Он его ненавидит

Он его ненавидит. Ох, сука, как ненавидит… Антона каждый раз ну просто передергивает, стоит Попову появиться в поле зрения. Но как только тот открывает свой поганый, мерзкий, сексуаль… отвратительный рот, у Шастуна случается остановка всех жизнедеятельных органов. И как раз из-за этого вся ненависть и началась. Всю сознательную жизнь Антон был одиночкой. Комиком, юмористом, импровизатором, но главное — одиночкой. И даже когда его, вместе с единственным другом Димой, позвали на ТНТ, парень и собирался продолжать вести жизнь роскошного московского холостяка с воронежскими замашками. Но хер там плавал. Буквально, блять, из ниоткуда появляется дрянной Попов и начинает нести какую-то ахинею, в то время, как Антон уже начинает нести крест на свою могилу. Потому что он абсолютно не выдерживает. Он не терпит, не может с этим совладать. Не может смотреть на него и не чувствовать, как миллиарды нервных окончаний напряглись, словно вот-вот лопнут. И это дико бесит! Арсений красивый. Он, сука, такой красивый, что подкашиваются ноги, стоит его невероятным ужасным глазам попасть под свет софитов, что всегда освещают площадку. И тогда они загораются ещё сильнее, ещё ярче блестят и ещё отчётливее там видно чертей. О, Боги, вы просто представьте, какой же этот уебок совершенный! Абсолютно совершенный и абсолютный нарцисс. Да, он знает, насколько он хорош, и это заводит раздражает ещё больше. Но нет, как вы вообще о таком могли подумать?! Антон точно не влюблён в его плавные движения и четкие очертания под мокрой футболкой на «Шокерах», он не влюблён в его улыбку, на которую ведутся все девчонки в окрестности, потому что, если честно, ей можно вскрывать вены, а потом ей же их и зашивать. Шастун, повторюсь, не влюблён в Арсения, что бы кто там не говорил. Будьте уверены. И настолько сильно, как Антон ненавидел Арсения, Попов его хотел. Он хотел его всего, полностью, без остатка. Он хотел его, желал так сильно, что мог засмотреться на высокомерную ухмылку прямо на сцене, игнорируя всякие обязанности в виде выступления. Шастун был занозой в великолепной заднице брюнета, мелкой, мерзкопакостной и вредной занозой, которая давила, даже причиняла боль, дискомфорт, но вынуть ее не хотелось. Хотелось засадить подальше, да поглубже, чтобы у этой занозы дыхание, блять, перекрыло… Чтобы он умолял, но не остановиться, а наоборот — продолжить, чтобы… Чтобы с каждым пошлым шлепком по тощей аккуратной попке, он ненавидел Арсения ещё больше… Потому что от ненависти до любви один шаг, переступать который из них никто не хотел. Эти двое терпеть друг друга не могли, но все равно выходили на сцену, натянув дружелюбные улыбки, а затем в гримерке громко и с выражением, подобающим только лишь актерам, выясняли отношения, заставляя друзей и коллег материться и уходить, хлопнув дверью, оставляя их наедине. После чего они смолкали и расходились, ведь представление было для других, для зрителей, а самим себе доказывать каждый раз, что они друг друга презирают, было бессмысленно. Мало ли до чего доведёт… И вот однажды действительно довело. Точнее, довели, ещё точнее Серёжу, который во время их очередного публичного перформанса схватил Диму подмышку и выволок из гримерки, закрывая ее на ключ. Банально, скажете вы? Зато действенно! Элементарная классика. После самодовольного Матвиенского «Разбирайтесь, педики» пошли крики, маты, удары (даже не по лицу) в дверь и море отчаяния. Что, теперь с ним тут до прихода остального персонала сидеть? Времени семь утра, четверо импровизаторов специально пораньше пришли, чтобы пару сценок прогнать, а тут такая подстава. Минимум час, максимум три. Просто… — …заебись! — прошипел Антон на все ещё закрытую дверь. — Надеялся, что никогда этого не скажу, но я согласен с тобой, — фыркнул брюнет и с неимоверно страдальческим вздохом повалился на небольшой диванчик. — Полный… — Пиздец! — Ну да, — он оторвал глаза от пола и увидел как юноша спустился на кафель прямо под дверью, закрыв