Там, где не светит солнце

Солнце палит так, что, кажется, еще немного – и в мире не останется ничего, кроме раскаленного марева, опускающегося на землю. Поглощающего все на своем пути. Выжигающего мысли, чувства, сам рассудок. Джон Ватсон, капитан 5-ого Нортумберлендского стрелкового полка, ненавидит это солнце больше всего на свете. Он даже не думал, что способен на ненависть такой силы к небесному светилу. Он мечтает о зеленых деревьях и прудах. О Лондоне, с его прохладой, дождями и вечной сыростью. Черт, даже сырость теперь воспринимается как обязательный компонент счастья. «По крайней мере, мы запасемся витамином D на всю жизнь», - и он в очередной раз выдает мазь от солнечных ожогов, которые появляются, несмотря на длинные рукава, максимально длительное нахождение в тени и прочие меры предосторожности. Армия приучает к одной простой вещи: цени момент. Потому что завтра убьют тебя. Или его. Или всех. Вот сейчас – короткая передышка. Батальон расквартирован в маленькой деревушке, и они, находясь в изматывающем душу ожидании основного полка, осуществляют постоянные вылазки в стан врага, пытаясь уточнить возможные планы противника. И раз за разом терпят неудачи. Джон только надеется, что их подключат к активным действиям раньше, чем уставшие от безделья солдаты начнут предпринимать что-то опасное. Или глупое. Или и то, и другое одновременно. А сегодня – спокойный день. Единственный пациент, Джеймс Кларк, пострадавший в последней стычке, крепко спит, обнимая подушку, прижимает ее к себе, как ребенок любимую игрушку. Он вообще уникальный, этот Джеймс Кларк. На самом деле, это даже смешно: когда за спиной у тебя вся огневая мощь армии Ее Величества Королевы, получить удар в бок ржавым и тупым ножом. И даже не ножом, так, заточкой какой-то. И Джеймс хохотал, когда его доставили в госпиталь, несмотря на то, что, из-за смеха, края раны расходились, обнажая кость, вызывая очередную волну боли, хохотал, когда его зашивали, все порываясь рассказать, как именно все произошло. Но Кларк всегда был такой – невезучий и крайне смешливый. Как он сохранил оба эти качества и до сих пор жив – загадка для всех его сослуживцев. *** Солнце повсюду. Оно вокруг, оно внутри, опаляет до боли, оставляя выжженную землю и пустоту. Было ли что-то до постоянной, изматывающей, невыносимой жары? Он не помнит. Он уже почти ничего не помнит. Кроме одного. Шепота, звучащего в голове. «Молчи». «Молчи, чтобы ни случилось, молчи». «Ты забудешь все. Так надо. Так всегда происходит. Помни одно - молчи». И он молчит. Не издает ни звука, когда плеть опускается на нежную кожу, оставляя багровые рубцы. Ни тем более, когда, забавы ради, его не кормят три дня, ожидая, что он начнет умолять. Он молчит. Он жив только благодаря молчанию. Это очевидно. Неожиданное слово, пришедшее из какой-то другой жизни. *** - Капитан Ватсон! Джон! Скорее! Джон явственно слышит в голосе ужас. Капрал Генри Берк – самый здравый и трезвомыслящий из них всех. Он никогда не кричит. А значит – все действительно серьезно. - В чем дело? Что случилось? – Он выбегает из палатки, служащей им санчастью, оправляет рубашку, приглаживает волосы, ожидая чего угодно, вплоть до сообщения о ядерной атаке на их маленькую деревушку, столько страха плещется в голосе военного. Тот молча показывает рукой на маленький пятачок, где стоит клетка, накрытая тканью. Два солдата, явно потратившие все силы на то, чтобы дотащить ее сюда, отдыхают в тени, отфыркиваясь, пьют воду, вытирают со лба пот. - Ты из-за этого так кричал? Что там? Какая-то контрабанда? - Не совсем, - капрал поджимает губы и, словно бы нехотя, роняет, - там человек. - Почему он до сих пор в клетке? Что с ним? – Джон задает вопросы уже на ходу, практически подбегая к непонятному