Listen up

      Автоматические двери крохотного терминала открываются, и Лэнсу в лицо бьёт горячий сухой воздух. В нос ударяет запах раскалённых песка и пыли. И плавящегося асфальта. Закинув сумку на плечо, он идёт к машине, припаркованной чуть левее от выхода. Старая добрая Иззи стоит рядом. Она точно смотрит на него, хоть из-за очков с зеркальными стёклами и не разобрать. Лэнс ускоряет шаг, чувствуя, как улыбка растягивает губы. Он целует в щёку, чуть прохладную, несмотря на полуденный зной. Хартли пахнет уверенностью, чем-то сладковатым и кофе. Как всегда.       — Ну и как ты тут? Не скучаешь?       — Не до скуки, — ухмыляется Хартли. Звенит ключами. — Здесь есть чем заняться.       — А для меня нет работёнки? — Лэнс открывает нагревшийся на солнце багажник, чтобы кинуть сумку. Ответа слишком долго нет, и он поднимает голову.       Хартли, развернувшись к нему, снимает очки. У неё остекленевший, какой-то неживой взгляд:       — Нет, ты же ещё не умер.       Дёрнувшись, Лэнс открывает глаза. Моргает. Совершенно пустой вагон, холодные стёкла, за которыми неспешно течёт старая и грязная река. Где-то разлито дешёвое пиво, им слишком резко пахнет. Под ногами, и подошвы липнут к полу. Саднит губу. Лэнс трогает языком — разбита: кровь ещё не совсем запеклась. Бутылка катается под сиденьем, звонко ударяясь обо что-то металлическое. Пригородный поезд мерно качается из стороны в сторону, неспешно проходя бесконечные стрелки на подъездах к вокзалу. Судя по часам, на заляпанном циферблате которых еле выходит сфокусироваться, поспать вышло минут двадцать — не больше. Начинает колотить. Испарина на лбу. Дурной сон или похмелье. Но для похмелья рано: ещё не протрезвел. Лэнс поднимается, держась за спинку сиденья. Ведёт, так что не отпускает её до полной остановки поезда. Кто-то спешит, сжимая в руке проездные. Ему торопиться некуда.       Лэнс хлопает по карманам, застыв перед турникетами. Билета нет. Можно воспользоваться картой, но ему совсем не хочется, чтобы — если кто-то следит — узнали, что без пятнадцати семь утра бывший агент Ланселот Хантер прибыл на вокзал Виктория. Он нехотя прикладывает кредитку и выходит в ещё совсем пустой холл. Почему бы не проехаться на метро пару станций? С другой стороны, именно это он вроде как и пытался сделать вечером, оказавшись в итоге… События путаются. Он силится вспомнить, где провёл ночь. Не выходит.       Встречался с армейским приятелем недалеко от Тауэра, пинта-другая-третья, потом завёл разговор с барменом, успел спуститься в метро. Всё какое-то мутное, Брикстон[1], что ли, или типа того. Толпа вываливается на конечной, такси нет, вызвать через приложение не выходит, холодно, вот Лэнс уже втирает огромному охраннику откуда-то из восточной Европы, что его надо пустить в клуб, из приоткрытой двери которого орёт отвратительнейшая музыка. Привкус джина, мигающий свет, пол слишком близко к лицу, чёрная плитка в туалете, где все ссут мимо писсуаров и можно купить не только лёгкой наркоты, очень плохо получается выговаривать простые слова, какой-то провал, и вот уже он падает на сиденье поезда до центра, держа в руке открытую бутылку пива.       Механически переставляя ноги в направлении выхода к автовокзалу, Лэнс достаёт телефон: дисплей разбит, батарея села. Пахнет недорогим кофе и пиццей. Всё ещё можно сесть на автобус или махнуть рукой, чтобы поймать такси. Но Лэнс решает пройтись, и плевать на мелкий дождь. Это Лондон, тут бывает дождь. Он засовывает руки в карманы брюк. Кошелька с собой нет, он его и не брал: только мятые бумажки и карта на всякий. И плеер. Лэнс, даже не пытаясь распутать наушники, врубает что-то старое и знакомое, в голос подпевая Галлахеру[2] — он тоже не против взглянуть на всё плохое, что успел натворить, — промахиваясь мимо нот и ужасно фальшивя. Улица безлюдна, и какая, к чёрту, разница? Это его город, его страна, его музыка и его утро. Очередное утро, когда Лэнс не умер.       