В честь космоса

      В детстве Лэнс считал, что в условиях открытого космоса цветы не могут зацвести, вырастить из семечка зеленые стебли, а уж тем более дать бутоны, как на Земле. Ведь если подумать, в космосе не было условий для жизни: солнечный свет здесь губительнее огня, вода как таковая только в состоянии вечного льда, полное отсутствие полезных минералов и нулевая гравитация. Но наука не стояла на месте, и вскоре в орбитальных станциях зацвели сады, а вместе с ними спал и скептицизм. Вот другое дело, могут ли цветы расти в тугой грудной клетке, где нет почвы, бьется сердце, по артериям бьет кровь, и нет солнечного света.       Лэнс мнет изжеванные, липкие от слюны цветки в руках. Они повсюду: в раковине, в карманах одежды, под ногами, на руках, большая часть – на полу. И думать о том, что кровь, забрызгавшая стены, одежду и лужами застывшая на цветах, принадлежит ему, чего-то не хочется. Кровь ярко-алая, как космеи, которые он оставил утром на горячей в бреду подушке, пахнет шоколадом вперемешку с железом. Юноша собирает цветы. Он старается как можно меньше смотреть в зеркало, боясь однажды увидеть живой загнивший труп. Хотя на самом деле изменения не такие серьезные, всего-то чуть впали щеки и потух взгляд.       Его любовь – первая, такая глупая и смешная – самое лучшее и самое страшное чувство. Лэнс чувствует, как его переполняют новые эмоции при взгляде на нее, как перед глазами идут круги-корабли вмиг затуманившегося сознания. В горле сухо, как у курильщика, а внутри все переворачивается, как в самый первый раз, и становится труднее дышать. В буквальном смысле: в следующую секунду он вылетает с капитанского мостика и закрывается в комнате, где с остервенением выблевывает острые цветы из горла. Они падают на пол, как черные голуби со сломанными крыльями. Их так много, что часть ещё застревает в гландах и оседает на языке. Лэнс режет ногтями горло и в бессилии касается длинных бурых лепестков с желтыми лунами-сердцевинками, слабо пестреющих в темноте комнаты.       Почему космеи? Уж не их ли назвали в честь того звездного отчаянья, кружащемся над его головою вечною каруселью, или наоборот, карусель тайн назвали в честь цветка? У цветка Лэнса лепестки чуть рваные на концах, цвета самого прекрасного красного вина. Они пахнут земным шоколадом и несут в своем запахе безответное отчаяние вперемешку с собачьей преданностью, отчего Лэнса тошнит с утроенной силой. Ему не хочется думать, как в самую первую ночь он бросался на стены от боли в груди, как ему хотелось взять боярд и одним выстрелом кончить с соцветиями в своих легких. Он помнит, как Коран нервно наматывал ус на палец и прятал глаза.       - Цветы ещё слишком малы, чтобы дать бутоны. Но они уже поразили печень, а вскоре пробьются в легкие. Шансы выжить… Их нет. Думаю, они забьют дыхательные пути       Лэнс злится. Разве можно говорить это таким спокойным тоном? Хочется взять и разбить этому глупому старику голову, потому что это ужасно_и_неправильно, такого_не_может_быть. Это неправильно и фантастично настолько, насколько фантастичны разумные механические львы, трансформирующийся в космический корабль замок и жизнь на других планетах в целом. Гул в голове нарастает, и сквозь него он уже мало что слышит.       Отяжелевшими губами он произносит:       - Как долго я проживу?       - Если повезет, то полтора месяца. Но ты можешь и избавиться от цветов.       