dick pic

Первое правило поддающих по четвергам…       — Йегер, ты в курсе, зачем я позвал тебя?       Из окна кабинета начальника открывается охуительный вид на город. Он восхищает, при этом внушая такой страх и трепет перед владельцем, что хочется незаметно лечь на пол и выползти из кабинета, не привлекая внимания.       Переминаюсь с ноги на ногу, нервно сжимаю папку.       — Догадываюсь, сэр.       По лицу сидящего за столом босса проскальзывает усмешка, после которой моим очком можно проволоку перекусывать. Первое правило поддающих по четвергам: держаться от телефона подальше. А если не удержался, ни в коем случае не залезать на страницу босса в фэйсбуке, не пересматривать в сотый раз его фотки и не дрочить на них. И не снимать результат на камеру, мать твою! Но если уж ты, мудозвон, и тут облажался, ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти, в говнину обдолбанный, сука, не присылай эти фотки объекту своих влажных, липких фантазий. Потому что после этого тебя ждёт только одно…       — Вы позвали меня потому, что вчера поздно вечером я случайно прислал вам изображение члена? …делать вид, что ты ещё больший долбоёб, чем кажется с виду.       — Случайно? — босс на мгновение перестаёт лить вино в бокал и смотрит прицельно в лицо. Вот за это его и не любят коллеги и подчинённые — за этот его взгляд-рентген. И только в моём клиническом случае он вызывает необратимый стояк. В том числе головного мозга поперёк черепной коробки. Но об этом никто не догадывается. Не догадывался. До вчерашнего вечера.       — То есть ты хочешь сказать, — он ставит бутылку на стол, и от того, как нервически дёргается гладко выбритая щека, я готов сам запрыгнуть на люстру. — Что твой телефон отправил мне фото твоей части тела без твоего участия? Звучит как-то жалко. Нет уж, пусть лучше думает, что у меня руки растут из задницы.       — Сэр, я хотел сказать, что промахнулся абонентом… А… кто вам сказал, что это моя часть тела? Блять. Вот совсем, ни хуя, не лучше. Если и дальше так будет во мне дыру прожигать, в неё можно будет трахать через какое-то время. Он же и будет трахать, кому ещё я такое вот безобразие покажу. Хотя, честно сказать, я бы сам его лучше того-этого… Ох, и не вовремя я об этом подумал. От мыслей подобного рода в его присутствии только стояк крепчает. А почему я ему не покаюсь, спросите вы? А потому, что боюсь его, как огня! Мой босс — это что-то вселенски-недосягаемое, и на него можно только молиться. Ну и дрочить втихаря. Чем я и занимался, опять-таки до вчерашнего вечера.       Делаю маленький шаг назад, пугаясь того, как медленно и неотвратимо он поднимается из-за стола.       — Думаешь, я поверю в это дерьмо собачье? Он шипит, когда очень зол, и он очень зол на меня, а я не могу спокойно на всё это реагировать, даже коленки — и те норовят подогнуться.       — Хахах, я, сэр, это… может, того… пойду?       — Стоять!!!       Не мочусь в штаны лишь по причине стояка, но от такого вопля очень хочется.       Стремительно приближается и хватает за щёки одной рукой, делая из моего лица рыбку.       Ривай Аккерман ниже меня на полголовы и сложён весьма миниатюрно, но у него убийственно крепкое рукопожатие и пробивающий всё на свете взгляд бледно-голубых глаз. А ещё несравненно тонкие черты лица, голос бога и характер дьявола.       Мой рот обмякает в его руке и податливо открывается, страх облить босса слюной добавляет огня под живот.       — Я видел, как ты пялился на мою задницу, свинья, — шепчет мне в лицо с притворной приторной ласковостью, прищурившись, а у меня от бешеного до судорог кайфа чуть ли глаза не закатываются (Откуда он только узнал, что мне это нравится?!), — на совещаниях, в коридорах и в лифте (О, боже, он что, замечал, как я за ним наблюдаю?). И после такого ты будешь мне заливать, что дрочил на кого-то ещё? А? — он встряхивает рукой, и слюна, выплеснувшись из-под языка, тонкой ниткой стекает прямиком ему за манжету. На секунду кажется, что он меня убьёт, но Ривай даже руку не убирает, только слегка морщит нос от противного ощущения. — Да ты посмотри на себя. Я об тебя ноги вытру, а ты будешь кататься по полу, урчать и просить ещё, — последнее слово он выдыхает так близко к моим губам, что в глазах моментально темнеет от острого возбуждения.       