***
Парижские улочки утопали в шоколадном полумраке, отовсюду доносились ароматы цветов: лилий, орхидей, даже лепестков мандарина. Город пребывал в сладкой полудреме — зажмурившийся и теплый как сонный котёнок. Мягкую тишину лета, лежавшую на мостовых, нарушали звуки шагов Флорана. Шершавый асфальт отвечал приглушенно, а гладкий камень, напротив, хлестко и звонко. Они создавали мелодию его отчаяния. Не хочу дышать, или умирать. Смог меня ты парализовать… Каждый шаг отдавался глухим ударом сердца, прибавляя все больше решимости.***
— О, Флоран, здравствуй! — Микеле выпорхнул из-за столика, отливавшего перламутром, за которым он ждал Фло. В ответ на нежные и неспешные объятья Мота, он лишь чмокнул того легко в щёку, потершись подбородком о колючую щетину. Флоран лишь улыбнулся, коснувшись кончиком носа переносицы итальянца. — Я скучал, Микелеее… — француз углубил объятья, прижимая возлюбленного ближе, вдыхая легкий аромат сладкого апельсина. Локонте немного стушевался и притих, опуская голову. Всё в нем выдавало задумчивую настороженность, что не укрылось от чуткого взгляда Фло. Мужчина положил руки на плечи итальянца, слегка отодвигая от себя. — Микеле… — осторожно начал брюнет, — Что-то произошло? — он попытался улыбнуться, но вышло скудновато. Ответом на его полуулыбку стала ослепительная улыбка Микеланджело, которая, правда, казалась немного вымученной, натянутой. Возможно, итальянец так и простоял бы, улыбаясь, но Флоран легонько встряхнул его, кажется, осыпав тем самым налёт напускной радости, со звоном монет сошедший с плеч итальянца. Микеле отряхнулся, сбрасывая с себя остатки мрачного наваждения, и, взяв Флорана за руку, подвёл его к столику, фривольно усаживаясь напротив. Всё в нем: каждый жест, взгляд, вздох казались Моту наигранными, пластиковыми. Покусывание ногтей. — Фло... — осторожно начал Микеле, — На днях ты звонил мне вечером, и я сказал, что не могу говорить, так как занят… С другом. — Локонте слегка прикусил губу, что не укрылось от Флорана. Брюнет недоверчиво глянул на возлюбленного. — Так вот — Микеле озарился привычной улыбкой, но тут же подумал о чем-то и сник. — Этим другом была Ноэми… Флоран едва заметно, сохраняя солнечные блики в глубине глаз, улыбнулся. Не находил он ничего предосудительного в дружеских посиделках, ведь сам, иногда поддавшись скуке и одиночеству, приглашал в свою уютную обитель веселую компанию дорогих людей. Но что-то сейчас настораживало Мота. Возможно, это был виноватый взгляд Микеле и резкость его движений, а может быть, воспоминание о том, как Гарсия обнимала Мике по окончании последнего концерта. Юная особа прижимались то к руке итальянца, то к плечам, а то и вовсе красноречиво обхватывала руками за талию. Ей ничто не могло помешать скакать по нему как птичка, ведь никто не был наслышан о продолжительных отношениях Моцарта и Сальери. Труппа, кажется, не замечала этих теплых искр, что излучали глаза возлюбленных, когда они легко болтали за кулисами. Не замечали легких, почти невесомых касаний и взмахов ресницами. Одним словом, об их отношениях знали лишь они сами, храня эту тайну глубоко в душе, подле душевной теплоты, согревающей каждого из них. — Так… Вы были с Ноэми… — Наедине. — оборвал начавшего было Флорана Мике. — И об этом ты хотел бы поговорить? — легкая улыбка, буквально одними кончиками губ. — Я хочу открыть тебе правду, которой лучше было бы стать вымыслом… — Микеланджело чуть сгорбился, опуская лохматую голову вниз. Послышался легкий звон кулонов, опавших на стол. — Дело во мне. Это я всё, как обычно, испортил!.. — всхлипнув, Микеле уткнулся головой в мягкие платки, по обыкновению опоясывавшие запястья. Мот взглянул на любимого мужчину с мутным осознанием. Его опасения начинали подтверждаться, выплывая из глубины души Микеле облачками мутного дыма. Кажется, уши заложило. — Мы с ней… Только обрывки фразы, цельная картина не складывается. — Прости… Не понимаю. Микеле нагнулся вперед и потряс Фло, глядящего слегка отрешенно, за плечи. Затем, всхлипнув, опустился в мягкое плетеное кресло. Зарылся руками в волосы, утонул в беззвучном крике. Мот все так же сидел отрешенно. Он составил фразу по кусочкам, и нетрудно было теперь понять, отчего у Микеле такой убитый вид. Фло, мы с ней тогда переспали. Так было нужно, прости… Так было нужно, да?..***