лицо руками. На секунду его стало даже как-то жалко, но потом Попов вспомнил свой вчерашний не самый приличный сон и то, насколько Шастун горяч в гневе. Сразу отпустило. Они сидели в тишине при очень относительном освещении, ведь окон в помещении не было, а единственными источниками света были две лампы, расположенные на противоположных углах гримерки. Спустя десять минут их негласного договора сидеть и не выебываться, спустя ещё десять новонайденных причин ненавидеть Арсения Попова в длинном списке юноши, и спустя десять неловких столкновений взглядами, Арс заговорил: — В общем… Нас заперли! — но не с Антоном, а с айфоном. Мужчина на полном серьезе записывал историю в инстаграм, а Шастун мысленно дописал одиннадцатую причину и яростно захлопнул воображаемый дневник ненависти. — Завязывай с этим дерьмом, — все, на что хватило парня, учитывая, что ещё немного и он просто взорвется, чего, откровенно говоря, и ждал Попов, поэтому продолжил: — Матвиенко, гад, если ты это смотришь — конец тебе сегодня, ты такой… — Да завали! — он все же не выдерживает и выхватывает телефон, вмиг прекращая вещание. Арсений сидит раздражающе спокойно и смотрит ему в глаза, как-то подозрительно заламывая пальцы. — И чего ты добиваешься? — он говорит спокойно, но уверенно, с такой хрипотцой, что хочется зажмуриться, упасть, закричать, все, что угодно, лишь бы скрыть откуда-то накатившее желание. — Я уже добился, — а вот голос самого Антона подкачал. Слова выходят скомканными, а слюны во рту слишком мало, она как-то неожиданно куда-то испарилась. — Ты замолчал. — Ох, хах, теперь, значит, так? — мужчина усмехается, Боже, как сексуально! Он чуть запрокидывает голову и натягивает улыбку, которую не хочется называть натянутой. — Замолчал… Не заткнулся, не завалил, не захлопнулся, а просто замолчал? Мельчаешь, Шаст, — Антон слышит это, сказанное с таким ядом, «Шаст» и снова накатывает непонятная, необоснованная ненависть, причиной которой был лишь страх. Страх чего, правда? — О, а тебе так неймется, Арс? — пытается подражать, но не выходит. Опыта маловато, да и эту игру начал Попов, ему в ней и вести. — Неймется… Неймется узнать, — брюнет резко вскакивает и в два шага преодолевает расстояние между ним и уже стоявшим на трясущихся ногах Шастуном. Арсений оказывается так близко, что, кажется, Антон слышит неравномерный стук его сердца и чувствует дыхание на своей шее. Слишком. — Что? — парень старается не так сильно сдавать на фоне взрослого игрока в такие мерзкие игры, так что выпрямляется и делает голос жёстче. Не выходит. — За что ты меня так сильно ненавидишь, Антон? — вот оно. То, чего Шастун так боялся — оправдание. Ведь, ну, что он ему сейчас скажет в ответ? Я тебя не перевариваю, потому что не могу получить? И даже если и получу, то начнутся страсти, эмоции, страдания, чего не хочется вообще. И именно поэтому… — Я тебя ненавижу… — запинается. Запинается, потому что Попову остаётся разве что рот открыть, так он ждёт этого признания. — Потому что ты напыщенный, самовлюбленный, замашистый, — пока для Арсения это походило на комплименты, — нарцисс, которого чужое мнение и чувства не интересуют. Вот, кто ты! Всего пару секунд и Арсений краснеет, грозно супит брови, делает ещё шаг вперёд, хотя ближе, казалось бы, некуда, и проговаривает Антону в лицо: — Так, значит? — от этого тона подгибаются ноги. Руки немеют и трясутся колени. А от вида самого мужчины просто хочется умереть. — Значит, чувства не интересуют?! — он почти что кричит, а Шастун закрывает глаза, позабыв о достоинстве, обо всем… Он начинает бояться. — А как, сука, по-твоему, называется то, что я терплю твоё наглое хамство на протяжении стольких месяцев, не удосуживаясь тебе хорошенько вмазать?! Ты что, действительно не понимаешь?! — и на последнем слове голос его срывается на полноценный крик, а рука впечатывается в стену справа от головы Антона. Парню страшно. По-настоящему страшно, Арсений выглядит злым и… Огорченным? Нет, просто свирепый зверь, что