Чувствую крепкую хватку его руки, чувствую, как его тонкие губы растягиваются в ухмылке, и как он шарит по моему раскрасневшемуся от возбуждения лицу жадным, со смесью презрения, взглядом, вытравливая на внутренностях имя своё фигурным клеймом.       Меня прошибает судорогой. Папка летит из рук, рассыпая по полу документы, и я отвратительно-пошло вздыхаю, не в силах больше сдерживать удовольствие. Резко становится всё равно. Пусть думает всё, что захочет, пусть увольняет — плевать. Но я ему всё скажу, потому что молчать у меня больше сил нет.       — Пожалуйста, сэээр… Вы совершенно правы насчёт меня, я — конченный извращенец, готовый дрочить на любые предметы, которых коснулась ваша рука, — ну, может, не прямо вот так говорю, и не всё Аккерман понимает, но фонтан шипящих и гласных уже не заткнуть. — И никакая Микаса мне не подружка, она моя приёмная сестра. А то, что я с ней заигрывал по телефону, так это только для вида, чтобы меня никто не спалил. И в первую очередь — вы. Знаю, что я не должен был вам посылать третьесортное порно домашнего производства и нарушать ваш покой, а, главное, субординацию. Я готов понести любое, абсолютно любое наказание (только ногами не бейте). Но, если вы спросите о том, сожалею ли я, что совершил этот гадкий поступок, я вам отвечу, как на духу, что нет. Абсолютно. Ни капельки. А всё потому, что я просто от вас без ума. И вы для меня не просто самый лучший босс, вы — самый шикарный мужчина во всём мире. Ну всё, вот теперь мне точно хана. Прощайте родители и сестрёнка, не поминайте лихом. Мой труп вы вряд ли найдёте в ближайшие десять лет. И пусть нихрена он не мафиози, выглядит очень стрёмно, когда смотрит коршуном в самую душу.       Правда, открыв глаза после того, как его рука неожиданно исчезает, я почему-то не замечаю этого взгляда. И босс не выглядит хищно ни капли. Секунду-другую смотрит обескураженно, а после взрывается тихим смехом, но не злорадным, каким-то… нервным, чего я за ним за всё время работы не замечал. Смех лезет под кожу и быстро сползает колючими иглами вдоль позвоночника прямо в… под копчик. А эти глаза… У бабушки брошка была из агата такого же цвета, и так же нежно поблёскивала при свете солнца. Но что я такого сказал, чтобы его глаза так сияли?.. Ну нет же… Не может этого быть. Разве такое вообще бывает?       Видимо, морду мою до того перекашивает, что босс решает поправить её рукой: подносит медленно, теперь уже более пристально вглядываясь в глаза, гипнотизируя взглядом, в котором остался застывшим его тихий смех, и очень легко совершенно не больно треплет за щеку, как послушного породистого щенка.       — Хорошая речь, Йегер, — хвалит уже совершенно другим тоном, какого в прежние времена я от него ни разу не слышал, а глазами блестит так, что свет затмевает вокруг. И я замираю, заворожённый моментом, боясь шевельнуться — разрушить его. — Но по поводу «бить» я всё же подумаю, — и, оставив меня остывать от прикосновения, медленно отходит обратно к столу, по пути снимая рубашку.       В естественном освещении (лампы он выключил, а на улице вечер, ближе к закату) выглядит, как ожившая мраморная статуя. Совершенная. Бесподобная. Хочется пальцами обогнуть каждый изгиб выпуклых мышц, вылизать каждую впадинку между ними. Остаётся только догадываться сколько часов он работал над всей этой красотой. Плечи, да и вся его спина — это грёбаное произведение искусства, ни больше, ни меньше.       — Охренеть, — выдыхаю.       — М? — оборачивается. — Спасибо, — сдержанно и как будто немного смущённо.       — Я что, это вслух произнёс? — спохватившись.       — Представь себе, и это тоже, — улыбается так, что я просто готов на коленях ползать до конца жизни. И на хуй проекты на сто-тыщ-мильёнов, буду его рабом навсегда. Да, собственно, я уже.       