Последний раз с тобой увижусь.

" 30 декабря 2017 года. Я помню день, когда мы последний раз виделись." Крупные хлопья снега растворялись в черном омуте наших пальто. Новый Год мы решили встретить вместе, в США: 2017 год выдался весьма тяжелым, и нам с тобой, Клинтон, пришлось видеться весьма редко. Безусловно, при каждой возможности я спешил повстречать того, кто являлся для меня причиной жить, того, кто являлся неотъемлемой шестеренкой в процессе в моей жизнедеятельности. " Я перечеркивал, разделял. Я менял, смывал, стирал, сжигал. Не смотря на широкий и разнообразный список моих попыток, была лишь одна, критическая неисправность: Это было только в моей голове." Мы вошли в крупный торговый центр, Клинтон рассказывал мне веселые истории из своей жизни, о том, что он рад пожить своей, “нормальной” жизнью. Он говорил, что скучал по мне – своему наследию прошлого. – Я тоже скучал, Клинтон! – Говорил я, не скрывая искренности, – Я так рад, что ты сможешь встретить Новый год со мной. Fear обращает свой взор на меня, с заботливой, теплой улыбкой смотрит на меня свысока и говорит: – Не стоит упускать такой возможности. Кто знает, когда нам снова посчастливиться увидеться, Саид. При твоем то графике, да? – Его теплая рука беспечно касается моих волос, макушки моей головы. Я был счастлив. Тогда я был самым счастливым. И самым беспечным. Я повел Клинтона в магазин мужских аксессуаров. Я хотел оставить что-нибудь, что напоминало бы обо мне, пока я играл с командой где-то там, далеко от Fear’a, в другом конце карты или в соседнем штате, где-то, но не поблизости. Я хотел подарить ему кашемировый шарф мягкого черного оттенка с синим орнаментом. – Носил бы? – Спрашиваю я, указываю пальцем на желаемую вещь, оценивающе глядя то на предмет вопроса, то на предмет моих мыслей – Клинтона. – Если бы ты мне его подарил, носил бы, не снимая, – Говорит он, дружелюбно улыбаясь, так бессовестно просто говоря такие вещи. И я без оглядки положил карту на прилавок, описал необходимый шарф. И пока мне считали вещь, упаковывали в подарочную коробку, я искоса глядел на тебя: Ты общался с подростками, робко подошедшими к такой великой для них фигуре: Fear, ты – целое поколение dota-общества, предмет для подражания. Для меня ты был великим тоже. Для меня ты был всем – Моей работой, жизнью, любовью, другом, семьей. Ты был моей вселенной. Легкий смешок срывается с моих уст, я ввожу пин-код, я поражен, я был поражен и буду: Как удивителен бывает мир в одном человеке. А ты – Дописываешь автографы, прощаешься с незнакомцами с согревающей теплотой горячего шоколада во время зимы. Я любил горячий шоколад. Забрав подарок, я со скрытым трепетом подношу его Клинтону, широко и радостно улыбаясь. – Дарить подарки заранее плохая примета, ты знал? – Шутливо произносит Fear, все же принимая коробку с заветным, теплым шарфом. Я не был уверен, нужно ли такому светлому и теплому человеку дополнительное тепло, переданное вместе с этим подарком, но я точно знал – Он согреет Клинтона даже в самые мрачные, холодные и дождливые времена его жизни. Я верил. Fear немедленно распаковывает коробку, надевает на себя шарф и, кажется, тает от мягкости кашемира: Ему понравилось. – Ну, раз мы нарушаем традиции, то вот и тебе, Саид. Пожалуйста, носи его, – Fear протягивает мне небольшую, белую коробку шершавого покрытия. Открыв ее, я лицезрел на бархатной, черной подушке браслет из металла, но вот какой именно – не различил. Работа была выполнена весьма изящно, стильно – Это был хороший, мужской браслет с гравировкой: “Сияние звезды затмило все другие”. Широко распахнутыми веками я таращился на Fear’a, который тихонько смеялся с моего пораженного вида. Я задавался вопросом: “Это правда мне? Действительно ли я заслужил это от тебя?” Fear обнял меня, а я – Прижимая одной рукой к груди коробку, застрявшую между нами, обнимал второй Клинтона. – Спасибо, Клинтон, – Тихо произношу я, – Без тебя я не был бы тем, кто я есть. – Мы оба не были бы теми, кто мы есть без друг друга, – Подытожил Fear, – Пойдем, нам еще столько магазинов обходить. Если мы вот тут так и будем стоять, магазины могут и закрыться. Лучше бы ты остался там стоять со мной. Лучше бы ты стоял вечно в том магазине со мной. Лучше бы ты никогда больше не двинулся с того места, лучше бы было, если бы ты никогда не распускал наши объятия тогда. Лучше бы ты не шагнул на выход. Я