Коран говорит, что самый лучший способ излечиться – признаться человеку, из-за которого эта болезнь началась. «Конечно, мы можем ещё попробовать извлечь их, но тогда ты вообще перестанешь чувствовать» и Лэнс даже не знает, что лучше: сдохнуть из-за клумбы в легких, или прожить всю оставшуюся жизнь как унылое бревно. И черт с ним, если бы ему нужно было признаться кому-нибудь из команды, даже хотя бы этому придурку Киту, он бы вынес этот позор как последняя тварь. Он десять раз вымыл бы руки тому, кто придушил бы его и избавил бы от ночных болей, но когда взгляд замирает на личике цвета какао в обрамлении седых волос, мозг отказывается думать. Ни-за-что. Никогда.       Лэнс не может сказать, что ему, если честно, очень страшно признаваться.       - Коран... Только не говори Аллуре, хорошо?       За это время у Лэнса появилось много новых любимых дел. Так, он научился врать и притворяться не хуже голливудского актера, чтобы никто из ребят не догадался об этом. Парню думалось, что это тайное, никто не должен об этом знать. Это - большое табу. Парень так и не мог объяснить, почему никто не обязан знать. Это был тупой страх, это было выше его. Еще Лэнс полюбил гулять в коридорах замка. Изучать стены, трогать пальцами пыль. Здесь было одиноко, и от того думалось гораздо легче. Здесь не было ничьих голосов и наставлений, одна тишина, как в каком-нибудь склепе или лесу.       Коран говорит, что ему следует быть осторожнее и, по возможности, ограничить контакты с Аллурой. Еще ему нужно делать много чего, чего ему делать совсем не хочется, и смысла, в общем-то, нет. Все рушится один за другим, как песочные замки или карточные дома.        Лэнсу нравится думать, что он - тот самый лиричный герой, по страданиям которого пишут поэмы и стихи. Он старается думать, что он особенный, раз уж именно в его теле распустились цветы. И цвет темного какао так совпадает с цветом ее кожи, что почти сливается в один прекрасный лист бумаги, на котором Лэнс рисует овальное лицо с вздернутым носиком и глазами цвета фиалок. А еще он не хочет думать о том, что жить ему осталось полтора месяца. И то, если повезет. А он не хочет, чтобы ему везло.        Если честно, ему так страшно.  ***       Сегодня он решился.       Ночь он провел в бессознательной панике, метался, царапал горло, выблевывая слюнявые цветы, часть из которых прилипала к гландам и оседала на языке. Почему-то ему казалось, что в разжеванных серединках смотрит она. Далекая и холодная, молча смотрела на него в темной комнате среди горящих цветков. Лэнс плакал, валялся перед цветами и умолял пощадить, боясь сказать что-то не то, чтобы образ не растаял перед ним, как восковая свечка. Лэнс вырывает стебельки из-под кожи и из горла.        И, если честно, он уже ненавидит свою святыню.       Выходя из комнаты, МакКлэйн несколько раз репетировал речь. Как он ей скажет? "Хэй, детка, я люблю тебя, и внутри меня растут цветы". Бред какой-то. Шутить сил не было вовсе, как и передвигать ноги. А может что-то вроде "Аллура, я влюблен в тебя как Ромео в Джульетту..." Нет, тоже не то! Лэнс горько хмыкнул: Ромео в конце заколол себя ножом. Желание закончить жизнь чем-нибудь посещало иногда и его, только руки_предательски_тряслись и юноша отбрасывал острие в угол.        В коридоре было пусто. Темнота грязно копошилась в углах, лизала следы и обнимала за плечи; всюду он видел чьи-то глаза, таращащиеся на него как рыбы в аквариуме. Ему неуютно.Лэнс прислушивался к каждому звуку. Ему казалось, что вот-вот выскочат остальные паладины, начнут крутить его в руках, трясти за плечи, смеяться и толкать его в круге рук, чтобы он не дошел и умер в этом круге от жалости и удушья. Он подскакивает, когда в другом конце коридора что-то падает.       Вот и нужная дверь. Лэнс останавливается в нескольких метрах. Он боится подойти, будто дверь пышет огнем и опалит лицо или обожжет пальцы. Тяжело дышит.       