С тех пор они больше не встречались. Флоран тогда встал и вышел на ватных ногах, а Микеле — его Моцарт, его жизнь, его муза, — остался сидеть, растрепанный и помятый. Флоран, теперь уже неспешно, брел по темной улочке, вспоминая, как выбрался тогда из-за столика, на ватных ногах побрел домой. Он оставил Микеле сидеть все в той же позе — подавленного, растрепанного и слегка помятого. Брюнету сейчас было все равно, что станет с его возлюбленным. Фло тихо шёл по окутанной ароматами выпечки уютной улочке, не замечая земли под собой. В его голове пульсировала услышанная не так давно в одном из рок-пабов песня известной группы. Знаешь… Ты всегда помогал мне быть более открытым, эмоциональным, принимать себя таким, какой я есть. Ты помог мне справиться с самим собой, освободил от кокона. Ты — звезда, что сияет в моём небе так ярко… Из-за тебя стены вокруг меня рушатся. В уютном полумраке спальни Флоран, сидя на полу, легко перебирал пальцами струны своей любимицы. Так уж давно повелось, что игра на гитаре умиротворяла его, приводила мысли в порядок. Но сейчас он ощущал нечто обратное: с каждым аккордом, каждым переливом мелодии, в душе Мота поднималась какая-то темная пыль, будто меткий жокей хлестал кнутом по выжженой земле. «Я знаю, я неудачник» — удар. «Я прятался в страхе, будучи отвергнутым…» — еще более хлёстко. На глаза наворачиваются предательские слёзы, гитара бережно сдвигается в сторону. Кто бы мог подумать, что столь жизнерадостный и легкий на подъем Флоран будет вот так убиваться под звуки гитары во мраке французской ночи.***
Микеле… Мой лёгкий итальянский бриз, окутывающий легко и ненавязчиво, приносящий с собою аромат моря и сладких апельсиновых плодов. Мике… Предрассветный туман, бесшумно закрадывающийся глубоко в сердце и оседающий там капельками росы.***
Флоран прикрывает глаза, отчего по щеке стекает солоноватая слеза, составляя за собой блестящий след. В его душе все так сложно и неоднозначно. Все тело сковывает ломка — натуральная, уподобляющая его наркозависиму, выдергивающая заживо все суставы, дробящая кости. Он падает на колени, зарываясь руками в завитки волос и сгибаясь в немом крике. «Ты должен вытащить меня отсюда!» Тело сотрясают немые рыдания. Их грубые рывки превращают гибкое и элегантное тело Фло в подобие старой, изломанной вешалки для одежды. Но вот, спустя несколько секунд, он успокаивается, мешком оседая на пол. Полупустой взгляд устремлен куда-то перед собой, в глубине глаз цвета утреннего кофе тлеют угольки. Это боль. Она жжёт, не потухает, и абсолютно точно не исчезнет сама, пока Флоран лично не погасит её. Он устал разжигать этот костёр чувствами, которые запирает глубоко внутри. Хватит. Доколе можно терпеть это, дожидаясь, пока жар всё оплавит внутри? Мужчина поднялся, в глазах плескалась мрачная решимость — он откроет эту печь внутри себя, выпустит этот яростный огнь, и сможет жить.***
Парижские улочки утопали в шоклоданом полумраке, отовсюду доносились ароматы цветов: лилий, орхидей, даже лепестков мандарина. Город пребывал в сладкой полудреме — зажмурившийся и теплый как сонный котёнок. Мягкую тишину лета, лежавшую на мостовых, нарушали звуки шагов Флорана. Шершавый асфальт отвечал приглушенно, а гладкий камень, напротив, хлестко и звонко. Они создавали мелодию его отчаяния. Не хочу дышать, или умирать. Смог меня ты парализовать… Каждый шаг отдавался глухим ударом сердца, прибавляя все больше решимости.***
