О хороших парнях

Возможно, это делает его плохим человеком, но Скотт испытывает определенное удовлетворение при виде разбитого лица Кросса. В тюрьмах - в обычных тюрьмах - не особо любят бывших миллиардеров, особенно, если те оказываются замешаны в похищениях маленьких девочек. - Я знал, что ты вернешься, - говорит Кросс, не выказывая ни малейшего удивления, когда Скотт становится нормального размера. - Еще немного, и я решу, что у нас с тобой все серьезно. Его язвительность и насмешливый тон, несомненно, являются еще одной причиной - из множества других - никогда не сходящих до конца синяков и ссадин. В тюрьме можно провести срок нормально, если удается обзавестись друзьями или, хотя бы, приятелями, даже если по решению суда практически все дни проводишь в закрытой камере. Для этого необходимо было всего лишь не быть полнейшей задницей, чего Кросс, похоже, сделать попросту не мог. Скотт не имеет ни малейшего понятия, зачем приходит сюда. - Тебе нужно быть любезнее с единственным человеком, который навещает тебя, - почти добродушно советует он, стаскивая с головы шлем. Кросс пожимает плечами, не отводя от него взгляда. Не такого безумного, как раньше, но все еще темного и опасного. Они оба знают, что последует за всеми этими притворно-дружелюбными обменами репликами и, положа руку на сердце, это самое дурное, что Скотт делал в своей жизни, и он ненавидит себя за это. Кросса, конечно, тоже, но себя - больше всего. Потому что если в самый первый раз в случившемся был виноват Кросс, не выказывавший ни капли раскаяния за то, что сделал с Хэнком, с Хоуп, с самим Скоттом (и, главное, что почти сделал с невинной, доброй, милой Кэсси, единственной, кто точно не заслуживал ничего подобного), то во второй раз Скотт пришел к нему сам. Как и в третий, и в четвертый, и во все остальные разы. Кросс словно обладает способностью вытягивать наружу все плохое, что в нем есть, всех демонов, которых Скотт так долго и тщательно прятал ото всех, включая себя самого. Скотт отворачивается, чтобы положить шлем в угол камеры - подальше от кровати и сидящего на ней Кросса - и целое мгновение ожидает нападения, которого, конечно же, не следует. Они прошли это сразу после того, как Кросс очутился здесь - как оказалось, даже человек его комплекции и роста не мог справится с кем-то, будучи - Скотт считает это небольшой платой за то, что тот натворил, и отказывается испытывать хотя бы малейшие угрызения совести - лишенным одной руки.  В тот день Кросс посмотрел на него с пола камеры, облизнув разбитые губы, и неожиданно искренне рассмеялся, когда Скотт недоуменно отступил от него на несколько шагов. “Ну кто бы мог подумать” - сказал он, с трудом вставая на колени, и Скотт не сделал ровным счетом ничего, чтобы остановить его. Кросс неловко стягивает с плеч рубашку, оставаясь в футболке с зашитым правым рукавом, и на мгновение Скотт борется с желанием приказать стянуть и эту тряпку. Он уже успел понять, как болезненно переносит Кросс собственную несовершенство, и мысль о том, какой дискомфорт испытает тот, когда его культя окажется на виду - злая и отвратительно-приятная. Скотт без труда отгоняет ее от себя. Даже в таком виде - заросший бородой, покрытый синяками и одетый в дешевую футболку - Кросс все еще умудряется смотреть на него сверху вниз, нетерпеливо постукивая ступней по полу. И это одновременно восхищает и раздражает. Убедившись, что Скотт смотрит на него, Кросс без стеснения стаскивает штаны вместе с бельем до колен, и ложится на кровать лицом вниз.  