Последняя Песня

      Здесь время тянулось тягуче, как капля хорошего варенья с ложки. Медленно тянулось, чтобы плюхнуться на плиты страшным звуков шагов очередного стражника в коридоре.       Она давно выучила себя не рычать на Стражей — хотя бы потому, что если они слышали хоть звук из камеры, следовало наказание. Унизительное, от которого потом хотелось валяться в грязи в звериной ипостаси и грызть гранит стен — в человеческой.       Хозяева запрещали насиловать их — узниц этой темницы. Но Стражи были изобретательны. На ее вкус, даже слишком.       Всех ее сил сейчас хватает лишь на то, чтобы кончики ушей удлинились, позволяя услышать чуть больше, чем простому человеку. Она и сама не знала, зачем прислушивалась. Чтобы быть начеку? Смешно. Быть начеку, прикованной к стене за руки, ноги и шею… Чтобы быть готовой? Еще смешнее…       Но из гордости с самого начала она заставила себя не вздрагивать, когда слышала ТЕ шаги. И когда со скрипом открывалась дверца темницы, впуская ЕГО. За плечом мелькало веселая рожа Стража — и дверь захлопывалась, оставляя ее наедине с НИМ.       Против природы не попрешь, это она уяснила давным-давно. И, даже зная, что он делает, не могло заставить ее прекратить скулить от наслаждения, катаясь сначала у ног, а потом — у огромных лап. Не могло заставить перестать рычать и молить, и потом опустошенно смотреть, как ОН равнодушно застегивает ремень и уходит, насмешливо отсалютовав.       Но к ней ОН уже давно не заходил. Несколько лун. Потому что незачем, ведь ОН добился того, чего хотел. И теперь она слышит, как скулят и стонут те, кто заточен в соседних камерах.       По ее подсчетам, их было около десятка — испуганных, избитых, но живых. Истинных и обращенных. Молодых и совсем детей. Нас отлавливали по всей Белории и Шаккаре, методично и профессионально. Знать бы, где они столько охотников нашли… Хотя теперь это уже неважно.       Она скорчилась на гнилой соломе, обхватывая руками огромный живот. Осталось совсем немного, наверное, уже несколько часов. Детеныши растут быстро и быстро рождаются. Наверное, жаль, что она не увидит уже своего дитя.       В горле першило — от зелий и невыплаканных слез. Но ничего — еще немного, и она наконец-то сможет пропеть свою Последнюю Песню. Она только надеялась, что ее детеныш успеет почувствовать ее лапы и услышать ее голос…

***

      — Убери это мясо, — брезгливо сказал высокий мужчина, пиная растерзанное женское тело.       Стражи с готовностью бросились вперед, шустро утаскивая то, что осталось от узницы за ноги прочь из камеры. Мужчина же нежно провел пальцами по полупрозрачной шерсти новорожденного щенка. Слабо пискнуло, и на него уставилось два горящих красных уголька.       — Красавица, — мужчина еще раз потрепал по загривку детеныша. — Ты будешь нашей жемчужинкой, девочка. Красивая девочка…       Он вышел из камеры, почти с сожалением оставляя за собой пропахшее кровью помещение. Тяжелый железистый дух долго еще щекотал ноздри, заставляя чуть порыкивать. Щенок вертелся на руках, сердито огрызаясь на Стражей и ластясь к своему отцу.       В камерах за толстыми дверями тихо пели — провожали за грань ту, что была их сестрой.       Тяжелая дверь захлопнулась, отсекая эхо Последней песни…