New Divide

Практика показывала: выпускной бал без каких-либо эксцессов — нонсенс. За годы преподавания этот постулат регулярно подтверждал свою истинность, однако стоило Игорю заступить на должность директора, как первый же выпускной прошёл исключительно мирно, чтобы не сказать — скучно. И на следующий год обошлось без традиционных жертв и разрушений, что как бы указывало на складывающуюся тенденцию, однако два спокойных выпускных подряд могли также означать, что нынешний добром не кончится. Игорь старательно гнал от себя эту мысль, изо всех сил надеясь, что его неприятности ограничатся присутствием на балу старых «друзей»: Крота и Малфоя. Увы, нехорошее предчувствие было столь стабильно, что даже не позволяло проявиться ожидаемому приступу депрессии. …Когда Мачкевич средь шумного бала, начихав на все нормы этикета и прочую субординацию, подошла и могильным шёпотом попросила — да что там, приказала — немедленно идти в кабинет, он понял: началось! Интуиция настойчиво подсказывала острую необходимость оказаться где-нибудь подальше, желательно — на другом континенте. Невнятное привидение, буквально просочившееся в кабинет через едва приоткрытую дверь, весьма отдалённо напоминало ту Иванну, что только что с кислой миной кружилась в вальсе, обращая минимум внимания на неудобную обувь и растянутые связки и не переставая язвить при этом. От её обычного железобетонного спокойствия, замешанного на здоровом юношеском пофигизме, и следа не осталось. Злой ли рок, счастливый ли случай свёл их тогда в лаборатории — неизвестно, но её прикосновение дало натянутым до предела нервам внезапный покой, заставивший предположить, что он, наверное, наконец-то оказался на том свете. Утром сквозь эйфорию от осознания того, что он смог проспать несколько часов подряд, не просыпаясь ежеминутно в таком ужасе, что даже крикнуть невозможно, Игорь быстро разобрался что к чему. Девчонка оказалась стихийным активным эмпатом — куда, кстати, смотрела кафедра Ментальных практик, он так и не понял. Не заметить доучившегося до пятого курса эмпата среди учеников и не взять его в оборот — серьёзный педагогический промах, профессора Эглитис спасло от тщательного разбирательства только то, что Игоря тогда больше интересовали личные практики с этим самородком, нежели выяснение профпригодности злосчастного главы кафедры. …Глядя на рухнувшую в кресло и потребовавшую задёрнуть шторы Иванну, он уверенно диагностировал нервный срыв и почувствовал приближение собственной паники. Со времени начала практик они перелопатили чёртову прорву профильной литературы, авторы в один голос призывали к осторожности… Если она сейчас не справится с нервами… Он перебрал варианты своей дальнейшей судьбы. Варианты, учитывая репутацию отца Иванны, были, мягко говоря, бесперспективные. Отделаться быстрой смертью точно не удастся. Механически выполняя её просьбы и практически впопад отвечая на вопросы, он продолжал уговаривать себя не давать волю собственным нервам. Что делать с плачущими женщинами, он представлял весьма слабо. Здравый смысл подсказывал, что примеру собственного отца следовать точно не нужно: тот, стоило матери или сестре начать истериковать, обычно ограничивался громким топаньем и мрачным предупреждающим взглядом, побуждая нарушительницу спокойствия гордо удаляться куда-нибудь в уединение и выражать эмоции там. Попробовать напоить её успокаивающими зельями? Просто напоить как следует — вряд ли поможет, если не сделает хуже, особенно, если её сознание сейчас забито его призраками. Момент, когда она вдруг оказалась в его объятиях, Игорь благополучно проморгал. Он просто вдруг обнаружил, что крепко прижимает её к себе одной рукой, а второй машинально гладит сотрясающиеся плечи и напряжённую спину. А потом был такой же внезапный поцелуй и просьба, от которой инстинкт самосохранения забил в набат, требуя включить голову и срочно найти путь к отступлению. После единственной осечки, про которую он раз и навсегда запретил себе вспоминать, Игорь тщательно и последовательно приучил себя не воспринимать Иванну как женщину в полном смысле этого слова и осторожно дистанцировался, стараясь исключить малейшую привязанность со своей стороны. Прежде всего, до сих пор она была студенткой, что не только означало автоматическое табу по всем нормам морали и этики, но и однозначное подсудное дело с известным исходом, а на подсудные дела у него имелась стойкая аллергия. Во-вторых, ему довелось лично познакомиться с её родителями, и природная осторожность категорически требовала избегать любых поводов объясняться с