперед. – Я сегодня ужасно себя чувствую. Целый день сижу у телевизора и грызу ногти от страха. Я очень боюсь за Китнисс, Гейл.       Он на секунду переводит взгляд на экран телевизора, где сейчас показывают профи, и снова оборачивается ко мне. На его лице всё то же вежливо-безразличное выражение. Он всё ещё не понимает, зачем я пришла.       Делаю глубокий вдох.       – Я целый день провела, жалея себя, а потом поняла, насколько же это эгоистично, – его брови взлетают наверх, а я продолжаю:– Тебе должно быть ещё тяжелее. Намного тяжелее. И, в общем, я подумала, что тебе сегодня тоже нужен друг. Как и мне.       Гейл внимательно изучает мои сцепленные руки, и я замечаю, как возле уголков его рта появляются два маленьких полукруга – ещё не улыбка, но её предвестники.       Дверь на кухню снова открывается, и в проёме показывается миссис Хоторн.       – Ужин готов. Вы ведь не откажетесь с нами поужинать, мисс?       – Это было бы невежливо с её стороны, – хмыкает Гейл, а я даже не успеваю возразить.       – Вот и отлично, – она подмигивает мне и снова скрывается на кухне.       В замешательстве я начинаю теребить край плаща.       – Ты уверен, что я не помешаю?       – Не говори глупостей. К тому же, ты права, – Гейл слегка кивает головой, – сегодня мне действительно нужен друг.       На экране в эту секунду появляется Китнисс. Она всё еще без сознания, но яркий свет взошедшей луны придаёт её лицу такую мертвенную бледность, что меня сковывает страх: а жива ли она вообще? Гейл, заметив мой испуг, мгновенно поворачивается к экрану, и моё сердце срывается вниз со скоростью света. Не трудно догадаться, что он сейчас чувствует: на его лице застыла такая мука, что я, не выдержав, опускаю глаза.       Мне тоже больно. Но совсем не так, как ему. Ведь для Гейла Китнисс Эвердин – гораздо больше, чем просто друг.       Чувствую, как к щекам снова приливает кровь, и меня охватывает желание броситься вон из комнаты и сломя голову бежать домой. Как только мне вообще взбрело в голову прийти сюда?       Через несколько секунд Гейл отворачивается от экрана, и выражение его лица изменяется. Я вижу, как эти глаза цвета холодного ноябрьского неба теплеют, словно где-то в их глубине забрезжил лучик света. Он протягивает мне руку и кивает на свободный стул рядом с собой. Повинуясь внезапному порыву, я делаю ещё несколько шагов вперёд, и моя рука тонет в его огромной, но удивительно мягкой ладони.       Гейл произносит моё имя, и я чувствую, как по спине пробегают мурашки.       – Выше нос, Мадж. Китнисс справится со всем, что на неё свалится, вот увидишь, – даже его голос звучит добрее. – Я рад, что ты пришла.