предмету, протягивает руку и сдергивает ткань. *** Они думают, что перехитрили меня. Но это не так. Пытаются показаться дружелюбными. Но это не так. И самый опасный из них – голубоглазый. «Несущий смерть» - так его звали предыдущие. Он протягивает ко мне руку и я не могу отказать себе в удовольствии крепко впиться в нее зубами. *** Джон хмуро смотрит то на перебинтованную руку, то на привязанного к койке и успокоенного транквилизаторами пленника. Белый мужчина, лет тридцати. Следует особенно тщательно обследовать гематомы на ребрах (может быть перелом) и вспухшие рубцы на спине (может быть инфекция). Истощение. Остальные повреждения должен показать детальный осмотр. Многое удивляет его в этом человеке. На всем теле буквально нет живого места, но лицо – не тронуто. Он явно европеец, не военный. Что он делает здесь? Как сюда попал? И главное – почему его до сих пор не убили? Когда Джон впервые видит его, забившимся в ужасе в самый дальний угол клетки, он решает выбрать тактику приручения диких животных, которой его учил отец: демонстрирует обе руки, показывая, что он не опасен, а потом, очень осторожно, медленно, протягивает одну сквозь прутья. Неожиданно, затравленный взгляд сменяется на яростный, хитрый, злобный. И Джон так удивляется, что не успевает вытащить руку, завороженно следя за фантастическим, для человека в таком состоянии, прыжком. За что и расплачивается. Боль в руке противная, дергающая. Похоже, задеты сухожилия. А значит, случись что – Джон не сможет провести нормальную операцию. Возможно, не сможет спасти чью-то жизнь. Но он не может сердиться на этого человека. Он хочет ему помочь. - Джон? – в проеме палатки сначала появляется вихрастая голова, а потом уже и весь сержант Ричард Торрес. У него испанские корни, которыми он очень гордится, и он – рыжий, чем гордится ничуть не меньше. Ему, единственному из всех, к лицу цвет формы, и когда он в ней, ярко-зеленые глаза кажутся еще выразительнее, а цвет волос – еще заметнее. Балагур, весельчак, обожает выпить в хорошей компании и он здесь – самый близкий друг Джона. - Заходи. Он спит. Ричард протискивается в палатку и возникает ощущение, что он занимает все свободное пространство: все время в движении, не может ни минуты простоять на одном месте, все время что-то вертит в руках, а если в руках ничего нет – активно жестикулирует. Даже удивительно, что Ричард – лучший снайпер, которого Джону доводилось видеть. Он способен пролежать в засаде весь день, прижимая винтовку, ожидая цель, и не шелохнуться, не издать ни звука. Чего, конечно, не скажешь сейчас, когда он, только войдя, умудряется ощупать куртку в поисках сигарет, подергать за веревки, обматывающие руки пленника («Пациента» - поправил себя Джон) и, наконец, усесться верхом на стул и задать вопрос, ради которого он, собственно, пришел. - Что скажешь? Как он? - Не знаю. Сложно сказать. Я все думаю о том, что мы ведь пока даже не можем сказать, какой язык он понимает… - Не волнуйся на этот счет, - радостно перебил его Ричард, - ребята уже готовятся. - Что ты имеешь в виду? - Мы решили вспомнить все языки, что знаем и попытаться с ним поговорить. Может, угадаем? - А разве ты знаешь по-испански что-нибудь, кроме habla espanol? - Нет, но вот Джек еще знает пару ругательств. - Этого определенно хватит, чтобы сломать языковой барьер. - Я, честно говоря, не думаю, что он вообще захочет с нами говорить, - задумчиво протянул Ричард, - ходят слухи, что за время пути он не проронил ни слова, как бы его не расспрашивали. Не кричал. Вообще не произнес ни звука. - А еще мы не знаем его имени. - И тут мы тебя опередили. - Вы придумали ему имя? - Ну, не совсем имя, - Ричард почему-то смутился, - Сфинкс. Мы назвали его Сфинкс. - И почему? - Его обнаружение – одна сплошная загадка.