Усмехнувшись, приманивает рукой, и еле-еле на полусогнутых медленно подхожу к столу, где за первым бокалом с вином обнаруживаю второй — скорее всего, для меня (для кого же ещё?), а Ривай, отбросив свою рубашку в сторону кресла, берётся за узел моего галстука… Что ж это, ёб твою мать, происходит? Я целый день представлял, как он мне наденет мешок на голову, прикажет охране в лес отвезти и прикончить там после вчерашнего, а теперь даже сраной агрессии в нём не вижу?       Безучастно наблюдаю за тем, как ловко он расправляется с пуговицами моей рубашки, а сам продолжаю судорожно соображать: вдруг он засаду за дверью припрятал? Ведь того быть не может, чтобы Ривай Аккерман обратил свой высокий взор на такого, как я. Мы с ним в одной компании, в одной команде, но из разных миров, из разных, мать их, плоскостей, которые ни хуя не пересекаются. Уж это я помню со школы. Зачем ему это всё? Просто решил поразвлечься от нечего делать? Понял, что я для него на всё готов, и пользуется возможностью? Ну, а что, я же не урод какой-то. Наверное, тешит самолюбие, когда на седеющий зад молодой крепкий член встаёт.       — Ты, по-моему, где-то не здесь, — улыбнувшись, накрывает ладонью затылок, притягивает к себе и целует.       И если ещё полминуты назад я хотел его на хуй послать, теперь я готов присадить на него Аккермана со всеми удобствами. Кажется, я об этом мечтал с первого дня в компании. Его рот — самый уютный на свете, и до того чувствительный: каждое прикосновение к языку вызывает по телу дрожь и сбивает дыхание. Обнимаю за талию и прижимаю к себе, упрямого, но поддающегося, сдержанного, но так тяжело и сладко вздыхающего в мои губы. Шарю по телу, дёргаю майку из брюк — горячий, вдоль позвоночника выступила испарина. Пальцами провожу от пояса до лопаток, чувствуя как выгибается мне навстречу и стонет. Хочу его так, что в ушах звенит. Не отпуская губы из плена, срываю с себя пиджак и рубашку, сбрасываю на пол, и вновь ныряю в объятия.       Ривай такой разомлевший в моих руках, хочется сделать с ним всё, о чём раньше мечталось. Ох, сколько фантазий скопилось за всё это время, и не сосчитать! Но больше всего, именно в этот момент, хочется лить вино ему на спину по борозде позвоночника и собирать губами в районе крестца, а потом облизать всего целиком и трахать пока уздечка не лопнет в жемчужном блеске лунного света.       В мечтах я уже приступаю к финальной части, когда крепкие руки отстраняют меня от самых нежных на свете губ и довольно грубо укладывают на стол. Попытка подняться сгорает под болезненно сильным давлением пальцев на грудь. Стол ледяной по сравнению с кожей, и это немного сбивает настрой.       — Лежать, я сказал, — повторяет он, тяжело дыша, и я понимаю, что да, он уже говорил, только я ни черта не слышал. — А будешь смотреть вот так, я тебя трахну без предварительных ласк и растягивания, усёк? — и глаза, как колодцы бездонные, чтоб я в них утопился. Приходит внезапное осознание, что в принципе мне всё равно кто кого из нас будет вином поливать и затрахивать до смерти при луне. Часто киваю в ответ, продолжая смотреть в глаза, которые плавят меня, словно масло. Он невозможно красив. Просто преступно красив. Я никогда и помыслить не мог, что увижу его таким.       — Никуда не годится, — раздражённо шепчет себе под нос и, подняв галстук с пола (кажется мой), обходит стол и завязывает мне глаза. Последнее, что я вижу — его приближающееся лицо на фоне слепящего розово-голубого неба.       Голову стягивает по кругу, теперь я могу только чувствовать. Поцелуй на губах, тающий, нежный, похожий на глоток свежего воздуха. Мои запястья, притянутые к затылку, связанные хвостами того же галстука, так, что руками пошевелить практически не остаётся возможности. Пальцы, скользящие вниз по груди, от которых немного щекотно, когда касаются кромки рёбер, и самую капельку страшно, когда ныряют за пояс брюк — вдруг ему размер не понравится или ещё чего. И потом у меня не так уж и много опыта. Я очень-очень боюсь облажаться. С кем угодно такое переживу, но только не с ним. И если мой хер от чего-то сейчас вдруг на бок завалится, я со стыда сгорю.       — Зад подними, — слышу и начинаю неловко раскачиваться, помогая стащить с себя брюки вместе с трусами. — Расслабься, что ты трясёшься? — спрашивает откуда-то снизу, снимая туфли и сдёргивая носки с моих ног, и вдруг замолкает, поднявшись. Ну вот, теперь-то он точно уверен, что это я. Такой идиотский пирсинг с изображением головы анимешного монстра есть только у двух человек, и второй не из этой страны. Ей-богу, Йегер, он смотрит сейчас на тебя, как на придурка последнего. Нельзя же просто так столько молчать, небось ещё и от смеха давится. А вдруг это всё было только для ослабления бдительности?       Мгновение кажется, что охрана как раз вот сейчас прибежит, но Ривай, разведя мои ноги, встаёт между ними, ладонями опираясь о стол с двух сторон от меня. Слышу короткий «цорк» и буквально через секунду мне на головку падает скудный прохладный плевок. Выдыхаю. Достаточно шумно и рвано, чтобы моё состояние стало понятно. Следом за первым плевком прилетает другой — более шумный и смачный, и я не могу удержаться от стона.       — А ты в самом деле тот ещё извращенец, да, Йегер?       — Но я не заметил, чтобы вам это не понравилось, — кажется чем-то из ряда вон дерзить ему в этот момент, но это же и возбуждает до чёртиков, так, что мой член начинает подёргиваться сам собой.       — О, мне это определённо нравится, — ласково гладит мою мошонку, едва прикасаясь кончиками тонких пальцев, и от одного только осознания этого можно пустить фонтан в потолок. Но неожиданно эти же самые пальцы сжимают в тиски мои яйца и тянут так сильно, словно хотят оторвать. — Посмотрим как это тебе понравится, — мой протестующий писк обрывается хриплым стоном, когда его рот вбирает мой член. Тут же толкаюсь вперёд, в желании пробиться до самой глотки, но босс не пускает, прижав мои бёдра крепко к столу.       — Не думаю, — и снова горячий язык и невероятная обволакивающая нежность щёк. Когда я его целовал, был уверен, что этот язык самый сладкий, но — боже! — даже сравнить ни с чем невозможно. Кончиком теребит колечко с подвесками звякая серебром, прикусывая, оттягивая с пошлым чмоканьем, облизывает налившуюся головку и снова дразнит до исступления, до одного простого желания — вставить поглубже. А когда начинает сосать, я готов отключиться, и совершенно теряю контроль над собой: ёрзаю в его руках, жалко хнычу, прошу «ещё», если вдруг выпускает, чтобы перевести дыхание, корчусь в спазмах от удовольствия, с каждым заходом погружаясь всё глубже и глубже — на самое дно моих сокровенных, постыдных желаний. Мне хочется оказаться по-настоящему связанным. Пусть он ласкает себя и глядит мне в глаза. Пусть он растянет себя огромным, лошадиных размеров, хером в форме щупальца осьминога. Медленно опускается и поднимается так, чтобы мне было видно каждый мельчайший спазм мимических мышц на его прекрасном лице. Чтобы его несравненная задница после напоминала раскрытый бутон коралловой розы, а я в этот райский цветок со свистом проскакивал, хватая Ривая зубами за волосы. Как я хочу его выебать…       — Как я хочу тебя, — слышу свой голос как будто со стороны и осекаюсь, когда прерывается.       — Нет, — отвечает и тяжело выдыхает, щекочет дыханием кожу. Мелкие волоски на животе и дорожке, идущей вниз от пупка приподнимаются, по телу проходит озноб, твердеют соски и жаждут внимания. — Слишком быстро. Я думал с тобой ещё поиграть. Сразу уходит куда-то, но возвращается, и вот уже гладкая холодноватая ткань скользит по внутренней стороне моего бедра.       — Знаешь, что это?       Догадка пронзает меня в тот момент, когда шелковистая лента обвивает мой член и мошонку и резко затягивается узлом.       — Твой галстук, — вздыхаю, и выгибаюсь от запоздалой волны удовольствия, током ползущей по позвоночнику.       — Надо же, какой молодец, — слышу сквозь морок с улыбкой в голосе и усмехаюсь сам. — Кстати, тебе идёт.       — Предлагаете каждый день на работу вот так приходить? — не могу удержаться от смеха.       — На досуге обдумаю это твоё предложение.       — Чёрт. А с тобой опасно шутить. С-с-с! — резко вдыхаю сквозь зубы, чувствуя как Ривай ногтями впивается в бёдра — остро, и очень заводит.       — Со мной — несомненно, — таю от этих ласкающих слух интонаций, и вновь начинает потряхивать от нетерпения. Как я хочу, чтобы он прикасался ко мне, делал больно, приятно, что пожелает, лишь бы не оттолкнул после этого. Если такое случится, я просто не переживу.       От слабенького характерного стука стекла по стеклу почему-то озноб пробирает.       — Живот втяни как можно сильнее, — голос гладкий, немного прохладный, напоминает ткань его галстука — подчиняюсь, и в следующий момент мне в пупок начинает сочиться тонкая струйка. — Не дёргайся, ну? — больно надавливает на грудь, прижимая к столу, как раньше, и наклонившись, медленно выпивает, а заедает смазкой с моего члена. От ощущений хочется выть. Водит губами туда-обратно, дёргая грёбаную подвеску, лезет в щель языком и при этом сам дышит так, будто его уже трахают. Что он там делает? Сдавленно мычу от резкого погружения, забыв обо всём, но этот засранец снова меня бросает. — Давай-ка ещё раз попробуем?       — Может быть, лучше я? — предлагаю ему поменяться ролями, с трудом сцепляя слова друг с другом.       — Ты действительно думаешь, что у тебя выйдет лучше? — в голосе чувствуется если не угроза, то холодок, и мне становится ссыкатно спорить с ним, всё-таки это мой босс.       — Просто вы стройнее меня, и гораздо более тренированный, я уверен, для вас не составит большого труда втянуть живот до спины.       — Если мечтаешь о кресле моего зама, дам небольшой совет на будущее: я не люблю жополизов.       — Да срать я хотел на кресло вашего зама! — я искренне возмущён! За кого он меня принимает? Единственное, что волнует меня, так это — как скоро я окажусь в его тугой заднице. — Хотя отлизал бы я тоже с большим удовольствием!       — Обескураживающая честность, — произносит Ривай спустя недолгую паузу, а потом нажимает куда-то, и вот я уже сижу на столе, рефлекторно согнувшись от боли, которая, впрочем, тут же проходит.       — Ух ты. Научишь потом?       — Как будешь себя вести, — дыхание его ползёт по моей щеке, а бесстыжие пальцы гладят мой член медленно, будто бы невзначай.       Принимаю вызов и приближаюсь, губы сами собой растягиваются в улыбке, когда вздыхает чуть слышно.       — Может, глаза развяжешь?       — Чуть позже, — отвечает, немного подумав, а когда наши губы встречаются вновь, уверенно сдерживает мой порыв оторваться немедля, крепко сжимая связанные за затылком руки.       В жизни не думал, что может быть так приятно пить из чьего-то рта. Сладко-терпкий, слегка обжигающий, опьяняющий вкус обволакивает целиком, будто я не вино пью, а самого Ривая. Когда же вино заканчивается, он продолжает дразнить мой разомлевший от алкоголя язык своим — до безумия юрким и сладким. Несколько капель сбегают по подбородку и шее на грудь, но Аккерман их снимает губами и языком, а после, увлёкшись, широкими мазками вылизывает внутреннюю поверхность плеча, едва ли не залезая подмышку, от чего у меня уж совсем крышу сносит. Я и представить себе не мог, что он вот такой. Конечно придумывал всякое-разное в своём воспалённом умишке, когда дрочил, но на подобное у меня бы фантазии не хватило.       Обнять его хочется неимоверно, а он, будто чувствует, тянет за грёбаный галстук, освобождая мне руки, падает прямо в объятья, и я с наслаждением и жадностью целую его, наблюдая как тонкие брови трогательно дрожат, сложившись «домиком» над переносицей. Гнёт поясницу под занемевшей ладонью так, что хочется раком нагнуть у стола и оттрахать без промедления. А с другой стороны не хочу, чтобы этот момент заканчивался, потому что держать его просто, в руках, для меня уже блаженство неописуемое. А особенно мне становится хорошо, когда этот хитрый засранец начинает тереться о мой каменеющий член своим, столь же твёрдым, но всё ещё скромно прикрытым тканью трусов. Поэтому, взявшись решительно за резинку, спрыгиваю со стола и дёргаю вниз, но, не заметив бокала в руке, щедро расплёскиваю из него на пол.       