ними. В-третьих, Иванна всегда была для него в первую очередь целителем, от которого он действительно зависел — причём настолько сильно, что порой это всерьёз угнетало. Сейчас этот целитель пребывал явно не в лучшей форме, и это было чревато весьма неприятными последствиями. Собравшись духом, Игорь приступил к оказанию посильной помощи, стараясь не зацикливаться на том, на какую скользкую дорожку ступил, и, окончательно решившись не идти на поводу своих страхов и ханжества, ощутил сильнейший прилив вдохновения. Мысль о том, что Иванна осознанно хочет впустить его в себя не только в эмоциональном плане, но и физически, здорово щекотала нервы, но неприятной не была ни в коей мере. Иванна оставалась верна себе, с пытливым интересом прирождённого естествоиспытателя охотно соглашаясь принять участие в большинстве предложенных ей на рассмотрение экспериментов, пылая при этом таким неподдельным энтузиазмом, что он моментально забыл о том, что исключительно из дружеского расположения и на благо общего дела отвлекает её от мрачных мыслей. Было странно до абсурдности целовать её шею, неторопливо спускаясь к декольте, одновременно, почти не теряя дыхания, вещать при этом «широко известно, что фактически для соития пригодны любые технологические отверстия организма подходящего калибра, но если рассматривать вопрос фундаментально, можно обнаружить, что чувствительные рецепторы кожи дают обширнейшие возможности получения удовольствия — впрочем, как и боли, но мы этот аспект не рассматриваем, поскольку я считаю категорически неправильным применять радикальные методы в обход классических, к тому же, в этом вопросе я скорее теоретик и даже, вопреки слухам, не любитель». Иванна таяла и льнула, податливо изгибаясь и перебирая пальцами его волосы, срывающимся голосом отвечала на наводящие вопросы, уточняла «а мы и так, и так попробуем?», «ну, то есть в теории мне это категорически не нравится, но вдруг у тебя получится так, что понравится?» и прочее в том же духе, а уж её «а это точно во мне поместится, прямо-таки во всех подходящих технологических отверстиях?» в сочетании с выражением искреннего сомнения на лице можно было смело увековечивать как эталонный комплимент. В итоге она и вовсе захихикала и ехидно заметила, что профессора Каркарова хлебом не корми — дай кого-нибудь чему-нибудь плохому научить. Он, исподволь изучая шнуровку её корсета, вместо того, чтобы смертельно обидеться, только легонько щёлкнул её по носу и посмеялся вместе с нею. Действительно, если бы они сейчас сидели возле камина в сдвинутых креслах, а руки у них были бы заняты книгами, всё это весьма напоминало бы рутинный предпрактический разбор содержания какого-нибудь трактата в рамках эмпатических «факультативов», однако то, что он позволил ей совершенно безнаказанно подколоть себя в столь неоднозначный момент, должно было заставить насторожиться. Но не заставило. Когда она с подчёркнутой застенчивостью молвила «одна ма-аленькая просьба — осторожнее, так, на всякий случай», он почувствовал себя так, будто его сначала окатили ледяной водой, а потом ещё и ведром по голове хорошенько стукнули, причём — раза два точно, для закрепления эффекта. Нет, конечно, во всех её действиях чувствовался очевидный недостаток практики, который, впрочем, с лихвой компенсировался куражом и рвением, но что всё действительно исключительно теоретично… Всё же от почётной обязанности не отвертеться. «Вот ты и допрыгался, недоделанный серый кардинал». Впрочем, к чему драматизировать? Сказать, что это ему категорически против нутра, было бы форменным лицемерием, тем более, идти на попятную на этом этапе было бы не просто глупо, а даже опасно, и единственное, что оставалось — только продолжать на должном уровне. В конце концов, мало ли, кто кого лишает невинности. Он сам, например, до сих пор ни разу не имел дело с эмпатами. А что своей смертью не умрёт — так в том никакой новости лично для него не было. Совесть вместе с инстинктом самосохранения предательски молчали. Ладно, до сих пор как-то удавалось договориться со всеми, авось и сейчас всё нормально сложится. Совершенно точно — могло же быть и гораздо хуже: например, если бы прошлогодний кризис не удалось купировать на этапе зарождения. В тот раз действительно удалось отделаться лёгким испугом. Казалось бы, после всех подготовительных мероприятий, на основе которых он вполне мог бы написать трактат под названием «Смазка и терпение, или Методические рекомендации по обращению с девами в беде», никаких эксцессов уже быть не может, но Иванна не была бы Иванной, если бы не выкинула фортель