Скотт все еще может уйти - в чертовой камере теперь сидит не он. Скотт все еще может уйти в любой момент, не мараясь в очередной раз. Вместо этого он кладет руку на оголившуюся поясницу, отмечая, что Кросс потерял в весе еще больше. Он испытывает неуместную жалость, не нужную ни одному из них. - Полагаю, ты в курсе, что это все равно считается сексуальным насилием? - Кросс снисходительно смотрит на него через плечо. - Разве после такого тебя еще можно назвать хорошим парнем? Все лишние эмоции уходят, оставляя место лишь глухому раздражению, и Скотт зло и быстро расстегивает штаны, не заботясь излишней подготовкой. Он пришел не для того, чтобы вести себя заботливо и нежно, он пришел сюда за очередной порцией яда, отравляющего их обоих. Наркотик, от которого он обещает себе избавиться каждый раз, когда после оказывается дома под душем, еще пару дней избегая смотреть на свое отражение в зеркалах. - Держу пари, - Кросс сбивается и болезненно стонет при первом же толчке, - за пределами этой камеры ты настоящий душка. Хоуп знает, что ты любишь пожестче? Он дергается, когда Скотт с силой кусает его за правое плечо - слишком близко к культе - и приглушенно выругивается. Скотт не ведется больше. Возможно потому, что Кросс говорит правду - здесь он кто угодно, но хорошим парнем его вряд ли назовешь. Здесь он позволяет себе злиться и ненавидеть человека, причинившего столько боли и страха близким Скотта. Здесь он наказывает Кросса за то, что тот до сих пор не сломался, хотя и не имел на подобное никакого права.  - Ты прав, - говорит Скотт, прикасаясь губами к его шее, и продолжая вбиваться в него ожесточенно и безжалостно, - это для тебя одного. Когда все заканчивается, Кросс отталкивает его от себя и принимается дрочить. Скотт кладет ладонь между его лопаток, отстраненно наблюдая, как опускается и поднимается спина в такт быстрому неровному дыханию. Он чувствует чужое сердцебиение, такое дикое и заполошное, никак не вяжущееся с невозмутимым даже сейчас раскрасневшимся лицом Кросса, и его переполняет неуместное удовлетворение. Словно он занимался сексом с любимым человеком, а не трахал на узкой тюремной койке своего личного врага. Кросс непривычно молчалив для того, у кого на все есть собственное ценное мнение, и он не отстраняется даже тогда, когда Скотт сдвигает руку ему на шею и легонько сжимает. Лишь громко втягивает воздух сквозь сжатые зубы, придя, судя по всему, к разрядке. Обычно Скотт уже натягивает одежду, не оставаясь на дополнительное шоу. - Думаю, тебе пора, - Кросс все еще не делает попыток отстраниться, но голос его звучит собранно и спокойно, гораздо спокойнее, чем в начале их встречи. - Слышал, у капитана Роджерса и мистера Старка какие-то разногласия. Надеюсь, у тебя хватит мозгов не влезать в это. - Ты сам сказал, что за пределами этой камеры я хороший парень. И если тебя просит сам Капитан Америка - ты не отказываешь ему. Кросс кивает.  - Таких как ты убивают первыми, ты же знаешь об этом? На мгновение в его голосе Скотту чудится сожаление и тоска, но эта мысль слишком дикая, чтобы принимать ее всерьез. Скотт приводит себя в порядок, не обращая никакого внимания на Кросса, не сводящего с него внимательного взгляда. - У тебя не получилось, - вместо прощания говорит Скотт, натягивая шлем. В этот раз он почему-то медлит, прежде чем нажимает на кнопку. - Это был последний раз. - Конечно, - снова кивает он. - Потому что ты сдохнешь на чужой войне. Возможно, думает Скотт потом, Кросс не так уж и ошибается. Ему следовало оставаться в стороне. Возможно, он бы так и сделал, если бы был достаточно умным и рассудительным. Скотт возвращается в знакомую камеру полтора года бегства и сражений спустя. У него болят сломанные и заново сросшиеся кости и ребра, на бедре - шрам от ранения, едва не стоившего ему жизни. Он возвращается к Кроссу сразу после того, как повидался с Кэсси, игнорируя других более важных для него людей, и не имеет на это ни малейшего объяснения. Кросс выглядит отвратительно. Заросший, осунувшийся, с синяками под глазами и каким-то обреченным видом, он смотрит на Скотта с таким изумлением, словно увидел восставшего из мертвых, с такой жадностью, что тому становится по-настоящему не по себе. А потом Кросс растягивает губы в кривой, но искренней улыбке, и маска самоуверенного засранца вновь ложится на его лицо. - Я знал, что ты вернешься.