рвёт и мечет, а под руку попался бедняга Шастунишка, никак не понимающий, где же он так накосячил, что заслужил лицезреть взбешённого Попова. — Я не… — у Антона непреодолимая дрожь в голосе, но никого это не волнует, особенно сильно это не волнует мужчину напротив. Его даже не волнует огромный испуг в его зелёных, слишком ярких сегодня, глазах. — Все это время я терплю тебя, маленькая сука, только потому, что хочу, — почти по слогам выговаривает Арсений и улыбается. Опасно, хищно улыбается. — Хочу, пиздец, как я тебя хочу. Ты снишься мне во всех позах, костюмах и местах, я не могу спокойно смотреть на тебя, мелкая ты дрянь! — искоса Антон видит, что брюнет занёс руку для пощечины, он зажмуривается и появляется желание сильно и громко заплакать, но нет, он не будет, он не мальчик, что бы этот урод ему сейчас не говорил. — И если бы ты, — опасно висящую в воздухе руку мужчина все же опускает, но тут же она обнаруживается на лице Антона, сжимая его челюсть, — не вёл себя как кусок дерьма, — когда подушечки его пальцев могут оглаживать припухлые и покусанные губы Антона, Арс немного успокаивается и договаривает уже своим, но все таким же хриплым и жутким голосом, — то я бы не сделал это. Он не успевает даже дослушать фразу, как вскрикивает от неожиданной хватки на своём пахе. Попов гадко, просто ужасно пошло ухмыляется и сжимает пальцы вокруг почему-то возбужденного члена, отчего Шастун наконец стонет, чего старший и добивался. Антон выгибается, задевая костлявыми лопатками стену, и чувствует, как его безграничная стойкость рушится так же, как и препятствия между ними. Стены рушились, рушились оправдания и недосказанность, единственное, что оставалось неприкосновенным — это необычайная ярость и почти звериное возбуждение, что и двигало Шастуном, когда он сжал ворот рубашки Арса и заглянул тому прямо в глаза. А они были цвета грязного синего омута. С рыком Арсений впивается парню в губы, даже не пытаясь быть нежным. Он захватывает нижнюю губу, закусывает её и снова слышит стон, что идёт мембранным эхом по всему телу брюнета. И только от этого звука он был готов кончить, не доставая и члена из штанов. Антону больно, когда Попов переусердствует и прокусывает губу до крови, но Антону великолепно, когда мужчина, словно скомкано извиняясь, зализывает ранку и далее целует Шастуна, но все так же страстно, все так же дико, проходясь языком по дёснам и не убирая руки с члена. Антон отвечает. Он отвечает на своеобразную ласку, запуская язык в рот Арсу. Играть так играть, чего уж. В конце концов то, что началось прерывать уже поздно. Или нет? — Стой, — почти беззвучно выдыхает Антон, когда его губы раскраснелись настолько, что больше это походило на помаду цвета клубники. — Что… Что мы делаем? — Ты — ничего, — рявкает Арсений и Шаст понимает, что брюнет все ещё зол. Он начал и он продолжит, чего бы это не стоило. — А я собираюсь вытрахать из тебя всю гниль, что скопилась, — он наклоняется к уху парня, продолжая шептать что-то непристойное, но такое возбуждающее. — Всю напыщенность и дерзость, я вырву с корнем всю эту ненависть и оставлю одно… — понижает тон голоса, совсем немного, но этого Шастуну достаточно, чтобы понять — так просто теперь не отделаешься. — Гордость. Арсений считает гордыню Антона единственным его достоинством, помимо, конечно, охуенного тела и симпатичного личика. Когда парень вздергивает нос дело не по делу, у Попова сводит ноги и скрипят зубы от стиснутой до боли челюсти. Мужчина находил это эстетичным и красивым. Думал, что это то, из-за чего парнишка перестаёт быть обыкновенным. Можно сказать, что все походит на некий фетиш, но сам Арс назвал бы это более долгой и красивой фразой: то, за что я его ещё не убил и то, за что он сейчас будет кричать. Не тратя много времени на слова, Арсений снова прикладывается к губам парня, что ещё недавно его оскорбляли. А они мягкие. Несмотря ни на что; мягкие, податливые и даже чуть сладкие от леденцов со вкусом мяты, которые Антон так