— О, Флоран, здравствуй! — Микеле выпорхнул из-за столика, отливавшего перламутром, за которым он ждал Фло. В ответ на нежные и неспешные объятья Мота, он лишь чмокнул того легко в щёку, потершись подбородком о колючую щетину. Флоран, в ответ на это, лишь улыбнулся, коснувшись кончиком носа переносицы итальянца. — Я скучал, Микелеее… — француз углубил объятья, прижимая возлюбленного ближе, вдыхая легкий аромат сладкого апельсина. Локонте немного стушевался и притих, опуская голову. Всё в нем выдавало задумчивую настороженность, что не укрылось от чуткого взгляда Фло. Мужчина положил руки на плечи итальянца, слегка отодвигая от себя. — Микеле… — осторожно начал брюнет, — Что-то произошло? — он попытался улыбнуться, но вышло скудновато. Ответом на его полуулыбку стала ослепительная улыбка Микеланджело, которая, правда, казалась немного вымученной, натянутой. Возможно, итальянец так и простоял бы, улыбаясь, но Флоран легонько встряхнул его, кажется, осыпав тем самым налёт напускной радости, со звоном монет сошедший с плеч итальянца. Микеле отряхнулся, сбрасывая с себя остатки мрачного наваждения, и, взяв Флорана за руку, подвёл его к столику, фривольно усаживаясь напротив. Всё в нем: каждый жест, взгляд, вздох казались Моту наигранными, пластиковыми. Покусывание ногтей. — Фло. — осторожно начал Микеле, — На днях ты звонил мне вечером, и я сказал, что не могу говорить, так как занят… С другом. — Локонте слегка прикусил губу, что не укрылось от Флорана. Брюнет недоверчиво глянул на возлюбленного. — Так вот — Микеле озарился привычной улыбкой, но тут же подумал о чем-то и сник. — Этим другом была Ноэми… Флоран едва заметно, сохраняя солнечные блики в глубине глаз, улыбнулся. Не находил он ничего предосудительного в дружеских посиделках, ведь сам, иногда поддавшись скуке и одиночеству, приглашал в свою уютную обитель веселую компанию дорогих людей. Но что-то сейчас настораживало Мота. Возможно, это был виноватый взгляд Микеле и резкость его движений, а может быть, воспоминание о том, как Гарсия обнимала Мике по окончании последнего концерта. Юная особа прижимались то к руке италтянца, то к плечам, а то и вовсе красноречиво обхватывала руками за талию. Ей ничто не могло помешать скакать по нему как птичка, ведь никто не был наслышан о продолжительных отношениях Моцарта и Сальери. Труппа, кажется, не замечала этих теплых искр, что излучали глаза возлюбленных, когда они легко болтали за кулисами. Не замечали легких, почти невесомых касаний и взмахов ресницами. Одним словом, об их отношениях знали лишь они сами, храня эту тайну глубоко в душе, подле душевной теплоты, согревающей каждого из них. — Так… Вы были с Ноэми… — Наедине. — оборвал начавшего было Флорана Мике. — И об этом ты хотел бы поговорить? — легкая улыбка, буквально одними кончиками губ. — Я хочу открыть тебе правду, которой лучше было бы стать вымыслом… — Микеланджело чуть сгорбился, опуская лохматую голову вниз. Послышался легкий звон кулонов, опавших на стол. — Дело во мне. Это я всё, как обычно, испортил!.. — всхлипнув, Микеле уткнулся головой в мягкие платки, по обыкновению опоясывавшие запястья. Мот взглянул на любимого мужчину с мутным осознанием. Его опасения начинали подтверждаться, выплывая из глубины души Микеле облачками мутного дыма. Кажется, уши заложило. — Мы с ней… Только обрывки фразы, цельная картина не складывается. — Прости… Не понимаю. Микеле нагнулся в перед и потряс Фло, глядящего слегка отрешенно, за плечи. Затем, всхлипнув, опустился в мягкое плетеное кресло. Зарылся руками в волосы, утонул в беззвучном крике. Мот все так же сидел отрешенно. Он составил фразу по кусочкам, и нетрудно было теперь понять, отчего у Микеле такой убитый вид. Фло, мы с ней тогда переспали. Так было нужно, прости… Так было нужно, да?.. С тех пор они больше не встречались. Флоран тогда встал и вышел на ватных ногах, а Микеле — его Моцарт, его жизнь, его муза, — остался сидеть, растрепанный и помятый.***
