***
Первым, что Джек видит в руках Кайда, открыв дверь — верёвка, завязанная характерной петлёй. Расстояние между ними преодолевается в считанные секунды, хоть и нет особых причин торопиться: верёвка — это тебе не пистолет у виска, где достаточно всего-то спустить курок. Скорости прибавляет накатившая злость. Да, за те дни, что Кайд провёл в доме, Джим истратил на него половину запасов нашатырного спирта; да, большую часть дня его колотит от одной мысли, что нужно выйти за пределы комнаты; и всё-таки не верится, что он решил сдаться так быстро. Так рано. — Ты что себе удумал, а?! — Джек хватает его за плечи, разворачивает к себе и встряхивает. Голова Кайда дёргается, как у безвольной марионетки, и от пришедшего на ум сравнения совсем мерзко. — Ты мог бы хоть попытаться, хотя бы сделать вид, что не собираешься здесь подыхать! Одно дело — рисковать своей задницей ради чего-то, а другое — помочь Кукловоду себя прикончить. Глаза Кайда едва заметно округляются, и он приоткрывает рот, чтобы ответить. Ещё с ним и спорить? Ну уж нет! — Мог бы хоть подумать о тех, кто снаружи! Сам говорил, у тебя там семья, тебя будут искать… Прикинь, как они обрадуются, если уже завтра найдут этот чёртов дом, а ты не дождался и помер. — Джек… Так, увещевания очевидно не работают. Джек задумывается: как бы поступил кто-то другой? Ну, Джим наверняка начал бы рассуждать о том, что этот дом не тюрьма и не нужно его бояться. И вообще надо бы раскрыть объятия и лететь на крыльях любви навстречу всем его тайнам. Втихаря бы порадовался, что получил шанс поупражняться в психотерапии. Брр, нет уж, до уровня своего брата он точно не опустится. Дженни… Дженни, пожалуй, обняла бы и сказала, что всё будет хорошо. Странновато в его исполнении, но сойдёт — так решает Джек, до хруста рёбер прижимая к себе потенциального суицидника. Слова, слишком мягкие, даются с трудом: — Ты тут не один. Если вдруг что, попробуй ради разнообразия поговорить с кем-то. С Дженни. Со мной. Мы на твоей стороне. Не зная, как там ещё принято утешать в критичных ситуациях, Джек похлопывает его по вздрогнувшей спине: — Мы рядом. Я рядом. Если тебе плохо, ты можешь этим поделиться и всё такое. — Это, конечно, очень мило, — наконец собирает слова в осмысленную фразу слегка придушенный Кайд. — Но я не собирался вешаться. Джек резко отстраняется — ровно настолько, чтобы смерить «самоубийцу» подозрительным взглядом. И в самом деле непохоже: никакой усталости или обречённости. Живые глаза за стёклами очков широко распахнуты, рот слегка приоткрыт. Пациент скорее жив, чем мёртв. Чёрт. — А петля откуда? Только не говори, что решил комнату украсить, — Джек отступает на шаг назад. Кайд пожимает плечами: — Подарочек от Кукловода, я думаю. Лежала на кровати вместе с кассетой. — Уже знаешь, что там? — Требовалось срочно сменить тему — пока не посыпались вопросы вроде: «На кой чёрт ты полез обниматься?» Слишком, слишком тяжело будет найти ответ. Медленно покачав головой, он направляется к видеомагнитофону. Мгновение спустя комната наполняется голосом их мучителя: «Ты не слишком-то усердствуешь на пути к свободе. Быть может, другой путь для тебя будет короче?» Да уж, в комплекте с петлёй намёк прозрачный. Яснее некуда. Джек стискивает зубы. Мало ему похищений и смертоносных ловушек, решил в открытую довести до самоубийства? А не пойти бы ему… — Нет уж, — Кайд говорит тихо, но уверенно, — я ещё поживу. Оба голоса затихают, и комната в мансарде