indescribable

мой родной унылый район в очередное моё прибытие непривычно пестрит приятными пурпурным огнём и переливается сиреневым неоном, отражая на тоненьком дешёвом стёклышке целое звёздное покрывало, хлопьями падающий снег и мой глупо улыбающийся рот; эти гирлянды сосед снизу, дядя женя, сколько я себя помню, вечно берёг на какой-то особый случай. кажется, рождественские эльфы и этого сорокалетнего невежду не обошли стороной, изрядно постучав по мозгам тоненькими молоточками. я помню эти гирлянды в первые секунды их «рождения»: мне восемь, и необъятная размеров коробка с грохотом падает на заснеженную тропинку, а мне, смышлёному и замкнутому ребёнку, обожающему гарри поттера, обещают магию и заставляют сбегать за удлинителем, иначе волшебства не получится. огромная вилка исчезла в под стать ей огромных проёмах старинной советской розетки, и гирлянда в форме звёздочек, казавшаяся мне тогда несказанным чудом и наверняка новогодней магией, возродилась в сотне ярких фиолетовых огоньков, на смену которым приветливо мигали тёмно-красные, а вслед за тёмно-красными — подмигивал насыщенный синий, с годами превратившийся в выцветший бледно-голубой я юра, мне двадцать, и я любуюсь этой магической штукой какое-то время, затем смахиваю с шапки ещё не успевшую растаять кучку снега, мысленно благодаря тебя за то, что подбросил мне её с утра в рюкзак (мою ненависть к помпонам ты, впрочем, не учёл). я и вправду не знаю, где бы я был сейчас без твоей чрезмерной опеки и заботы, иногда кажущейся мне немного раздражающей я не знаю, как бы я сейчас существовал без. да и как это оно — без? и хоть я никогда в этом не признаюсь, я ценю, что ты переживаешь за меня, ценю это всем своим несуществующим сердцем (хотя, твои объятия заставляют что-то в моей грудной клетке неистово трепетать и вырываться) говорят, что сердца — это дикие звери. именно поэтому наши рёбра — клетки. я люблю сопливые метафоры, но ещё больше я люблю то, как ты заставляешь меня себя чувствовать (нет, от этих слов, конечно, твоя опека не перестаёт быть менее раздражающей, но всё-таки мы понимаем друг друга) стремительно понижающаяся температура воздуха сама располагает к тому, чтобы плотнее укутаться в подаренный тобой шарф слизерина (ты знаешь, что я ненавижу зелёный, но ты также прекрасно осведомлён в том, что я обожаю слизерин). моим патронусом, наверняка, была бы наша тупоголовая кошка Дура с линяющей на пузе шерстью, которую гладит твоя сильная ладонь, пару минут назад размешивавшая смородиновое варенье, добавленное в мой чай, потому что, ну, зима совсем убивает мой и без того слабый иммунитет. почему-то сам я никогда не могу сделать его таким же вкусным, а вроде и думать-то особо не надо — сторублёвое варенье и пакетик липтона, и всё равно он не получается таким сладким, как у тебя (ты всегда усмехаешься и лопочешь что-то про секретный ингредиент, но тебе никогда не будет под силу надуть чихающего и злящегося на весь мир юрия плисецкого, как ни старайся, ты не спанч боб) я ощущаю постепенно подступающий к вискам жар и содрогаюсь от лёгкого озноба, постепенно забирающего моё тело во власть простуды, и, бросая последний очарованный взгляд на огоньки, отдаю оставшиеся силы, перепрыгивая через две ступеньки, чтобы оказаться в нашей крошечной прихожей. ощутить запах ещё не успевшей высохнуть краски (какие придурки, кроме нас, красят батареи зимой?), быстро смахнуть с себя потяжелевшую из-за растаявшего снега верхнюю одежду, понять, что вновь где-то проебал перчатки, и втянуть носом знакомый ягодный запах., а на мой запах болеющего ворчуна, пропитанного лекарствами, бегут два голодных кота, потому что, ох, в этом доме есть место лишь одному кошатнику. — меня ждали? — ты понял это по варенью? — отчасти да — просто признайся уже, что встречаешься со