Флоран теперь уже неспешно брел по темной улочке, вспоминая, как выбрался тогда из-за столика, пошатываясь побрел домой. Уютная зелень парижской улицы окутывала его ароматами розовых лепестков и шоколадных круассанов. Отовсюду доносился щебет птиц и людей, увлеченных жизнью и влюбленных в неё. Таких, как он сам. Каким был он сам, до этого момента. Сейчас же брюнет, словно оглушенный разорвавшимся снарядом, плелся, не разбирая дороги, а в голове его гремела, словно гимн разбитой любви, недавно услышанная по радио песня. I don’t wanna to breathe I don’t want to die, I can’t feel I’m paralyzed. I’m not taking this tonight Give me back my life! Флоран с силой сжал ладонями виски. Этот жуткий гимн разбитому сердцу был невыносим, как и предательство Микеле. Как и тогда так же и сейчас -болезненно и одновременно сладостно было ощущать этот гул в голове и сердце, сливающийся в жуткую в масштабах своих песню, зовующую его на бой. Он никому не говорил, и даже самому себе не признавался, что втайне сохраняет надежду на воссоединение с Микеланджело. Лишь ему были известны сокровенные тайны Фло, только он видел его таким разносторонним: молчаливым, сияющим от счастья и сгорающим от обиды. И посему Флоран не упускал возможности наблюдать за жизнью ветренного итальянца. На улице, репетициях и даже в соцсетях ловил его манящие улыбки и задорные взгляды, которые, хоть и не предназначались всегда лишь ему, но все же освещали его, уверяя в том, что чувства Микеле истинны… Да, француз был влюблён не на шутку.***
Сейчас, с холодной решимостью пересекая дорогу, приведшую его к порогу Микеле, Фло проносил по тропе своей памяти последние кадры, сорвавшие его с цепи: вот инстаграм Микеланджело — место, куда он в порыве радости и вдохновения выкладывал разнообразные фотографии, как их совместные, так и, казалось бы, совершенно ничего не значащие для стороннего наблюдателя, но дорогие сердцу им двоим. А вот и обновления — снимки обнаженной женской фигуры, нежащейся под струями теплой воды в ванной Микеле. Флорану не составило труда догадаться, кому именно принадлежал обнаженный силуэт, и в этот миг сквозь его тело словно прошёл электрический разряд. Именно фото обнаженной Ноэми Гарсиа и привели его сейчас к порогу некогда уютного дома, где они вместе проводили столь дорогие сердцу дни и ночи… У меня есть цель, поставленная самим собой Уничтожить всё, что я когда-либо имел. Вновь эта прекрасная в убийственности своей песня бьёт в набаты в распаленном ревностью мозгу. Каждый шаг — словно удар колокола: в сердце — удар! В мозг — боммм! Но Моту не жаль, он знал, что счастье не может длиться вечно, и посему позволяет океану холодной, обжигающей ярости поглотить себя без остатка. Флоран подходит к двери, и тут же его окутывает вихрь воспоминаний: Вот они, счастливые, улыбающиеся и слегка опьяненные — сладким розовым вином и друг другом, прижимаются к холодной, отрезвляюще-твердой двери, но от этого не прекращают улыбаться. Напротив, их улыбки становятся шире, чтобы в следующий миг быть поглощенными неистовым влажным поцелуем. А вот — тоже они — такие наивные и милые, еще не открывшие совместно новых горизонтов, робко мнутся с ноги на ногу, легко улыбаясь. В руке Фло большущий пакет шоколадных конфет, а у Микеле — бутылочка вишневого ликера. Ох, в ту ночь дверь укрыла собою сотни тысяч различных звуков, укрывая новоиспеченных любовников от людской молвы. Ты отобрал мою честь, Взял надо мной контроль. Уже не осталось ничего неприкосновенного. Флоран вскидывает голову, высвобождаясь из воспоминаний. Вновь