любит. Его рот словно был создан для поцелуев. Долгих, нежных, заботливых поцелуев. Не для тех, которые сейчас. Ой, не для тех. Но когда Попов чуть отстраняется и смотрит на то, как из этого же ротика исходит такой стон, он ничуть не сомневается в правильности своих действий. А потом он спускается ниже. Мужчина одной рукой нашарил бляшку ремня, а второй держит Шастуна за талию, нагло проводит языком по пульсирующей венке и не забывает оставлять довольно болезненные засосы. «Заслужил» — думает Антон. «Наслаждайся ласками, пока можешь» — думает Арсений. Буквально секунда и парень чувствует, как брюнет справляется с ремнем, с молнией на узкий джинсах, ещё одна — и он уже не чувствует ничего, помимо того, как рука Попова оглаживает его стояк сквозь серые боксеры. Антон возбуждён и напуган. Он не был с женщиной уже довольно давно, чего уж говорить о мужчинах. «Когда-то в институте и то по пьяни» — нельзя было назвать полноценным осознанным сексом, но это не волновало никого в этой чертовой гримерке, потому что Арс явно знал, что делает. Он хватает парня за резинку трусов, тянет на себя, сам же отступая назад и улыбается. Хищно, слишком пошло и хитро, но, вот же черт, Шастун готов три раза обогнуть землю за пять минут ради того, чтобы эта улыбка ещё хоть раз была адресована ему, чтобы ещё хоть раз была такая ситуация, где в их взглядах читалось что-то кроме неприязни. Антон молится, чтобы Арсений сейчас не останавливался. И он не будет. Мужчина садится на широкий красный диван, облокачивается на спинку и позволяет себе на мгновение засмотреться в тёмные, от такого мрачного света, глаза Антона, только после этого рывком тянет его на себя. И в тот момент Шастун осознаёт, что если не сейчас, то никогда. Он седлает брюнета, так развратно раздвигая ноги, насколько это вообще возможно и первым поддаётся вперёд, срывая подряд несколько дерзких поцелуев. Сейчас ведёт Антон и не то, чтобы Арса это сильно устраивало, но деваться некуда, остаётся сидеть и наслаждаться. — Не думай, что это, — с придыханием говорит юноша, залезая рукой под футболку Арсения и пальчиками очерчивает кубики того самого пресса, на который раньше и смотреть то боялся, — что-то значит… — Конечно, — голос Попова предательски хрипит, когда Антон елозит и преднамеренно трется членом о его, при этом так пошло открывая рот в беззвучном стоне. — Когда я вообще что-то значил? — И то верно, — выдыхает Шастун и одним движением срывает вещь, загораживающую столь прекрасный вид. Не медля, он прильнул к бусинке соска и, возможно неумело, начал играть с ней языком, рукой не забывая про вторую. Полагаясь на довольные протяжные звуки, он продолжал, переходя от одного к другому, затем спускаясь ниже — к пупку, к выпирающим на бёдрах косточкам, подбираясь к возбужденной плоти, которую он потихоньку уже поглаживал сквозь одежду. И вот, Шастун уже стоит на коленях перед раздвинутыми ногами Арсения, кто бы увидел — прощай карьера и доброе имя, думает Антон и без особых усилий стягивает с мужчины штаны, вместе с бельём. Парень не стесняется смотреть на просящий член Арса, он не стесняется даже заглянуть в полузакрытые глаза мужчины, когда берет его в руку и делает пару незатейливых движений. Не стесняется ухмыльнуться, перед тем, как взять его в рот, он не стесняется делать то, чего хотят они оба. Антон не профи в минете. Если честно даже не любитель, так что все выходит довольно скомкано и переоценено, как думает сам парень, но бархатистые стоны мужчины говорят об обратном. Арсению хорошо. Ему хорошо, когда длинные пальцы, украшенные холодными кольцами, касаются его, хорошо, когда ладонь начинает двигаться и приносить гораздо больше приятных ощущений, нежели передёргивание в туалете, и Арсению просто невыносимо хорошо, когда он чувствует приятную шершавость языка на чувствительной головке. Чтобы сам Шастун там ни думал, сосет он замечательно, как не сосут многие дорожные девки за пятьдесят баксов в час, но не стоит ему об этом говорить, ещё