Ривай замирает и смотрит на ярко-бордовое пятно, украсившее его изумительный серый ковролин.       — Свинтус.       Что за чёрт! Ну опять я всё порчу!       — Простите сэр, я не хотел! Но я знаю, как это исправить! — пытаюсь освободиться из рук — останавливает и, кажется, недоволен моим шевелением.       — Только не говори, что вызовешь мистера Проппера или ещё какого-то мудака.       Оттесняет обратно к столу, почти вминаясь шикарным телом. Не перестаёт удивлять.       — О чём вы, сэр? Я и сам могу справиться, — очень двусмысленно.       Смотрит почти исподлобья с гадкой ухмылкой на тонких губах, и я понимаю, что всё-таки трахну, сделаю это, и никуда он не денется, ведь в глазах его столько желания — просто сшибает с ног. А становится ещё больше, когда я касаюсь пальцами подбородка, медленно провожу по щеке и за ухом, уверенно глажу бритый затылок и, приникнув к губам, рвано вздыхаю от переполнивших чувств. Сам он едва ли не стонет, тянет меня куда-то, и, только упав на колени рядом с диваном, я понимаю, что получил окончательное согласие.       Голову вдруг посещает мысль, что Аккерман тот ещё экзотический фрукт. Хочется впиться зубами в тонкую кожу, чтобы его ароматный дух с пряным соком вырвались на свободу. Хочется видеть его настоящего, зацеловать его, чтобы он весь растаял. Хочется просто обнять его и никогда больше не отпускать.       Мягко обхватываю стопу и медленно поднимаю, не разрывая зрительного контакта. Целую пальцы, сразу поджавшиеся от щекотки или стыда — не понятно, кусаю самые кончики и замираю, услышав стон. Чёрт, какой же он милый!       — Не останавливайся, — съезжает спиной по спинке дивана, заваливается на бок так, что лишь голова остаётся немного приподнятой, и смотрит, прищурив глаза, как вампир, жаждущий выжать до капли. А я и не против.       Веду языком по стопе, целуя несколько раз, перехожу на подъём, на лодыжку, смачно облизываю слегка заострённую косточку — жмурится, улыбается. Так улыбается, как никогда от него не видел. Просто какой-то вечер открытий! Он может быть нежным. Может быть небом, в котором хочется утонуть.       Щекой поднимаюсь по голени, ероша тонкие волоски, и неожиданно — в том числе для себя — кусаю его за коленку, за что без промедления получаю по жбану другой ногой.       — Ауч!       — Сам виноват! — и возмущённо шипит, когда я уверенно развожу колени, но стоит мне только коснуться губами внутренней стороны бедра — замолкает и напрягается в предвкушении.       Невероятно приятно чувствовать щекой, как пульсирует плоть под тканью белья, проводить по ней языком, шероховатой и тёплой, прикусывать и отпускать под тихие стоны и вздохи, следить за глазами, следящими за тобой.       Целую живот, обвожу языком пупок, кусая полупрозрачную кожу, спускаюсь под бок, слегка поворачиваю и перехожу на спину. При этом и про себя забывать не хочется, но трогать обвязанные его галстуком причиндалы — отдельное извращённое удовольствие. От длительного стояка яйца ломит, но кончать не хочу раньше времени принципиально. Вот и приходится чуть передёргивать и отпускать, правда вот даже от этой фигни дыхание сбивается.       — Йегер, затрахал, — изнеможённо.       — И в мыслях не было, сэр!       Смотрит через плечо так, что сразу понятно — ещё одно слово и трахнут меня, причём скорее чем-то тяжёлым по голове. Поэтому возвращаю Ривая на спину, резко задрав очаровательно стройные ноги, стягиваю трусы, и… не представляю себе, как теперь буду оправдываться, если снова где-нибудь накосячу, потому что перед глазами неизменно будет стоять вот это: идеально подстриженный, как английская лужайка, лобок, до лоска выбритая мошонка и совершенный по форме член, от которого глаз оторвать невозможно. Падаю лицом во всё это великолепие и наполняю лёгкие запахом, манившим меня столько времени. Хочется вылизать каждую складочку, каждый грёбанный миллиметр, не вынимать изо рта, пока не выстрелит в горло молочно-белой, как вся его кожа, струёй.       