тонет в тягучей тишине. Так и тянет нарушить. — Ты опять провалил испытание? Тяжёлый вздох: — Нет. Я успел, просто… просто ненадолго отключился в начале. Ах да. Опять этот ненормальный, нечеловеческий страх перед видом текущей крови. За то время, что Кайд провёл в доме, Джек успел убедиться: боль его не особо пугает. Всё в полном порядке, пока он не посмотрит на свежий порез. Посмотрев, Кайд стремительно бледнеет, на лбу проступает пот, а глаза теряют цвет, обращаясь тусклым стеклом. Он больше не падает навзничь, нет. Всего-то замирает, словно робот, у которого сели батарейки, и тупо смотрит в одну точку — на то, как ширится на ладони алая полоса, как срываются на пол тяжёлые капли. Это невозможно понять, да и, наверное, нет необходимости. Легче просто принять как данность. Джек кивает и уходит, когда его настигает робкое: — Спасибо. За то, что… ты на моей стороне. Джек бурчит что-то невнятное и выскальзывает за дверь. Не хватало ещё, чтобы кто-то увидел, как он краснеет. А краснеть ему придётся, когда так некстати будут приходить на ум неуместные воспоминания: о мимолётном тепле чужого тела, об отголоске дыхания на щеке. Проклятье.***
Тот, кто считает, что ножницы — это не оружие, никогда не пробовал достать их из собственной руки. Джек ругается про себя, осматривая рану. Глубоко, чёрт подери. Кажется, слегка надавишь с внутренней стороны ладони — и проткнёшь насквозь. Разорвёшь мясо и мышцы так, что ни один хирург не сошьёт. Если смотреть на свет, видно чудом не задетую, тревожно пульсирующую вену. Джек не знает, что хуже — ранение или то, как стекленеют глаза Кайда, проходившего испытание вместе с ним. Сейчас отключится, как всегда. Мало того, что сейчас бы матом орать от боли, так ещё и напарника в чувство приводить; так себе удовольствие. — Д-дай руку. Перевяжу. Кайд покачивается, как пьяный, блуждающий взгляд фокусируется с трудом; на лбу застыли капли холодного пота. Наверное, поэтому Джеку кажется, что он ослышался. — Чего?! — Я в порядке, п-правда. Я смогу. Дрожа, он едва касается раненой руки, и Джек мельком думает: хоть бы не сделал хуже. Сейчас нужно справляться своими силами, лишь бы не ползти на поклон к Джиму. Хреново, когда единственный врач в доме — брат, с которым ты на ножах, а из стерильного у тебя только пузырёк разбавленного спирта. Из горла вырывается болезненное шипение, когда пресловутый спирт щедро выплескивается на рану. Другого человека Джек бы упрекнул в перерасходе ценного ресурса; но, кажется, если сейчас что-то сказать Кайду — он опять замрёт, и останется только повесить ему на лоб табличку «Ушёл в себя и не вернулся». Вместо боли лучше сосредоточиться на других ощущениях и мыслях. Например, на том, как покалывает в кончиках пальцев, когда Кайд накладывает повязку, как мучительно кривятся его губы, когда приходится затянуть потуже. Ей-богу, словно это в него воткнулись чёртовы ножницы. Расправляя повязку, Кайд на мгновение замирает, чтобы затем ободряюще погладить запястье. Чуть приподнимает его руку — не поцеловать же собирается, нет? Джек прикрывает глаза, сосредоточившись на горячем дыхании, согревающем немеющие пальцы. Голос у Кайда необычайно серьёзный, словно он даёт клятву: — Я не буду обузой. Я... я буду защищать тебя. Из уст того, кто себя-то защищает с трудом, кто готов свалиться без сознания при виде капли крови и первое время пугался бутылок с вишнёвым соком, эти слова звучат смешно. Но Джек почему-то не смеётся.