стараться перестанет. — Ты… Ах… Ты замечательно… Ммм… справляешься, — выстанывает Попов, поднимая голову Антону и наблюдая, как тот вытирает остатки слюны и выделившейся смазки с уголков губ, что Арс вносит в список вещей, на которые стоит посмотреть не один раз. — В отличие от твоих способностей на сцене. — Ну ты и... — не успевает договорить Шастун, вспоминая все причины своей ненависти, а Арсений вспоминает все свои фантазии, поэтому когда они снова целуются, где-то в Антарктике начинает таять лёд, насколько все раскалено. Забывая про недавний, буквально секундный, приток нежности, Арс обхватывает Шастуна за талию и переворачивается вместе с ним, нависая сверху и закусывая нижнюю губу от вида растерявшегося парня. Недолгое лидерство Антона кончилось, они оба это понимали и им обоим было наплевать, хотелось простого — хотелось секса. Одной рукой Шастун помогал Арсению стянуть с себя джинсы, а второй шарился в их же кармане, замедляя процесс и ещё сильнее зля мужчину, что возможно было частью его плана. Когда искомое наконец нашлось, Антон сначала победоносно улыбнулся, а потом уже заметил, что лежит абсолютно голый под Арсом, они трутся друг о друга и не хватает меньше минуты, чтобы случилось то, за что потом будет чуточку стыдно. — Что это? — недоуменно спрашивает Попов, отстраняясь от изучения худого тела, когда Антон шелестит чем-то над его ухом. — Тебе в школе не читали лекцию о безопасном сексе? — фыркает парень и протягивает уже открытую упаковку с презервативом мужчине. — Хоть какая-то от тебя польза, — он позволяет себе усмехнуться, но уже вскоре после этих слов улыбка сползает с его лица и снова появляется похоть и желание. — Надень его мне. И Антон надевает, плавно распределяя резинку по плоти Арсения, смотря ему в глаза и наблюдая, как ему неймется, как он выгибается только от одних прикосновений. Парню нравится смотреть на то, как мужчина хочет, как старается сдерживать себя, как получает удовольствие, как бы это не было странно и противоречиво, но Антону это безумно нравится, за что он даёт себе мысленную пощёчину. Но ничего не длится вечно, так что Попов резко распахивает ресницы, встречается взглядом с растерявшимся Антоном и входит в него на всю длину, не теряя ни секунды. Антону больно. Ему очень сильно больно, хоть Арсений и соизволил применить естественную смазку в виде слюны, но это все равно нестерпимо настолько, что Шастун боится и пошевельнуться. Он лежит, не двигаясь и все на что его хватает — это сдерживать слезы, чтобы не выглядеть ещё более жалко. А Арсению жаль. Ему впервые за все время, что он знаком с Антоном жаль, что он это сделал. Попов старается смягчить боль, нашептывая что-то успокаивающее, но все такое же непристойное, двигается медленно и когда даже от такого порыва Шастун стонет, но мышцы, как ни странно, расслабляет, Арс вспоминает. Вспоминает, как эта мелкая сука на него испепеляюще смотрела, вспоминает все слухи, что он распускал, он помнит тот раз, когда из-за Антона его чуть не уволили и он точно никогда не забудет все слова, сказанные в его адрес. Все хамство и презрение, все обидные вещи, что он слепо проглатывал, лишь бы не разрушать хоть какую-то, но связь, и вот сейчас — это то, чего он добивался. Шастун под ним и он стонет, ему больно и он должен понять, каково было Арсению. Каково это чувствовать боль из-за человека, который значит чуть больше, чем «Тот, кто меня бесит». Мужчина делает резкое движение, потом ещё и ещё, он начинает долбиться в прогибающегося Антона, не жалея его, хотя видит, что у того на глазах наворачиваются слезы. Пускай. Этой дряни все равно будет приятно, ему приятно и сейчас, актёр уверен, но он не позволит тому почувствовать себя важным для Арсения хоть на миллисекунду. Шастун чувствует как все вокруг него то темнеет, то светлеет, в какой-то момент ему мерещатся звезды, а потом он видит его лицо. Красивое, черт бы его побрал. Он видит Арса, что несдержанно стонет сквозь сжатые губы, он видит его, с прилипшей