Он не хочет умирать. Совершенно не хочет. И никогда не хотел. Да только эти, коллеги Бобби, совсем без мозгов. Договорённости у них[3]. Это он тут джентльмен, между прочим. И его чертовски бесит и Колсон, и все остальные. Честные. Суицидальные. Обещали явиться без оружия. В самое ёбаное логово врага. Без, мать его, оружия! Лэнса прямо-таки трясло на планёрке, но он привык здесь держать язык за зубами. Проще покивать и сделать по-своему. Вся эта организация, все эти сраные рыцари… Больные ублюдки. У него слишком много эпитетов, хотя Лэнс, конечно, уважает за некоторые заслуги Колсона, и другие ребята не пальцем деланы, но постоянные протоколы, инструкции-хуюкции — бестолковые и подвергающие агентов опасности. Он этого совершенно не понимает, спрашивает, пытается узнать у Бобби. Она молчит или отвечает односложно, словно на полиграфе. А Лэнс особенно ненавидит подчиняться если не идиотам, то идиотским приказам. Где страховка? Где запасные планы? Первый, второй, третий, четвёртый? Лэнс на генетическом уровне привык выбирать наиболее рациональный путь, гарантирующий если не успех, то, как минимум, наличие скальпа на голове поутру. Иногда ему это даже удаётся. И сколько бы он не был наёмником, сейчас Ланселот Хантер — агент, и ничем не хуже бывшей жены. Он тоже может с ничего не выражающим лицом выслушивать самоубийственные приказы, а потом делать правильно. Эффетивно. Логично. Так, чтобы не получить «Премию Дарвина». Щ.И.Т. — самое идиотское место, где он когда-либо работал. Это точно. А он поработал уже слишком много где.       Верёвки не позволяют Лэнсу двигаться: из-за вульгарного кляпа во рту не выходит сглотнуть, и слюна течёт по подбородку, капает на грудь. Ему почти совсем нечем дышать и из-за белого атласного шарфа, который слишком сильно затянут на шее, и из-за того, что творит та девчонка в маске, закрывающей верхнюю часть лица. Только её ярко-красные губы и видны, когда она поднимает голову, чтобы в очередной раз его подразнить. Такие же вульгарные, как кляп, латексный костюм и высокие сапоги. Лэнсу всё равно до тех пор, пока она не останавливается. Но он вновь видит не её ритмично двигающийся белобрысый затылок с высоким хвостом, а нагловатую ухмылку. Голова чуть проясняется. Пот щиплет там, где плётка прошлась уж слишком рьяно.       — А ты тихий, — скалится госпожа Диана, — будто шпион, которого пытают.       Он пытается не думать про это, потому что проницательная госпожа, берущая триста фунтов за час, угадала. И ему становится смешно. Но, как и написано на сайте, она внимательна и опытна, несмотря на свои «чуть за двадцать пять», поэтому возвращается к тому, за что было заплачено, пока Лэнс не начал ржать. И у него снова не хватает воздуха в лёгких. Она делает, что считает нужным. Как они и договаривались, и ему очень хочется вырваться, потому что он и так на грани, но не выходит: верёвки держат надёжно. Помешать засунуть второй палец невозможно. И от этого ему кажется, что вместо мозгов в голове не то вакуум, не то что-то ярко-сладко-острое.       На улице светит солнце, и ничего не говорит о том, что здесь, прямо у посольства США, за пару-тройку сотен можно получить подобные услуги. Лэнс достаёт плеер и решает пройтись: до встречи час. Неспешным шагом через Грин парк как раз добрести до нелепого здания на другой стороне реки[4]. Он надевает очки от солнца — желтеющий фингал всё ещё приковывает к себе взгляды прохожих. Почему он снова пришёл сюда и как давно понял, что ему нужно именно это? Стоит ли обращаться к психиатру, если его заводит оказываться в подчинении — не знает. Как не знает, когда это началось. Вероятно, первая командировка в горячую точку, когда он, совсем ещё юнец, попал в плен. Он видел, как погибают сослуживцы. Такие же мальчишки, только окончившие колледж. И, как и он, решившие, что армия — это правильно. Это долг. Они так воспитаны. Честь служить стране и Королеве. Ведь когда чуть за двадцать, совсем не выходит думать, вспомнит ли страна очередную жертву. И верится, что смерть заберёт кого-то другого. Смерть — это про кого-то другого. Зато отлично мечтается о приключениях и боевой славе. О красивой форме, умениях, как у Джеймса Бонда. Война-то не настоящая. Не за родную землю. Не за свой дом. Эта война про что-то другое, и Лэнс так и не понимает, про что именно. Но ни захлёбывающиеся собственной кровью боевые друзья, ни бесконечные песок и жажда не смогли отговорить его от