Лэнс чувствует себя, подобно человеку за час до смертной казни. Будто бы он - тысяча опасных преступников, которых требуется вздернуть на порицание и ужас всей толпе за их деяния и никчемную жизнь. Затягивайте петли на шеях, берите веревку толще! Лэнс знает: они не имеют к нему никакого отношения. Но сегодня утром он проснулся от того, что вновь задыхается.        Он стучит несколько раз и отдергивает руку - холодный неживой металл обжигает. Из комнаты доносится голос Аллуры. Он говорит что-то вроде "войдите". Или это, наоборот, "уходите"? Не важно, Лэнс входит.       И замирает.       Аллура сидит на пышной кровати в очаровательном ночном платье. Длинные волосы молочными волнами спадают на плечи из какао. Она останавливает блуждающий чуть сонный взгляд на его худом лице. Парень не видит в этом взгляде и капли нежности, и отчаянно кусает губу.       - Аллура... я... Я помешал тебе?       Весь ее несобранный вид действует на него крайне раздражительно, прося юношу уйти как можно скорее. Возможно, он сейчас закричит и бегом пустится оттуда в свою комнату, а возможно упадет в обморок. Безысходность в квадрате, думает он.        Девушка хмурится, будто вглядываясь в него, как в какую-нибудь импресионисткую картинку из старых журналов       - С тобой все хорошо, Лэнс? Ты выглядишь неважно, - она встает и направляется к нему. Лэнса внутренне трясет. Он отшатывается в сторону. - Все впорядке, Аллура! - почти выкрикивает он, отчего девушка вздрагивает, - Я хотел тебе признаться кое в чем...       Вывалить слова так сразу он не мог. Лэнс молчал, опустив глаза. Если она откажет       мгновенная смерть       И повезет, если безболезненная.       Девушка подходит ближе и невесомо касается плеча. Это место резко зудит, обещая назавтра стать ушибом или синяком.        - Это что-то важное?       Да, хочет закричать Лэнс, это очень важно, настолько, что я могу сдохнуть прямо сейчас! А ты откажешь, откажешь!        - Я... Аллура, с тех пор, как мы встретились... Ты так понравилась, - договорить он не смог.        Юноша схватился за живот и упал на колени в припадке кровавого кашля. Цветы смешиваются с кровью, две темно-алые боли рябят перед глазами, его крутит сильнее, дыхание заменяется гортанным хрипом утопающего.       Аллура вскрикнула. Она склонилась над трясущимся телом, трясла его за плечи и что-то напугано шептала. Лэнс почти ничего не разбирал из ее слов; дрожамищи руками он собирал цветы и прятал их по карманам куртки.       - Аллура, я должен сказать, - голос пропадал в бульканьях, - Все это время я... я влюбился в тебя! Идиот!       Девушка непонимающе хлопает глазами. Одними губами она шепчет "о чем ты говоришь, Лэнс? Что с тобой?". Она было встает, чтобы позвать на помощь, но тот успевает схватить её за руку и остановить. Самое главное сейчас - выговориться.       Он чувствует, как в легких становится еще теснее, и от этого больно.       - Я влюбился в тебя. Понимаешь? Так сильно, что внутри даже стали расти цветы... Тебе, наверное, еще никто так оригинально не признавался?       Новый приступ заставил Лэнса упасть на пол и удариться грудью. Внутри жгло и царапало из-за цветов. Откашлявшись, юноша поднял глаза на Аллуру. Она была напугана.       - Лэнс... Ты весь в крови...       - Не надо, пожалуйста. Я умру через несколько недель, - сорванный кашель, - Или дней. Теперь. Это неважно. Важно, что я должен сказать тебе это. Не надо плакать. Пожалуйста.        В ответ - тишина. Аллура не из тех, кто будет плакать из-за некрасивых признаний, и юноша рассчитывает на ее твердый характер как никогда.       - Коран говорит, что это ханахаки. Ты знаешь? Цветы растут внутри меня каждый тик, и это бесит... Коран говорит, что это все кончится, если я признаюсь тебе. Я здесь, вот, я перед тобой, так почему мне все еще плохо? - он срывается на крик и молотит себя по груди.       