в лучших своих традициях. Приняв в полном объёме всю осторожность, на которую его хватило, она сменила выражение лица с крайне сосредоточенного на слегка озадаченное и доложила, что ей не больно настолько, что даже немного обидно. Не совсем поняв её посыл, он было сам собрался обидеться, но тут она подняла глаза, исполненные душевного терзания, и живописно краснея, принялась клясться, что он на самом деле у неё первый, честно-честно, но так иногда бывает, врождённое или после спортивных нагрузок вроде верховой езды и полетов на метле, она читала в медицинской литературе, так что, по сути, наверное, никакой трагедии нет, просто она рассчитывала на мучения и реки крови — это уже по душераздирающим рассказам сокурсниц и беллетристике, вот и малость растерялась. Обижаться тут было не на что, смеяться — и вовсе некомильфо, так что он, мысленно переведя дух и аккуратно отмерив ехидство, уверил, что медицинская литература заслуживает куда большего доверия, чем истории безмозглых барышень, и оснований подозревать Иванну в распутном поведении у него нет ни малейших, а если ей так уж обязательны кровь и насилие, он, так и быть, готов поступиться с принципами и постараться подобрать подходящий инвентарь, но лично ему это не доставит ни малейшего удовольствия. Рассмеялась она первой, избавив его от необходимости сохранять серьёзность и развеяв остатки напряжённости. Крепко обнимая его руками и ногами, она уверила, что ничего из перечисленного ей не нужно, всё уже и без того прекрасно. Свои слова она полностью подтвердила поцелуем и трансляцией, которая в нынешнем положении воспринималась особенно ярко, давая понимание того, что он сделает всё, что только взбредет Иванне в голову, лишь бы она осталась довольна. …Вопреки ожидаемому, даже вымотавшись до полусмерти, он долго не мог уснуть, переваривая произошедшее и совсем не обращая внимания на впивающийся в бок старый браслет на её руке. В какой-то момент она открылась полностью, стала — неизвестно, осознанно или нет — транслировать свои ощущения, не отрываясь от процесса. Это было, мягко говоря, неожиданно и сюрреалистично. Она и раньше пробовала транслировать ему какие-то радостные эмоции из своих воспоминаний, но попытки эти были жалким подобием нынешнего опыта. На языке вертелись миллионы слов и тысячи признаний, озвучивать которые было нельзя. Она просто не воспримет их серьёзно, как всегда списав на лесть, а если воспримет, это может всё только усложнить, причём, неизвестно, для кого больше. Стоит смотреть правде в глаза: в её будущем для него вряд ли найдётся место, в конце концов, что их связывало до сих пор? У них взаимовыгодное партнёрство, отношения даже приятельскими сложно назвать. Её планы остаться в Дурмштранге вовсе не означают, что она собирается согревать его постель на постоянной основе, она сейчас-то попала сюда по чисто случайному стечению обстоятельств. Как ни прельщали разные очевидно самонадеянные мысли, ещё оставшиеся в строю остатки логичности и рассудка уверяли, что скорее всего ей просто было не до свиданий и прочих инструментов устройства личной жизни. Самым ужасным во всём случившемся было то, что теперь любая женщина наверняка будет казаться лишь бледной тенью этой чёртовой эмпатки. Причём, по всем параметрам. Иванна зашевелилась во сне, устраиваясь удобнее. Тепло её тела и холод сочащегося из приоткрытого окна воздуха словно спорили меж собой, и тепло однозначно побеждало. Он безотчётно притянул её ближе, целуя лоб и закрытые глаза. Не поднимая век, она поморщилась и улыбнулась. — Ну, хватит пока, я уже в порядке и жутко устала, — не просыпаясь, проворчала она; ухватив за бороду, она заставила его повернуть голову чуть в сторону и, почесав нос о его щёку, пристроилась у него плече, мгновенно прогнав гнетущие мысли. По-хорошему, за такой возмутительный поступок её стоило как следует отшлёпать, но он точно знал, что это даже вслух произносить нельзя: в ответ прозвучит вовсе не «прости, я больше так не буду», а что-то вроде «понятно, имелось в виду "вопреки слухам, не любитель, а профессионал"» или «ну вот, а то принципы какие-то придумал». Ладно, не такой уж и возмутительный этот поступок, ей можно. Он пропустил сквозь пальцы отливающие медью пряди, позволяя им упасть себе на лицо. Волосы пахли ромашкой и мятой, этот запах врезался в память ещё той ночью в лаборатории. Непонятно, что успокаивало больше: то ли запах, то ли едва слышное посапывание Иванны. Её близость была удивительно естественной и правильной. В любом случае, если кошка мирно спит, значит, никакой нечисти поблизости нет.