In visions of the dark night

— Карл, я больше не могу, — взмолился Эдгар и обречённо облокотился о стол. Енот издал привычное «ми-иу?» и, легко вспрыгнув на рабочую поверхность, уткнулся носом в руки писателя. Мужчина тяжело вздохнул, откинулся на стуле и, взяв животное на руки, принялся гладить. — В голове совершенно нет идей. Во мне пылает желание создавать, голова готова разразиться необычными образами, я даже слышу стиль, музыку слов — но абсолютно не знаю, о чём мне говорить! Карл послушно терпел хаотичные движения хозяина, что взъерошил ему всю только что прилизанную шерсть и устроил нервный беспорядок на теле. Успокоившись, тот отпустил зверька, что стремглав сбежал на пол, потянулся и осмотрелся по комнате. — Пожалуй, стоит выйти размяться… Хочется надеяться, никто не встретится нам по пути. Впрочем, какое сейчас время суток? Отыскав под бумагами карманные часы, он взглянул на циферблат. Стрелки показывали семь часов. Эдгар поднял голову и посмотрел в окно. Тусклое освещение красноречиво давало понять, что на улице расцветал вечер. — Что же… Будем уповать, что все закончили работать и никого уже не осталось, — вздохнул он и, неуверенно поднявшись, проследовал к выходу из комнаты. В коридорах царствовала блаженная тишина: большая часть сотрудников Гильдии ушла, а основной состав, скорее всего, продолжал работать в офисе. Сумрак помещений и окутавшее здание спокойствие наполняли душу умиротворением и долгожданной лёгкостью. Писатель чувствовал, как улетучивалось напряжение, скопившееся за муторные дни, проведённые за творчеством. Он спустился этажом ниже и целенаправленно направился в сторону террасы. Прохладный воздух вскружил голову. Небо было окрашено в великолепные пастельные тона, плавно перетекающие друг в друга: оранжевый, телесный, розовый, фиолетовый, фиалковый, сиреневый, голубой, лавандовый. Жёлтые облака будто написаны кистями художников эпохи Возрождения: пышные, раздувшиеся, тяжёлые, огромные и поражающие воображение. Эдгар застыл, смотря на небо. Он не знал, как долго любовался раскинувшимся над головой буйством мягких красок, и отвлекло его лишь тихое шуршание. Обернувшись, он лицезрел тёмного, как ночь, Лавкрафта, замершего рядом, так же рассматривающего безучастно бесконечное полотно. — Красиво, правда? — робко улыбнулся Эдгар. Говард перевёл свой привычно равнодушный взгляд на него. Эдгар никогда, наверное, не привыкнет к окружающим и никогда не привыкнет к этому странному существу с безэмоциональным голосом и таинственной, пугающей и завораживающей одновременно атмосферой. — Ага, — протянул тот, и слабое любопытство промелькнуло в его чертах. Писатель вдохнул полной грудью, наслаждаясь невесомой прохладой вечернего воздуха, и неуверенно ступил на тропинку, ведущую в небольшой уютный садик с фонтаном в центре. Говард, помедлив мгновение, проследовал за ним. — Как думаешь, о чём мне написать? — поинтересовался Эдгар. — О чём хочешь. — Назови мне какие-нибудь образы? Может, из них я смогу что-то развить? Если несложно, разумеется, — торопливо добавил он, боясь оказаться слишком надоедливым и в растерянности изучая проплывавшие мимо каменные невысокие стены, обвитые вьющимися стеблями с нежными белыми цветками. Собеседник задумался, уставившись под ноги на плитки садовой дорожки. — И далеко-далеко, за вратами Глубокого Сна, за зачарованным лесом и садами, за Серенарианским морем и за сумеречными просторами Инкуанока, ползучий хаос Ньярлатхотеп задумчиво вошёл в ониксовый замок на вершине неведомого Кадата в холодной пустыне и принялся надменно упрекать добрых земных богов, чьё упоительное веселье в чудесном закатном городе он так грубо прервал. Эти слова звучали словно песня, но не простая, возвышенная и мелодичная — низкая, гортанная, идущая из самых глубин внутреннего мира, опасного и страшного, в котором таятся самые тёмные демоны сущности. Эдгар зачарованно внимал, во все глаза — хоть это и не было видно из-за чёлки — смотря на Говарда. Тот же, закончив свою речь, не удостоил слушателя взглядом. — Это прекрасно, — восторженно прошептал Эдгар. — Думаешь? — было непривычно слышать от Лавкрафта вопрос. — Знаю. Солнце медленно опускалось к горизонту, а небо замерзало. Писатель время от времени негромко шептал самому себе, отчаянно мотал головой, взмахивал пламенно руками, рисуя в воздухе те образы и картины, что возникали в его сознании. Говард внезапно изменил траекторию пути и свернул прямиком к фонтану. Усевшись на край бортика, он наклонился к воде и опустил в неё руку. Эдгар приблизлся к нему, задумчиво смотря на водную гладь, ровную, гладкую, лишь слегка колеблющуюся от плавных движений крупной ладони — фонтан давно уже был выключен. Взирая бесстрастно на своё отражение, чёрное на фоне невесомого неба, Эдгар продолжал строить неуловимую, как паутина, нить рассказа. Говард ткнул пальцем в отражение писателя, отчего по воде пошла рябь, и перевёл на него заинтересованный взгляд. — Все мы вышли из воды, — гулко, но в то же время на удивление тихо произнёс он. Эдгар очнулся, вынырнув из созданных им миров, и