второй, третьей поездки. Да, он и сейчас иногда видит, как почти чёрная и густая жижа не может впитаться в раскалённый песок, а Эл — светловолосый воспитанный сынок тори[5], живущих в Лондоне через пару улиц от квартиры Лэнса — смотрит так, что ясно: он чувствует смерть, он её боится, но он совершенно ничего не может сделать. Взгляд пробирает до костей, а из-за резкого запаха к горлу подкатывает. Во рту слишком много слюны, но если вырвет — то придётся дальше сидеть в блевотине. Из-за жары и так сильно воняет. Песок под верёвками на запястьях трёт до крови. Молиться бесполезно — кажется, что бог не слышит, если его просить о помощи в этих местах. Но Лэнсу везёт. Ему вообще часто чертовски везёт. И он возвращается домой не в ящике.       В Лондоне всё серое, а не жёлтое. Не сухо, а влажно. Скучно. Здесь чересчур просто жить. Слишком много времени. Оно тянется без конца и края. Похоже на мёд. Такое же до омерзения приторное и вязкое. Приходится напиваться, чтобы поскорее наступило завтра. Лэнс быстро от этого устаёт и едет обратно, где знает, чем заняться. Где страшно, но к этому привыкаешь. Где неудобно, но это даёт стимул. Где опасно, но это то, что ему нужно. Он возвращается не за местью. Он не мститель. В армии всё просто и сложно. Он едет непосредственно за войной. Есть условно «чужие»: те, кто стреляет по условно «своим». А «свои» — союзники, но британцы всё-таки больше «свои». Особенно если это англичане. Тем более из одного полка. Хотя самый «свой» — тот парень на соседней койке, с которым ходили в одну школу. И когда нужно принимать решение — выбор очевиден. «Свои» — важнее. Но не важнее собственной шкуры. Лэнс честен со своей совестью: он хочет заработать денег и посмотреть места, куда туристические компании не возят его сограждан. Он может говорить про это открыто и свободно. Его вряд ли упрекнут. Это в газетах и новостях встречаются красивые слова, глобальные цели, словно по Оруэллу: нужно вести войну ради мира. В это пусть верят другие. Лэнс возвращается туда, где могут убить. И с этим нужно жить, осознавая, что это больше не пугает. И пугает иногда как раз этот факт.       Лэнс не знает, для чего он идёт на Набережную Альберта, 85. Он уже там служил. И зачем-то возвращается. Потому что позвали. Он в последнее время вообще слишком часто возвращается к тому, от чего или от кого ушёл. Ходит кругами. Очень хочется вырваться из этого, но ноги сами несут вперёд, а выходит, что назад, к тому, что вроде бы вышло оставить.       Что-то меняется во время третьей командировки: до сих пор сложно ответить, что именно. Тогда его и приглашает тот улыбчивый майор с простым именем типа Ларри, Барри или Гарри попробовать себя в чём-то «покруче». Лэнс же всякий раз попадается на одну и ту же удочку с интересными поездками в удивительные места. Ну и неплохой оплатой. Оплата его тогда интересовала. Да и сейчас интересует. Он любит позволять себе жизнь, к какой привык. С квартиркой в центре, с разными маленькими и не очень радостями, которые, бывает, ничего не стоят, а иногда — довольно много. Изредка даже дорого обходятся. Не столько для кошелька. Очередной разрыв с Бобби дался чертовски тяжело, потому что на этот раз он почти поверил, что понимает её. И даже любит. Как и она его. Хотя после той истории с огромным громилой с шотландской фамилией и совершенно не похожим на северного соседа, сначала вырубившим, а потом и вообще приковавшим к трубе в туалете, стоило быть осторожнее[6]. Для осторожности требуется терпение, которым природа-матушка Лэнса явно обделила, поэтому он стал не снайпером. Он ненавидит ждать.       Из-за этого он и приходит ровно к назначенному времени, ни минутой раньше. Его бывший — и, вероятно, будущий — шеф совсем не похож на Колсона. Он не невысокий и не плешивый, не с этой нейтральной улыбочкой, которая так бесит Лэнса. У него выгоревшие в Ираке и Сирии волосы. Бесконечные командировки для вербовки новых рыцарей без страха и упрёка — хотя в случае Лэнса упрёков было так много, что он в итоге пошёл работать в «частный» сектор, — покрыли кожу въевшимся в неё загаром, открытая приятная улыбка и взгляд, располагающий к себе. И у него на лбу не написано, что он сраный агент. Нет, он похож на бывалого вояку, всегда готового подставить крепкое плечо брату по оружию. Вот и сейчас он протягивает мощную ладонь и улыбается:       — Я знал, что ты вернёшься.       — Я знал, что без меня вы не справляетесь, — так же широко улыбается Лэнс, сильно сжимая руку, и падает в гостевое кресло. — Могли и раньше позвать, конечно. А то я неделю тут хуи пинаю без дела.       Шеф поджимает губы, но взгляд у него ещё в меру дружелюбный. Хотя, он может изобразить любой. Как и Лэнс, и Бобби, и Колсон.       — Если думаешь, что мы не знаем, чем ты тут занимался, то заблуждаешься, — шеф кивает на фингал и, заняв своё место, достаёт из стола какую-то папку с бумагами. — Да и, поверь, у нас и другие дела были.       — Дела Короны — прежде всего, — сдвинув брови бросает Лэнс. Ему хочется заглянуть в папку, но шеф, словно специально, такой возможности не дает. Нельзя бесконечное количество раз входить в одну и ту же реку. В голове настойчиво играет «Walk away»[7].       — Тебе нужно будет сдать тесты и пройти медкомиссию, — шеф поднимает глаза от бумаг и улыбается: — Алкоголь и каннабиноиды не будут учитываться, агент Хантер. Только к стрельбе будь более или менее чистым, а то у нас там сейчас серьёзно. И седативные тоже не принимай. Хотя, судя по нашим данным, проблем со стрельбой у тебя последние годы не было.       — Но всё те же проблемы с дисциплиной, — Лэнс использует свой последний козырь. Он очень хочет, чтобы его всё-таки не взяли. Вот только это не он просится обратно, а разведка решила снова привлечь агента Ланселота Хантера. — Саботирую приказы, которые считаю тупыми.       — У нас для тебя то, что учитывает эти… особенности, — слишком елейно протягивает шеф. — Мы не кота в мешке берём, а пытаемся вернуть в строй специального агента Ланселота Хантера, который слишком долго занимался ерундой.       Засранец знает, что Лэнсу приятно это слышать. И что он давно согласен. Просто необходимо найти хоть одну причину, чтобы не возвращаться. Потому что ему хочется обратно. И Лэнс знает, почему вернулся в третий раз на войну, почему согласился на работу в разведке. Ему нравится играть, повышая ставку, ему везёт. Он не проигрывает. В итоге выигрыш всё равно за ним: у него есть жизнь. И она охеренная. И шеф. И его кабинет с дорогими креслами и портретом Её Величества над столом. И видом на реку. Лэнсу здесь нравится. Хочется снова приходить, закидывать ногу на ногу и небрежно листать очередную папку со сверхсекретными материалами, к которым у него есть доступ. Уставать, отхватывать. Он это слишком любит, чтобы отказываться. Любит и когда сложно, страшно, больно. Ведь Лэнс знает, что это всё временно. А иногда и испугаться не успевает. Боль рано или поздно заканчивается. Второй раз отправившись на Восток чуть не лишился ноги. Перелом в нескольких местах и все связки порваны. Боль жуткая. Днём, ночью. Всегда. Кажется, что жизни без боли и не было никогда. Боль стала чем-то естественным, как дыхание. Она никуда не уходит, не утихает, но и не становится сильнее. Просто есть. Она сопровождает в ванной, в кино, на пробежке, даже в постели с хорошенькой девчонкой из бара на Южном берегу. Лэнс не замечает, когда боль его оставляет. Просто он бежит по парку и понимает, что чего-то не хватает. Боли. Она куда-то делась. Может, и не в этот день, а раньше. Или он просто к ней привык настолько, что перестал чувствовать.       Они пожимают друг другу руки, и Лэнс обещает прийти послезавтра с документами. Он надевает очки от солнца и выходит в серый лондонский вечер. Люди спешат в здание Воксхолла, чтобы отправиться куда-то в сторону Ричмонда. Решает пройтись пешком. И в районе Виктории думает, не выпить ли ему пинту-другую в пабе. Но парой пинт никогда не обходится, потому что Лэнс не может остановиться. Потому что ему нужно выпить столько, сколько позволит завтра наступить прямо сейчас. Моргнул — и новый день. Однако сегодня ему это не нужно. Поэтому покупает шесть банок сидра — по цене четырёх — и идёт домой. Сегодня он подумает, посмотрит кино, может, глянет видео для взрослых, вспоминая встречу с госпожой Дианой. Варианты есть. Лэнсу придётся снова учиться не прибегать к алкогольной машине времени каждый вечер. Кошмары мучают и с ней. Иногда даже ещё больше.       