Rabbit In Your Headlights

Рынок душ до отчаяния прост, говоришь? Да, вот только твоя была самой лакомой, самой желанной. Тут уж спрос и взлетел, да? Пить за упокой алкоголика — идея хуевая, но Олег вот сидит на полу с бутылкой чего-то и смотрит. Куда? Не знает. Зачем? Не знает. Пары спирта терновым ожерельем обрамляют горло. Пьет быстро, резкими глубокими глотками. Чтоб отрубиться быстрее. Ну, или направить мысли в направлении того, как бы наизнанку прямо в туалете не вывернуло. Было бы лучше. Могло бы быть лучше. Организм, сука, не тупой, держит его в сознании. Сука, говорю же. Он так аккуратно свое кольцо ему протягивает своими длинными бледными паучьими пальцами и шепчет: — Ты же любишь всякие безделушки на шее таскать, ну, держи вот. Савченко на серебряный череп смотрит внимательно. Делает вид, что первый раз в жизни это кольцо ему в поле зрения попадается. — Носи дальше, еблан. Сащеко чуть ли не смеется. Олежа в глазах видит издевку. «Себе-то хоть не пизди». И остывает. Роме тяжело руку на весу держать — вон, дрожит уже. — Ладно... И хваткой сгребает кусок металла в ладонь. Уведомление чиркает о корку мозга, как спичка. А потом еще одно. И еще одно. «Ты видел?!?????!!» «Че, оценил уже?» «Го в инсту Мирона» И Олег находит адрес. И смотрит на совместную фотографию. И читает (не)сопливую поеботу. «Ах, как великодушно с Вашей стороны, Федоров Мирон Янович! Вот...» lspolegi Спасибо Телефон рядом, бутылку поближе. Вот так. Олег не смущается пиликаньем айфона и светом дисплея. Все задают вопросы. Все соболезнуют. Пока похуй. Не факт, что что-то изменится. — Прикольно мой город называется, а? Мне нравится. Савченко не сразу соображает. — Могилев? — Ага. Олежа улыбается. Тогда, наверное, не зря. Грязь звонит. 2:56. — Да? — Живой? — Да. — Слава Богу. Спи. — Ага. Телефон снова рядом. Бутылка снова целует в губы. — Господин Савченко? Нам очень... А внутри все так: раз! И падает куда-то. Хоть он и был готов. Не был. Ноги каменеют. Мозги чистые, будто вышибли. Доктор что-то говорит, и говорит, и говорит. Олег только поворачивается к нему лицом и не моргая чеканит: — Когда можно будет его забрать? Врач в ступоре стоит, чуть не закашливается. Глазами хлопает. — Что? — Человека похоронить надо. Когда забирать? Добрый аккуратный доктор с бородой белоснежной снова глазами как идиот похлопал. Продолжил. — Личные документы его и вещи сейчас заберете. Мы его в морг пока положим. Свидетельство в ЗАГСе о смерти возьмите. Потом справку в морге. А потом с вещами возвращайтесь. И катафалк уже должен быть готов... — Будет. До свидания. А Владимиру/Петру/Александру Михайловичу/Алексеевичу/Валерьевичу как-то дурно становится. Как при сложных операциях не становится. И взгляд человека в душу врезается надолго. Холодный, деловой. Понимает отчасти — самому приходится часто себя в руках держать. А с другой стороны, это спокойствие ему тяжестью под желудком отдается. Могильное, неприятное. Пальцы тарабанят по стеклу. По дну жидкость плещется. Очки его он себе забрал. Тоненькие, круглые. Оглаживает дужку пальцем. Холодная. Прямо как кожа его. Когда... В общем, когда он в своем последнем пристанище уже лежал. Олег запомнил, чего там — часов 10 назад это было. Надеется, что со временем забыть сможет. Мама как-то говорила, что боль при родах забывается. Боль от холода и дождя моросящего другая. Она, как желчи комок горящий от пальцев к солнечному сплетению тянется и там копится. И расползается, как красное вино по салфетке, которую Рома на пол кидал, когда бокал со стола опрокинул. Было пофиг, по большому счету. Но рефлекс уже. Он рубашек своих белых кучу попортил красными пятнами. Рома боль любил. Олег не особо вникал почему. Просто, ну, вот человеком таким был. Миро хоть и мудак тот еще, но, в принципе, все правильно сказал. Боль, как он пьяный втирал, ему творить помогала. Савченко в это не лез. Пока музыку пишет — все нормально и стабильно. Жить можно. Он тогда красивым становился. Сидел за пультом в полумраке, в монитор в темноте упирался и слушал. Всегда без наушников. Говорил, мол, хочу знать, как оно все будет на сцене на полную звучать. Если звучит круто и громко — значит не зря ебался по ночам. Если не звучит, ну, бля. Будет дальше по ночам сидеть, пока себе и всем вокруг мозги не выебет. А если и выебет — Олег был уверен — оно того стоило. Астапов мог часами вокруг ходить и за голову держаться, уши прикрывать, но Сащеко все сидел, и сидел, и сидел. Денис заебывался, но не ныл. А Савченко как дурак пялился в его спину сутулую. Молчал и пялился. Он все думал, что Грязь его лучше понимает. Англичанина не спрашивал — знал, что он отвечать не будет. Да и напарываться на все эти выяснения отношений не хотел. С Ромой это обсуждать очень тяжело было. Огрызаться начинал. Минск тем временем просыпаться начал. Бутылка пустая стоит уже. Олег остывает. В голове строчки всплывать начали. Что-то про сигареты и ракеты. Сигареты. Пачка на столе. Подняться бы только. Уже в руках. На балкон переступить. Вот так. Безотказная тут только зажигалка. Олег однажды ему высказывать с дуру начал. «Заканчивай все это, питайся правильно, пить бросай». Мертвец так глаза на него поднял и сказал: — Че, в мамки мне заделался? Готовься мне жопу тогда вытирать. Савченко опешил и опять капать на мозги принялся. Сащеко так смерил его взглядом и из комнаты вышел. Закурил. И басом с балкона крикнул: — Сюда иди! Олежка поднялся, пришел. Рома стоит, курит неспешно. Потом за грудки берет, зажимает сигарету в зубах. Одной рукой ее берет, затягивается и прямо в лицо Олегу дым выдыхает. — Вот на хую я твой ЗОЖ вертел. Сигарета недокуренная прямо вниз летит. И нет, чтобы по-нормальному поистерить. Олег все храбрится. Молча ходит. Молча соболезнования листает. Молча переживает. Астапов клещами из него ничего не вытянул. И тряс за плечи, и бить уже хотел, только вот знал, что бесполезно. Вроде понимал, что Олегу не похуй, но видеть хотел. Савченко его не убеждал ни в чем. Просто терпел. И сейчас. Вот вроде хочется сползти по балкону вниз, на пол, свернуться в три погибели и заорать, и зареветь. Но стоит. Пялится на деревья. На небо. И все в том же духе бьет кулаком по подоконнику. — Иди ты, блять, нахуй, Рома Англичанин! Закреп в официальном паблике ЛСП пестрит постом о том, что шоу продолжается. А у Смерти сейчас самый преданный и понимающий любовник.