Раскрыв рот пошире, вбираю оба яйца, облизываю и отпускаю, весьма неприлично чпокнув. Скольжу губами от основания до головки, обхватываю, и кончиком языка протискиваюсь под крайнюю плоть. Нетерпеливо толкается бёдрами вверх, но я останавливаю. Теперь, когда он в моих руках, хочется немного помучить.       Освобождаю головку и начинаю катать во рту, балдея от пряного, слегка маслянистого вкуса, такого чистого, будто Ривай только вышел из душа. Тонкие пальцы нежно перебирают волосы у меня на макушке, стонет и выгибается, хочет ещё, но просьбы не слышу, поэтому неторопливо целую вдоль члена, прикусываю основание и возвращаюсь обратно, и снова, и снова, с каждым разом отчетливее ощущая давление на голову нервно пляшущих пальцев. Яйца просто прелесть, как две желейных конфетки — лизать до потери сознания. Дрожь его тела усиливается, стоны капризные, жалобные вырываются через нос, опьяняя меня ещё больше, заставляя дразнить языком интенсивнее, чтобы услышать заветное слово. Но не попросит из принципа, чувствую, знаю. А когда ладони обхватывают лицо и тянут наверх, резко и неожиданно хватаю его под коленками и задираю ноги так, что дрожащая, немного припухшая, дырка оказывается прямо передо мной.       Взгляд из-под хмурых бровей, как у загнанного в угол зверька, и я понимаю с чего вдруг.       — Готовился, — ставлю его перед фактом — не спрашиваю. Розовое отверстие рефлекторно сжимается и расслабляется. Крутится на языке: «Для меня», но боюсь всё испортить, и так злобно щурится и краснеет, что видно отлично на его бледной коже даже в начинающихся сумерках. Но я всё равно улыбаюсь, и счастлив так, что орать готов. — Ты — совершенство, — шепчу ему нежно и, наклонившись, облизываю, припадаю губами и совершенно бесцеремонно лезу в зад языком.       Внутри всё кипит и плавится, прямо как у меня в голове. Такой желанный, такой горячий. Стонет, не сдерживаясь, поддаётся, подмахивает, ноги раздвинул шире, держит их сам, лишь бы я мог схватиться за узкие бёдра и выебать языком.       Нет, не прелюдия, просто агония двух раскалённых от страсти тел. Каждый неровный всхлип отдаётся дробью по позвоночнику, каждый его стон — как маленькое забвение. Кажется, вставлю в него и тут же умру от блаженства.       За ноги резко переворачиваю на живот, ставлю коленями в диван, раздвигаю крепкие половинки, растягивая отверстие, сплёвываю в него и удовольствием извращенца смотрю как слюну засасывает в пульсирующую розовую бездну. Не удержавшись, пихаю сразу два пальца, вытаскиваю, облизываю и добавляю третий. Долблю рукой и кусаю за задницу, от хриплого, долгого стона на одной ноте почти вырубает. Толкаюсь в желанное тело, скользя по простате, тяну губами за кожу на яйцах — волшебно.       — Йегер, сука, завязывай, — почти с мольбой в голосе, близко, чертовски близко. Но мало. Мне — мало. Хочу, чтобы выл, извивался, просил, умолял меня вставить.       И всё же спускаю с дивана и ставлю на пол, на колени, спиной к себе. Опять недовольно шипит, пытается влезть обратно, но не пускаю, кусая за шею вспотевший загривок, терзая соски, добавляя безумия. Что-то бормочет и стонет мне в рот, когда проезжаюсь членом по истерзанной лаской промежности. От ощущений в глазах темнеет. Риск финишировать возрастает, но издеваться над ним — одно удовольствие. Весь дрожит, выгибается, подставляется.       — Долго хотел меня? — первый не сдерживаюсь. И с чего вдруг меня потянуло на откровенности?       Взгляд завораживает: огромный зрачок в ободке бледной радужки, будто затмило солнце.       — На хер тебе не пойти?       Ухмыляюсь, прикусываю губу в поцелуе и всей ладонью крепко обхватываю его член. Рот распахивается в беззвучном стоне, глаза закрываются, взмокшая голова падает мне на плечо.       — Так что же, Ривай?       — Ублюдок, — ёрзает задницей, но слишком крепко зажат между мной и диваном.       — Ответ неверный, — мурлычу ему на ухо и с силой дрочу, продолжая тереться членом о задницу.       — Бля-я-ядь, — падает на диван, скребёт ногтями обивку, а вырваться нет ни сил, ни желания.       Языком веду вдоль позвоночника, слизывая капли пота.       — Ну же. Чего тебе стоит? Или решил кончить так?       А сам уже в гости стучусь стволом по очку, и пирсинг зазывно звякает. Глупо же будет — трахнуть его, не дождавшись ответа, но самому хочется так, что почти уже вставил.       — Мммммх, — раздвигает задницу и прогибается в пояснице, настойчиво приглашая.       — Блядь! — приставляю головку входу.       Я совершенно безвольный придурок.       Но как отказаться от обволакивающего жара, от этой безумной и сладкой пытки, от одного на двоих движения, удовольствия быть погружённым в него. Узко сжимается, будто и не тянул себя, будто его я рукою не трахал, обхватывает, увлекает с собой, как сирена с далёкого каменистого выступа, ради песни которой и утонуть не жалко.       — Рива-а-ай, — обнимаю его, прижимаю к себе, хочу ещё ближе, хочу с ним смешаться. Рука снова трогает бархатный член, сжимает не сильно, несколько раз передёргивает. Громко, отрывисто стонет и бурно кончает на серый ковролин, дёргая задницей так, что я почти сразу срываюсь за ним. Стоны мои повторяются эхом из его рта. Я обнимаю его за плечи и поперёк живота. Мне ничего не надо.       — Люблю тебя, — вслух я шепчу это или всего лишь думаю — не так уж важно.       В невероятно уютной тиши и прохладе его кабинета хочется задремать.       — Чуть больше года, наверное, — слышу откуда-то издалека. И до меня не сразу доходит, о чём он. Вздрагиваю, поднимаю к нему лицо: от взгляда, улыбки хочется плакать от радости. — Или что-то около того, — гладит по щеке ладонью, а я упиваюсь прикосновением, стремлюсь за ним, будто последнее, будто он сам не в моих объятьях. — Думал сначала: «Какая чушь!», но смотрел на тебя и хотел всё сильнее.       — Поэтому взяли в свою команду? — горькое подозрение.       — Нет, не поэтому. Или не только поэтому. Если быть точным, хотел убедить себя в том, что ты идиот. И успокоиться. Но почему-то в роли придурка ты оказался неубедителен, — он усмехается. — Правда сегодня…       — Сэр, я люблю вас! — Ривай замолкает и смотрит, весь в ожидании продолжения. — Но если я вам не нужен — гоните в шею. Я всё равно не смогу после этого с вами работать в одной команде, бок о бок, если не буду иметь возможности снова обнять вас.       — Всё-таки, Йегер, ты идиот. Стал бы я весь этот цирк устраивать ради кого-то, с кем просто расстаться, а? Не говоря о том, что абы кому я себя без кондома трахать не дам. Да ещё и кончать внутрь. Фу! — хмурится и недовольно слегка морщит нос.       Крепко сжимаю в объятьях, вдавливая в грудину, трусь носом о бритый затылок.       — А я думал ты меня трахнешь, а после прикончишь на пустыре.       — Что я тебе — Клеопатра какая-нибудь? — смотрит через плечо, улыбается. Душу отдам за него. Наклоняюсь и запечатываю мысли свои поцелуем на бледном плече.       — Лучше.       Губы его находят мои по велению сердца, мягкие, нежные, а поцелуй тягучий и неторопливый, честный.       — Я тут подумал, — он переводит дух. — Как на счет должности зама?       Взгляд удивительно искренний, а в глубине ледяная игла. Может проверить решил, может что, только всё это бессмысленно, я всё равно не дорос до подобных поощрений, мне ещё многому надо учиться, и совершенно не хочется подводить человека, которым я дорожу. К тому же я тут распинался вовсе не ради благ материальных.       — А говорил, жополизов не любишь, — и ухмыляюсь, предчувствуя реакцию.       Иглы из льда с треском ломаются под напором внезапно нахлынувших свежих воспоминаний, и взгляд тяжелеет.       — Сейчас ты меня отпустишь, и я тебя угандошу, — шипит мне сквозь зубы.       — Не-а, не думаю, — покачиваю головой, от наглой улыбки того и гляди треснет морда.       — Немедленно, — шепчет.       — Потом, чуть попозже, — мягко касаюсь щеки ладонью, притягиваю к губам. — Где-нибудь после полуночи.