сфокусировался на собеседнике. — Это верно, — со вздохом согласился он, присаживаясь на бортик рядом, вновь поднимая глаза к небу. — Ты тоже вышел из воды, — зачем-то добавил Говард. Эдгар никогда не мог понять ход мыслей этого странного человека, — да и был ли он человеком? — но и не пытался. Таинственность и недосказанность очаровывали его, вынуждая вздрагивать чувствительные, запрятанные глубоко внутри ото всех струны души. — Да, — тихо согласился он, всё ещё пребывая в тумане роящихся идей. В реальность его резко вырвало прикосновение ледяной и влажной ладони к щеке, от которого писатель чуть не вскрикнул. Говард провёл костяшками по скуле и взметнулся к виску, задрав тёмную чёлку. Алые, несколько хищные, пугающие, но вместе с тем манящие глаза внимательно наблюдали за ним. Мужчина запустил пальцы в густые волосы Эдгара и сжал пряди, потянув вверх, будто останавливая пса или проверяя одному ему известные наблюдения. — Мне больно, Говард, — в какой-то момент попросил тот. Лавкрафт задумчиво потрепал его, неловко имитируя дружеский жест, что он видел у людей, и отпустил. Эдгар обернулся, ища взглядом затерявшееся средь крон деревьев солнце, скользя взглядом по фонтану и замечая, что концы волос собеседника плавали по водной глади. — Говард, твои волосы! — ахнул он, поспешно хватая змеящиеся пряди и поднимая их над водой. Жидкость стекала с изрядно вымокших концов. Обладатель роскошной шевелюры безучастно продолжал смотреть вдаль, будто это были совершенно не его тело и не его проблемы. — Тебе стоит хоть немного следить за ними, — сокрушался Эдгар, пытаясь отжать воду и в итоге только замарав ею рукава пиджака. — Такие длинные… Тебе не мешают? — Я их не замечаю. — Оно и видно. Эдгар требовательно развернул Говарда к себе полубоком и принялся пальцами расчёсывать длинные пряди, успевшие завязаться всеми видами морских узлов — и сухопутных тоже. Увлечённый неожиданно обнаружившимся занятием, он не мог наблюдать призрачную улыбку на бледных губах. — Напоминает мои мысли, — пробормотал писатель, аккуратно раскладывая разделённые пряди по широкой спине и терпеливо, кропотливо развязывая узлы. — Такие же непонятные, длинные и спутанные. Говард молчал, следя за растущими на громоздком здании Гильдии тенями и изрядно помрачневшим, уставшим небом. — Ты похож на солнце, — выдал он. — Почему? — Ты прячешься. Эдгар замер. «Он имеет в виду Эдогаву?» Говард обернулся, ощутив отсутствие движения. Писатель спохватился и принялся дальше распутывать волосы, вынудив того вновь отвернуться. — Так-то лучше, — в довершение он провёл ладонью по всей длине прядей, от макушки до всё ещё влажных кончиков. — Хотя, как только ты ляжешь спать, они снова спутаются… — Тогда я не буду ложиться. Я усну стоя. Эдгар робко засмеялся. Говард с интересом смотрел на него. — Ложись. Если что, я тебе их ещё раз расчешу, — улыбнулся писатель. Посмотрев на небо, он прочёл: — В виденьях темноты ночной // Мне снились радости, что были; // Но грёзы жизни, сон денной, // Мне сжали сердце — и разбили. — Грустно, — выдержав паузу, произнёс невольный слушатель. — Пожалуй. Внезапно Эдгар почувствовал, как его сгребли в охапку, тяжёлые руки легли на спину, а на плечо упал подбородок, отчасти болезненно вдавливаясь в кость. — Говард? — Я обнимаю тебя. — Я это понял, — смущённо краснея, Эдгар обнял его в ответ, прижавшись. — Когда другому грустно, люди его обычно обнимают. — Ты так отчаянно стараешься быть, как они? — Люди интересные. Писатель никак не мог согнать с губ стыдливо прятавшуюся улыбку и уткнулся носом в угловатое плечо: — Спасибо, Говард. — ...это приятно. — Обнимать? — Да. Лавкрафт долго не выпускал Эдгара из своих пут, а тот и не противился, гладя его по длинным волосам и широкой спине. Идиллию прервал высокий и громкий голос: — Замечательная картина! Писатель испуганно вскинулся, замечая подходившего к ним Марка с улыбкой ярче зашедшего солнца. — Занятная, однако, у вас тут атмосфера, — добавил юноша, протягивая руки, на коих вальяжно расположился енот. — Карл обыскался тебя, бегал по всему этажу и просил помочь найти его любимого хозяина, — Марк позволил зверьку спрыгнуть на колени к Эдгару, уже выпутавшемуся из объятий, и на прощание потрепал енота по макушке. — Прости, Карл, — Эдгар прижал животное к груди, зарывшись носом в мех. Говард отстранённо наблюдал. — Доброй ночи, ребятки. Не засиживайтесь долго! — Марк энергично отсалютовал и вскоре исчез внутри здания. Эдгар только теперь обратил внимание на окруживший его холод. Он поспешил подняться с каменного бортика: — Я пойду, — заколебавшись, он наклонился и коснулся губами макушки Говарда. — Доброй ночи. И спасибо за идею. Помогая еноту забраться на плечи, Эдгар медленно вернулся в здание, повторяя про себя текст созданного им стихотворения, чтобы не забыть. Лавкрафт остался сидеть в саду. Проводив взглядом силуэт писателя, он запрокинул голову. На глубоко-синем небе слабо сияли звёзды. In visions of the dark night I have dreamed of joy departed — But a waking dream of life and light Hath left me broken-hearted.

08.08.17