Старая рама поддаётся, со скрипом отъезжает вверх, запуская в комнату свежий влажный ночной воздух. Лэнс прикуривает косяк от спички и, потушив, выбрасывает её в окно. Органика. Разложится. Дым сильно отличается от сигаретного. Слишком плотный, терпкий. Даже кажется приторным. Он, словно тающее мороженое, ползёт в лёгкие. Только тёплый. Лэнс открывает банку сидра. В тишине она пугающе громко хрустит. Сделав жадный глоток, он снова затягивается и выпускает дым в темноту за окном. Мысли в голове ходят кругами. Как и он сам. Завтра будет новый день, который он попробует провести правильно. Но что такое «правильно» и «неправильно» Лэнс давно не понимает, путается в этом. Насколько проще жизнь казалась в чёрно-белой цветовой гамме. Только не то, что с каждым годом, а чуть ли не с каждым днём мир добавлял красок в картину устройства Вселенной Ланселота Хантера. И теперь ему кажется, что в голове непонятная серая каша, без абсолютов. Всё слишком относительно, и разбираться бесполезно. Лишь трата времени. Докурив до фильтра, Лэнс поднимается от окна, оставляя его открытым, и включает проектор. На днях он уснул на одном из фильмов про Бонда. Лэнсу хотелось бы поболтать с этим парнем, спросить, что агент два нуля семь думает про свою работу на самом деле. Что стоит за этими пафосными словами? Он косится на шкаф, заставленный книгами Флеминга. Вероятно, появится время перечитать что-то. Коннери чертовски хорош. Чересчур обаятельный. А Лэнс так и не решил, какой фильм ему нравится больше всего. В каждом есть своё очарование.       Почему вообще нужно всегда что-то выбирать? Всю ёбаную жизнь принимать какие-то решения. Так или иначе. И почти никогда нет этого пресловутого компромисса. То, что можно назвать этим словом, в случае Лэнса обычно — проигрыш. И проигрывать он слишком не любит. Слишком любит оставлять за собой последнее слово. И всё-таки кажется, что он за свою не такую уж долгую жизнь уже изрядно наломал дров: рано или поздно придётся перед кем-то ответить. Только перед кем? Если бог есть, то где он был тогда, когда в нём так нуждались? Перед законом? Это сложнее. У ребят типа Лэнса специфические отношения с этим. Что является преступлением для обычных людей, для агентов — работа. Специфическая, марающая руки и душу, если та существует. Но номинально они — «хорошие» парни. А вопросы этики — не самая сильная сторона агента Ланселота Хантера. Если ими задаваться — можно слететь с катушек. Проще считать, что он делает правильные вещи, а, как сказал шеф, именно за умение принимать решения его и ценят. Ведь, по большому счёту, что война, что эта агентская служба — не геройство, долг или что-то там ещё, а просто решения живых людей. Кто враг, а кто — друг. Стрелять или нет. Выменивать оружие на что-то полезное, зная, что этим самым оружием могут не сегодня, так завтра убить «своего», или сдать того, кто так делает.       На белой стене расхаживает Шон Коннери[8], и Лэнс открывает новую банку сидра, вытянув ноги на журнальный столик. Ему никуда не хочется идти, возможно, он заночует на диване. Что-то давит на грудь, мешая сделать вдох. Это из-за решения. Снова, опять, вернуться туда, откуда ушёл. Над ним довлеет не сам факт, что это — разведка. Его расстраивает подсознательное желание вернуться, он этого ждал. Потому что у него никогда в жизни не получалось уйти насовсем. Не спасают даже сожжённые ко всем чертям мосты — перепрыгнет. Лэнсу очень хочется поставить точку хоть в чём-то. Не возвращаться. В разведку, в наёмники, к Бобби. Но он чувствует каждой клеточкой тела, что всё равно не раз и не два пройдёт по этому порочному кругу. И будет идти до тех самых пор, пока сердце не остановится. Это — сраный мазохизм. Похоже, у него всегда была к нему предрасположенность. Поэтому он ехал в Афганистан, сходился с Бобби… И продолжает искать неприятностей на свою задницу, причём в тех местах, где уже с ними имел дело. Они там точно есть. Это приносит ему удовольствие.       — …То, что я совершил этим вечером, — Лэнс повторяет вместе с Коннери[9], заменяя одно лишь слово, — было ради Королевы и страны.