и огни усталых улиц станут по тебе скучать...
Солнце нетерпеливо уступает своё законное место луне, закатывается, уставшее, за полоску горизонта. Лёва сидит на балконе, наблюдая за заходом солнца, ловит все цвета и яркие отливы, заполонившие небо. Нет ни машин, ни случайных прохожих. Есть только Он и свет солнца на кончиках его ресниц, хотя и этого обманчивого лучика совсем скоро не станет. У его ног лежит целая стопка старых, затёртых писем. На конвертах давно не видно ни имён, ни адресов: буквы выгорели, можно разобрать лишь жалкие цифры индекса отправителя. А у Лёвы в глазах всё пляшет, двоится и троится.Он скоро точно разобьётся на осколки всех невыплаканных слёз.
Это просто несправедливо, сказочно несправедливо. Каждый день он вынужден строчить исполненные болью письма, затем исправлять, убирать грустные абзацы и писать лаконичное: «Всё хорошо. Правда. Только скучаю очень»... Так по кругу уже долгих три года. Люди крутят пальцем у виска или сочувственно перешёптываются у него за спиной, когда он, осунувшийся и бледный, считает последнюю мелочь на почте. Но он упорно продолжает писать и отправлять. Жалко только, что письма возвращают обратно, а ответов не приходит. Чистое небо окончательно темнеет, на нём появляются первые яркие звёзды – как будто капельки молока на чёрном столе. Лёва на автопилоте зачем-то делает очередной глоток коньяка, который уже не обжигает горло, не затуманивает сознание. Отставив бутылку в сторону, он изучает небосвод, а в уголках его глаз собирается солёная вода – также привычно, как и последующий жест. Мужчина беспомощно трёт воспалённые глаза и совсем по-детски шмыгает носом. Он собирает письма с пола, бережно отряхивает, заходит в квартиру. Дома отчего-то очень душно, темно, тесно. Его угнетает эта обстановка – так пусто и бездушно, холодно, страшно. Хочется бежать. Бежать, пока в лёгких не закончится воздух, а ноги не будут стёрты в кровь, в мясо. А бежать-то и некуда. Не к кому. Незачем. Они всё говорят: «Лёв, забудь. Его больше нет». То есть как – «нет»? С ума сошли? Вот же он – фотографии на стенах, подаренные им вещи, а голос непрерывно звучит в голове, а иногда обладатель голоса даже приходит к Лёве во сны. Сообщает: «А что у меня? Всё хорошо. Правда. Только скучаю очень». Совсем рядом, близко, непростительно и болезненно далеко. С ним теперь – другое небо, облака над головой... Лёва давно пытался сделать с собой что-нибудь страшное, ужасающее до потемнения в глазах, до нервного тремора. Но казалось, что Шура ему запрещает. Как будто говорит где-то совсем рядом: «Не вздумай! Мы встретимся, совсем скоро. Обещаю». Почему он верит? Потому что Шура ни разу в жизни не солгал ему, так почему же... Почему же после жизни солжёт? Лёва ложится в постель, укрывшись с головой, и быстро проваливается в глубокий сон, прерванный лишь брезжащим на горизонте рассветом. Открыв глаза, он осознаёт настолько отчётливо, насколько может, что без Шуры этот восход солнца он видит в чёрно-белой гамме. Лёва вдруг думает, что и его не стало. Именно в ту секунду, как не стало его Шурика. Со временем не стало их музыки – группа окончательно развалилась. Поклонники, наверное, писали что-то сочувственное – только Лёва не читал. Было тошно. Да что они знали о Шурике? Затем товарищи опустили руки в попытках спасти Лёву – а Шура бы так не сделал, Бортник точно об этом знал. Он бы спас его, вытащил со дна... Ушли друзья, жена собрала вещи и детей и лишь бросила через плечо горькое: «Держись. Звони, если что». За что держаться, за кого? Кто теперь подаст руку? Никто. Лёва стремительно шёл ко дну, надеясь лишь, что вскоре перестанет чувствовать запах Шуры везде, где бы он ни находился – так и до психушки недолго. «Шуры больше нет». Чей голос это говорил, надламываясь с точкой? Лёва не помнит. Помнит только, что вдруг оступился и полетел вниз, в пропасть. Несколько месяцев он был в подвешенном состоянии – вернее, в состоянии полёта. На самое дно. Перед глазами мелькали сочувственные лица, в ушах гудели сплошь скорбные речи, а ещё свистел ветер. А сейчас он разбился на тысячи осколков. Его больше никто не соберёт, не склеит. Но Лёва знал одно – совсем скоро они встретятся, и он вновь услышит заветное: «И я тебя. Очень. Правда», потому что его Шурик обещал.