мной из-за этого варенья — ты же понимаешь, что сам я не могу разоряться на такую роскошь люблю, когда причиной твоей улыбки становится моя шутка; люблю обнимать тебя и ощущать дом. будто, знаешь, мне снова восемь, и ты, вот весь ты — твои растрёпанные немытые волосы, твой большой нос, твои неуклюжие метр шестьдесят с кепкой, колючая щетина, глупые пижамные штаны — всё это такое родное, домашнее и светится, как та фиолетовая гирлянда дяди жени, на которой он мечтал повеситься когда-то. но я, конечно же, не об этом, ведь это рождественская сказка, правда? ты пахнешь пихтой. боже, блять, как я ненавижу запах пихты; когда кожа пропитана ароматом мёда и парного молока, такой ты мне нравишься куда больше. и обнимать тебя, тёплого и медового, в миллиарды раз приятнее я, кстати, до сих пор не понимаю концепцию разделения шампуней на женские и мужские: я взрослый самодостаточный мужчина, и я пахну клубничкой, я ягодка, почему бы и нет? говорят, что о счастье не кричат, но упоительное и без вопросов счастье — это такая редкость, что мне сильно хочется я счастлив! я счастлив! я счастлив! моёмоёмоё наша полулысая ёлка наряжена лишь под потолком, ибо всё, что пониже, сжирают наши коты. я помню твоё робкое и несмелое предложение, когда мы только заезжали сюда: — давай, — мол. — заведём котов и мы завели и теперь эти пушистые задницы жрут старый, ещё советских времён, серпантин с новогодней ёлки я люблю сидеть рядом с тобой и слегка касаться плечом, локтем, рукой, и молчать, не ощущая потребности искать ненужные слова зачем? у нас есть два сумасшедших кота, а у двух сумасшедших котов есть два сумасшедших хозяина. идиллия, правда? я считаю родинки на твоём предплечье раз два три пальцы — маленькие ножки крохотного человечка — блуждают по созвездиям и сплетениям вен — говорят, что родинки — это то место, куда тебя убили в прошлой жизни — родинки — это доброкачественные раковые опухоли, которые, если неудачно расчесать, могут тебя убить — я люблю тебя за твой романтизм. ты такой ребёнок, юра я чешу кота за ухом, ты чешешь за ухом меня. мы оба тихо мурлыкаем, потому что мурчат только счастливые. кошка Дура кусает тебя за палец, я — за всю ладонь разом. такое поведение встречается у животных. у заводчиков кошек есть термин overpetting, агрессивная реакция кошки на чрезмерное поглаживание. закрывающая от удовольствия глаза кошка может цапнуть вас за палец в самый неожиданный момент; это происходит из-за переизбытка удовольствия и положительных эмоций. у людей так же — выходи за меня замуж, юра — можно попробовать, там я ещё не был в сочельник мы покупаем фальшивые обручальные кольца за сорок рублей в каком-то магазине косметики в отделе «для маленьких принцесс». ну, на маленьких мы хоть и не тянем, да и принцессами нас назвать сложно, и всё-таки отдаёмся этой минутной слабости и бросаем в никуда лишнюю сотню рублей. эта дешёвая девчачья бижутерия украшает наши пальцы после венчания: наш обожаемый общий друг, держа над нашими головами камасутру, произносит «спаси и отсоси», крестит как попало и, благословляя, разрешает поцеловаться. потому что вся эта формальность, загс и чьё-то пресловутое разрешение нам нахуй не сдались. и потому что мы два ебанутых затворника, склонных к полной изоляции, вот почему. вечером женатая пара заваливается в какой-то торговый центр на премьеру очередного фильма от марвел и, ожидая сеанса, ест фисташковое мороженое, вальсирует рядом с фонтаном под саундтрек из ла-ла ленда, спорит о книгах и демонстрирует всему миру свои обручальные кольца за сорок рублей (и который месяц носит эти кольца не снимая) в новогоднюю ночь, катаясь с тобой на коньках, я отыскал в своём рюкзаке твои новые зимние перчатки я никогда не говорю этого вслух, но я так сильно люблю тебя и ещё знаешь что? с новым годом, Бека.