и вновь гремит в голове эта песня. Он должен прекратить это. Микеле обязан вернуть ему жизнь! С разгону толкает дверь в рукой, зная, что она никогда не заперта. Теперь это сыграет против любвеобильного итальяшки. И далее все происходит как в замедленной кинопленке: Полусонный Микеле при виде растрепанного, разъяренного Флорана, застывает в коридоре соляным столбом. Во взгляде глаз цвета молочного шоколада мелькает осознание того, зачем пришел его возлюбленный в столь поздний час, но сделать Локонте ничего не успевает. Именно поэтому он оказывается сбитым с ног обезумевшим отчаявшимся Флораном, поэтому же он не препятствует, когда брюнет с силой встряхивает за плечи и, кажется, прикладывает макушкой об пол. Он потому практически не отбивается, ведь чувствует, каждый день, и особенно ночь, вкушает собственную вину. Это именно Микеле, и никто другой, поддался на уговоры в состоянии нестояния. Принял на веру слова Ноэми о то, что у всех вызывает подозрения сорокалетний холостяк… Господи, как же это жутко звучит! Конечно же он поверил. Погруженный в собственные мысли и бескрайнюю отрешенность, он только после жесткого укуса в шею осознает происходящее и спешит столкнуть Флорана, чтобы поскорее всё разъяснить. Но Микеланджело не может этого сделать, так как вновь взвывает от боли, ощущая всем телом обжигающий укус. Каждая клеточка тела кричит о том, что этот дикий огонь поглотил его полностью. Микеле отприрается, но безуспешно — Флоран перехватывает его запястья и заводит за голову. Намеренный осуществить свою несовсем запланированную месть, а именно показать Мике, что именно он потерял, ведомый голосом в голове, трубящим «Верни мою жизнь назад!», француз почему-то замирает. Их взгляды встречаются в одной точке, и в тот же миг мечущийся Фло молча оседает на бедрах Микеле. Тот уже не сопротивляется, а просто изучающе смотрит на Мота. В этот момент происходит осознание: в голове Флорана, там, где до этой секунды заунывно трубил набат и били барабаны, словно трескается тонкое синее стекло. Он с трудом приподнимается, пятясь назад, понимая, что он чуть не убил самого дорогого на свете человека. Того, кто окружает его запахом сладкого апельсина и любовью. Пусть они и расстались, но зачем же заканчивать все так?.. Фло усаживается на корточки подле Микеле и берется за голову. Каким же идиотом ощущаешь себя в такой момент… Теперь он не то что об отношениях, даже о мыслях, относящихся к Микеле, должен позабыть. И скрыться. Нет, гордо уйти из его жизни… Или просто уйти. Паркет скрипит под подошвами француза, когда он с усилием поднимается и уходит прочь. — Так не пойдет. — Фло замирает, не в силах обернуться туда, откуда раздается приглушенный, с хрипотцой голос. — Я не согласен. — Микеле делает огромное усилие над собой, превозмогая боль в шее и конечностях, но произносит: — Верни мне мою жизнь. Нашу жизнь Фло. Я был неправ… Брюнет оборачивается и застывает на месте, а затем — столь же неистово, как и несколько мгновений назад, обрушивается на Микеланджело, но теперь уже для того, чтобы прижать к своей груди. Кому нужна эта обида, если любимый человек раскаивается, признает все же, что Фло дорог ему. Флоран не хотел во всем разбираться, его захлестывала черная обида, не дававшая ему здраво мыслить. Но в итоге он сдался. Сдался любви. Сдался Мике. Он поверил ему…***
— Я должен был вначале обсудить это с тобой, но… Я боялся. Боялся, что после этого ты не примешь меня, заклеймишь изменником, и будешь прав. — Микеле в очередной раз вздохнул, тут же ойкнув, когда антисептик прошелся по месту укуса. Фло вздохнул, понимая, что не вынесет больше этих оправданий, и вовлек любимого итальянца в долгий, полный неразделенной нежности поцелуй. Музыка в голове, конечно же играла, но теперь это была Симфония сердца Вольфганга Амадея Моцарта.