Аллура приникает к нему и перехватывает руки. У нее так много вопросов, но стоит ли? - а стоило несомненно. Его сердце бьется, как зашуганная птица в клетке, бешено-бешено. Она пытается что-то говорить, но паладин цепляется за подол ее юбки и плачет. Девушка не понимает, попала она в ужасный ад или нет. Ведь болезни ханахаки не существует впринципе. Или, по крайней мере, она хочет так думать, глядя на цветы вокруг нее. Но даже и так, самое страшное - она не может ответить ему взаимностью.       "Есть одно важное условие, - добавляет Коран, - Если ты хочешь вылечиться, то ваши чувства должны быть взаимны"       Лэнс вспоминает об этом в тот момент, когда рука Аллуры гладит его по голове. Ему кажется - вот оно, искомое лекарство, он спасен! Рука касается почти невидимо, перебирает пряди и задевает ухо. Нет, это не те радостные касания, как касались бы друг друга влюбленные или просто хорошие друзья. Рука хотела сочувствовать, успокоить, но была механически холодной и жесткой. Ей стыдно, она мечется и вздрагивает, сама заходясь в истерике. Лэнс скалит зубы: железный холод рук попадает прямо в сердце. Он все понимает. И от этого больно.       - Хорошо, Аллура... Я понимаю, что тебе нечем ответить. Прости меня, - он встает и наклоняется к ее щекам, слегка задевая ледяными губами. На щеке остается след, - Я не тот, кто тебе нужен. Прости.       Его нет. Есть тело, бренная оболочка из остатков мяса и цветов, пустая коробочка. В нее можно засунуть бубенчик, крутить в руках и бубенчик будет радостно звенеть - динь-бом-динь-динь. Он выходит, и дверь закрывается за спиной. ***       - Ребят, кто-нибудь видел Лэнса сегодня утром? – Широ смотрит на невыспавшуюся команду Вольтрона.       Все оглядываются и пожимают плечами.       - Наверное, опять проспал, - зевает Пидж, и Ханк зевает вместе с ней.       Аллура странно дергается, и это не остается без внимания команды.       Широ это не нравится. В последнее время Синий паладин стал слишком… запуганным. Более тощий, более испуганный взгляд, даже голос стал дергаться.       "Что с ним? Его шутки не такие смешные, как раньше" - осторожно замечает однажды Ханк       "А они были смешными?" - Пидж неохотно отзывается, не сводя обеспокоенного взгляда с чуть качающейся фигуры.       Вначале совсем незаметно, но вчера вот… когда он увидел Аллуру, то выбежал весь красный, как пойманный школьник. Неужели он болен? Лэнс не говорил об этом. Он в последнее время вообще ни о чем не говорит. Их лучший снайпер и товарищ таял незаметно, как теплые летние дни в ожидании осени, и Широ не мог понять, когда он пропустил точку невозврата.       - Может, я проверю его? – Ханк поднимает руку. Вот кто тут действительно как школьник.       - Я пойду с тобой, - Кит скрещивает руки на груди.       В комнате напряженно тихо. Кит не может понять, то ли надвигается морская буря, то ли фантазия его разыгралась по пути сюда, но Ханк явно тревожен. Кит думает, что у него кошачье чутье, и он как кошка пытается спрятаться от опасности. На кровати - смятое одеяло с поросшими каплями крови. Резко становится душно. Кит отбрасывает одеяло прочь.       Смуглая кожа побледнела и местами покрылась синими подтеками. Пальцы паучьими лапками сцепились за горле. Царапины вперемешку с цветами из открытых ран. Дыханье - запах умерших цветов и шоколада с пыльцой. Стеклянные глаза в никуда.       Тело Лэнса давно умерло от любви, любви настоящей, настолько живой и сильной, что, не вместившись в одном теле, обрела жизнь. Тело - не тело, мертвая клумба или похоронная открытка с цветами космеи.       Цветы пробили легкие, герой задохнулся.