смутно помню, как все произошло. Адский шум взрыва, карусель из визгов, криков, отчаянных молебных причитаний. Моих причитаний. Я двинулся навстречу дыму, навстречу пыли, обломкам, моля господа, чтобы все обошлось, ведь все наверняка обошлось бы. Я пал на колени, на теплую, алую кровь, которой было все больше и больше, запах металла жег мои легкие, я взахлеб рыдал, но не слышал: Я не слышал ничего, что происходило вокруг. Мои руки дрожали, но я поднял твои плечи на свои колени, голову твою, волосы на которой покрывались липкой кровью, я мягко положил на свою правую руку. Ты не открывал глаз, а я, обезумевший в тот миг, знал, что ты просто спишь. Синева узора каштановой ткани становилась алой. Мой подарок был пропитан металлом, тобой, не в силах сберечь угасающее, великое, огромное тепло, помещающееся в одном единственном человеке, в одном единственном мире другого человека – Меня. Я выл, покачиваясь из стороны в сторону, я не желал принимать очевидную правду – Ты мертв. Я звал на помощь, просил вызвать скорую сквозь пелену серого тумана, нависшего над такими же, как я и ты – Мертвые, убитые, желающие умереть. Силы покидали меня, но я тащил твое тело к выходу из этого ада, забравшего тебя, я выл неустанно, навзрыд, и мой голос был практически сразу сорван: Я кашлял и кричал снова, повторяя это раз за разом, словно думая, что это вернет все назад. Я тащил твое тело за плечи, слегка приподняв, надеясь, что тебя все еще можно спасти. Меня встретила скорая на выходе. Кто встретил тебя? Тебя отчаянно пытались отобрать у меня. Забрать твое тело. Я знал: Если я отдам тебя сейчас, то больше я не смогу обнять тебя. И я обнимал, пытаясь отдать охладевшему телу твоему все-все-все мое тепло, все, что у меня было. Я омывался своими слезами, мои слезы омывали и твое лицо. Я не прекратил держать тебя в своих руках до тех пор, пока толпа людей силой не стали оттаскивать меня от твоего бездыханного тела. Я упал на асфальт, мертвый, когда меня отпустили и принялись помогать тебе, сжавшийся. Сейчас я так завидовал, я так бесстыдно завидовал тебе: Я мертв душевно. Я буду страдать пожизненно. Я не проживу ни одного дня без твоего присутствия. Я хотел умереть с тобой, и я буду хотеть этого всю жизнь. Я знал – Ты был бы расстроен, услышав такой эгоизм. Команда выехала на место происшествия сразу же, как услышала о Fear’e. Я же – не слышал ничего. Я лишь видел. Видел, как тебя накрывают бездушным обрывком ткани, видел твою мертвенно-бледную кожу, я все еще видел твое лицо, веки, что не открывались там, внутри. Я больше не кричал. Я больше не сокрушался, не лежал усопший на асфальте, как ты – Я стоял в метре от тебя, наблюдая за происходящим, как по сломанным часам: Одно и то же, одно и то же. Слезы текли, не останавливаясь. Я не чувствовал собственного тепла. Я не чувствовал слез, липкой засохшей крови. Я лишь умирал внутри по сломанным часам: Раз за разом, раз за разом. Вместе с тобой. Меня забрали из центрального госпиталя товарищи по команде. Никто не мог заговорить со мной – Они боялись даже трогать меня, они боялись даже сказать что-либо в моем присутствии. Я позже узнал. В холле торгового центра неизвестный оставил бомбу, которая сработала тогда, когда Клинтон вышел в злосчастный главный зал. 42 погибших, 10 раненых. 42 человека лишились жизни, а вместе с ними – еще десятки, сотни. Я лишился всего: Сна, осознания, восприятия. Я лишился моей работы, жизни, я потерял любовь, друга, семью. Я заперся в своем доме до твоих похорон. Я забрал с места происшествия шарф. Действительно, плохая примета. Я пил. Злосчастно пил, как только отстирал твой шарф от крови. Вкидывался таблетками от головы и снова пил. Разбил плазмы, выбросил газеты из окна, убил об стену телефоны – Я удалил из окружения все, что могло мне сообщить о том, что ты мертв. Я не хотел слышать этого до третьего дня. Я понимал: На третий день я должен попрощаться. На третий день ты уйдешь навсегда. Спустя три дня после нашего последнего объятия мы вновь увиделись. Ты был в черном, как и я. Снег падал в черный омут, нет, не пальто: Черный омут зияющей дыры моего сердца. Вновь трепетно я подхожу к тебе, мирно спящему, губами кротко я касаюсь и без зимы холодного, родного лба: Как тяжко знать, что глаз твоих я больше не увижу, улыбкой я в последний раз не буду одарен. В последний раз, я трепетно увижусь С моей любовью, другом и семьей.