…я – твоя катастрофа, невыносимо взрываю твой мозг…
Спустя минут пять дверь открывается всё–таки со скрипом, ведь хозяйственная Соня петли не смазала. Рики упирается плечом о косяк дверной, смотрит с укором на распластавшуюся на полу Карелину, глаза устало закрывает, пальцами левой руки болезненно давит себе на висок, дабы в себя прийти. Такие сцены правда не в первый раз, начинаются одинаково, но заканчиваются по–разному и сейчас Герда с ужасом ждёт, что же будет сегодня. В позапрошлый раз Мармеладова перебила большую часть посуды, заперлась на балконе, проплакав всю ночь, а в прошлый раз собрала все свои манатки и уехала к Игнатьевой. Соня всхлипывает, трясётся всем телом, глаза даже на возлюбленную не поднимает, девушка рядом с телом присаживается, смотрит пристально. —Ты поговорить хотела. Карелина кивает, встаёт медленно, о плечо сожительницы опираясь, на кухню показывает. Они понимают друг друга без слов, по глазам болезненно–красным, кивкам головы или жестам простым. Рики привыкла, отходит от таких истерик быстро, а вот Мармеладова нет, она всё это переживает глубоко, тонкие запястья марает царапинами страшными, на которые без слёз взглянуть невозможно, по щекам бьёт себя, синяки космические оставляя. Голубоглазая устраивается на угловом диванчике в кухне, на коленки со свежими болячками запрыгивает кошка Коха, трётся любовно о хозяйский живот, мурчит сладко, будто говорит Сонечке, что любит её больше всей своей жизни кошачьей, девушка гладит её нежно за ухом, почёсывая, забывается истерика и осадка неприятного не остаётся. На лице с щеками мокрыми улыбка вырисовывается, Герда за эту улыбку всё на свете отдать готова.…несдержанный гнев легче убить, чем спорить со мной…
Чашки с ромашковым чаем уже дымятся на столике прозрачном. У Сони чашка с розовым котиком, она её от матери привезла, чашка эта под ёлкой в ночь Новогоднюю найдена была, при взгляде на эту утварь в груди тёплые воспоминания разливаются. Успокаивает этот чай Карелину, пьёт его литрами не по разу в день, а сожительница наблюдает, сидя напротив, голову на руки сложила, думает о своём, в тучах грозовых витает. —Я хочу гулять. Прямо сейчас, – от столь неожиданного заявления Коха на коленках подскакивает, Герда из мыслей своих выныривает. —Темень на улице, поздно уже, – Рики рукой указывает на вечерний Питер за окнами. Там огней бесчисленное количество: фонари высокие, горящие окна домов напротив, небольшие фонарики у деревянных лавочек, магазинные вывески. Весь этот карнавал огней в каре–зелёных глазах отражается. —А я хочу.…ты влюбилась в меня, и я дарю тебе боль…
Девчонка капризная из–за стола встаёт, кошку сладко заснувшую сгоняя, направляется шагом уверенным в комнату, на ходу стаскивает футболку, которую у Герды спёрла, на пол её, свинота, кидает, из кучи вещей, на стуле висевших, толстовку /тоже, к слову, Фарафоновскую/ достаёт красную, натягивает на тело голое и жмурится от тёплого ворса. Хозяйка вещей наблюдает за действиями любимой, вроде плакать хочется, но нечего плакать, нужно радоваться моментам, пока Соня нормальная. Последняя уже в коридоре шнурки на кроссовках завязывает, на грязном полу сидя, ведь пуфики для дураков, брови вопросительно изгибает. —Ты идёшь со мной? —Куда же я денусь. Рики соглашается, мало ли что эта девочка натворит в одиночку на улице холодной. Поверх свитера домашнего куртку надевает, быстро в ботинки осенние влезает и кивает сдержанно, будто заставили её идти в этот вечер холодный. Улица встречает привычной сыростью, слякотью и темнотой. Ветер залетает под толстовку красную, Соня морщится, из кармана пачку сигарет достаёт, но рука чужая за запястье хватается, пачку отбирает, заменяет её рукой, пальцы переплетая. —Согрею тебя лучше, чем эта никотиновая палочка. Мармеладовой приятно слышать слова такие, до боли приятно, она хочет знать, что нужна кому–то в мире этом бренном, Фарафонова доказывает это каждый грёбаный день, из кожи вон лезет, дабы угодить капризуле, но каприза расценивает это как способ избавиться от неё, послать куда подальше. На небе тёмном молния сверкнула, Сонечка вслух до трёх считает, громкий раскат грома слышится.…лучше бежать от тебя, пока ты извергаешь ярость и злость я прощаю тебя, извинения твои для меня, как гипноз...