ко лбу чёлкой, с огнём в глазах и тогда боль уходит на второй план. Антон обхватывает обеими руками лицо Арсения и, сквозь свои же стоны, целует его, запуская руку дальше — в смольные волосы, отдающие запахом шампуня с какими-то полевыми цветами. Он отвечает и медленно проводит языком по нижней губе, когда чуть замедляет темп, давая Антону небольшую передышку. А ему уже мало, он начинает сам подаваться вперёд, насаживаться на член, мычать и просить о большем, с закрытыми глазами царапая спину Попова, пока тот не устанавливает свою прежнюю, жёсткую скорость, почти безумную, но обоим это нравится. Нравится быть сумасшедшими и безрассудными, не важно к чему это в итоге приведёт. В помещении царит запах секса и цветущих роз на журнальном столике, а заполняют его стоны, насыщенные желанием выкрики, в смешении с такой страстью, что не описывают и половину излюбленных книг. Сейчас в комнате жарко, громко, в воздухе стоит тяжёлое дыхание обоих, но больше всего чувствуется все та же сладкая ненависть, что и стала началом, но никогда не станет для них концом. Последний толчок и они кончают почти синхронно, голоса сливаются в единый стон, а чувства все же берут верх — они целуются, не отлипая друг от друга и на этот раз делают это так, словно вместе уже десять лет и точно знают, чего хочет партнёр. Медленно, тягуче и настолько нежно, что ещё час назад их бы потянуло блевать. Но сейчас они наслаждаются друг другом, позабыв обо всем, о всех словах, сказанных назло, о подставах, что были не раз, сейчас они вместе и это больше, чем секс на один раз, так что ничего другое не имеет значение. Сегодня каждый из них запомнит этот поцелуй как «Ну, тот самый», но никто никогда о нем даже не посмеет заикнуться. *** Серёжа и Дима как раз возвращались из кофейни поблизости, думая о том, что пора бы высвободить этих двух придурков, когда к ним подбежала уборщица и начала жаловаться на шум из общей гримерки. Если точнее, она сказала, что эти звуки напоминают ей пьяные разборки или домашние насилие, на что двое друзей не обратили внимания. Ну или не захотели обращать. Быстрым шагом, даже почти бегом, они добираются до комнаты и начинают искать ключ, который вроде как был у Матвиенко. — Бля, давай быстрее, что-то они там притихли, может вообще уже перебили друг друга, — восклицает Дима и как только друг достаёт связку, сразу вырывает ее, в пару движений открывая замок. — Ну что, вылезайте, — стараясь быть весёлым говорит Серёжа, заходя в помещение и видит картину маслом: Шастун пьёт растворимый чёрный кофе из кружки Арсения, пока тот выкуривает сигарету из пачки Антона. И оба сидят в телефонах, будто бы так и должно быть, все в норме вещей. — Помирились хоть? — все, на что хватает Позова, когда две пары глаз угнетающе на него уставляются, не выражая ни злобы, ни желания отомстить. — Нет, — говорят они хором, будто бы все эти два часа репетировали и поднимаются с насиженных мест. Антон оставляет недопитый кофе, а Арс тушит о стол Серёжи бычок и они оба выходят, шагая куда-то в одном направлении. Это нельзя назвать странным, потому что «странно» слишком слабое описания всего, что сейчас увидели ребята. — С чего бы это вдруг? — задумчиво тянет Матвиенко, провожая взглядом друзей. — Ты о чем? — Арс не курит, — он поворачивается к Позу и хмурит брови. — Говорил, типа, только после секса штучку и все. — Ай, Серёг, у каждого свои загоны, — отмахивается мужчина и присаживается за близстоящий стул. — Шаст вон чёрный кофе терпеть не может, но тоже по пьяни рассказал, что после перепихона позволяет себе чашечку. — Дим… — Че? — Проверь что в кружке. Позов уже хочет сказать что-то наподобие «Серег, да прекрати», но внутренний голос велит послушаться и посмотреть. Он поднимается со стула, делает шаг и поднимает красную кружку с большой буквой А, подозрительно рассматривая жидкость в ней. Не нужно иметь много ума, чтобы опознать терпкий запах Арабики. — Вот же блять, — шипит Дима и молча отдаёт Матвиенко проспоренную сотку.