Капли маленькие больно по щекам били, люди, на улице оставшиеся, под козырьки подъездов бежали, в магазины заходили, но не девушки. Стоят посреди улицы, друг другу в глаза смотрят, дождь обливает их, не щадит даже слабый Гердин иммунитет, а ей сейчас всё равно, ведь перед ней Соня стоит, та самая девчонка голубоглазая, с синяком на скуле, с такой радостью в глазах, что Герда прямо сейчас расплакаться готова, вспоминая первый месяц отношений. Карелина тогда была самой идеальной девушкой, сейчас она тоже идеальная, но не такая, как раньше. Если бы Фарафонова была комментатором в каком–либо паблике про Сонину жизнь, то обязательно написала бы «Ты, Сонюшечка, скатилась, дизлайк, сука, отписка», но она не комментатор и не в паблике, а в самой настоящей жизни, а перед ней самая настоящая Соня Карелина, объятий тёплых ждущая. Мокрая чёлка ко лбу широкому прилипла, Мармеладова её ладонью на бок сдвигает, голову задирает, лицо каплям ледяным подставляет, смеётся счастливо, будто случилось хорошее что–то. Герда в замешательстве стоит, с лицом каменным руками хрупкое тело обхватывает, носом длинным в шею подруге упирается, глаза закрывает, запах свежести вдыхая.…ты – мой ураган, вода и огонь, не обуздать над тобою контроль…
А небо на чёрный холст похоже, на который пьяный художник небрежно накапал белил. Оно глубиной своей завораживает, на него можно смотреть и не думать ни о каких проблемах. Встать бы просто посреди дороги и, подняв голову, вглядываться в мелкие звёздочки, удивляться тому, как огромен мир. В каре–зелёных глазах целый космос, крапинки зелёные, словно метеориты, теплятся в омуте карей радужки. Пухлые губы шептали что–то про луну и звёзды близкие, но Соня не разбирала и не пыталась даже. Ей нравится наслаждаться внешностью чуть пухленькой Герды, кожа её под светом лунным имеет оттенок синеватый. Желание проснулось до пухлых щёк кончиками пальцев коснуться, узоры незамысловатые вырисовывать, но не сейчас. Тонкие пальцы обхватывают запястье Фарафоновой, таща за собой в темноту улицы, та идёт, как зачарованная, смеясь и улыбаясь девушке, а внутри будто цветут цветы. Губы Сони имеют вкус шоколада белого и сигарет вишнёвых, приторные, но от них не хочется отрываться. Слишком мягкие, манящие, от их прикосновений сердце бьётся в пять раз быстрее, грудную клетку тараня. Гердины губы терпкие, со вкусом крепкого чая и мятной жвачки. Мармеладовой не очень нравится, нос морщит по–детски, но целовать не перестаёт, а только поцелуй углубляет, утягивая в пучину наслаждения с головой. Воздуха не хватает жутко, дождь капать перестал от тепла, что между девушками витает. —Посмотри на меня, – Соня не говорит, хрипит. Голос её спасает Рики даже при самой глубокой депрессии, а если Мармеладова шутить начинает, то нужно иметь в запасе пару – тройку трусов, чтобы менять их успевать. Герда взгляд послушно поднимает, смотрит, преданно. Соня на взгляд этот прижимается всем телом к возлюбленной, поддержку и защиту ища, пальцы длинные в мокрые волосы своей защитницы запускает, кожу немного массирует и улыбается глупо, даже очень глупо. Карелина к уху спутницы наклоняется, дыханием горячим ушную раковину опаляя, шепчет хрипло: —Я обязательно исправлюсь. Пошли домой, не хочу, чтобы ты простыла. Герда себя чувствует самым счастливым человеком во всём грёбанном мире.…ссоры и скандалы, наверное это любовь, детка. то равнины, то как скалы, наверное это любовь, детка и мы в попытках, что-то изменить, но не выходит ничего; и мы не можем без друг друга жить...