balisong

Первый раз Криста Ренц берет в руки нож, когда видит, как Имир, закатывая глаза, валится на пыльную площадку, пропустившая удар от кадета постарше — этот парень с россыпью отвратительных шрамов на лице сейчас склоняется над ней, выхаркивающей густую темную кровь, под одобрительный гогот товарищей заносит ногу в тяжелом сапоге… Криста врезается ему в бок, взмахивая ножом перед крупно-скуластым лицом, Криста кричит что-то непонятное и ей самой кажется, что голосок, разносящийся вокруг, по-смешному тонкий и детский, но тело напряжено — дрожит, а на лице неумело сверкает звериный оскал. Она не думает, что этот парень старше ее и выше, что его крупные руки могли бы легким отработанным движением свернуть тонкую шею Кристы. Она не думает, что даже нож держит неправильно. Она не думает, что выглядит жалко. Имир лежит в пыли, прижимая руки к животу, ее лицо опухшее и ало-синее, а изо рта все льется кровь. Ее били, потому что язвить всем в корпусе — это опасно для здоровья. Это почти объявление: вот она я, попробуй меня заткнуть. И они пробовали. Мутнеющим взглядом Имир видит Кристу: длинная юбка развевается на ветру, светлые льняные волосы разметались, подобно урагану, а нож метит в горло человеку, только что сломавшему Имир пару ребер. Имир устало смеется, выплевывая кровь и глотая песок. А Криста знает одно: когда она потеряет Имир, у нее ничего не останется. У нее нет ни имени, ни прошлого, ни семьи — ничего. Она — бабочка-однодневка, выпорхнувшая в громадный жестокий мир, зная, что взмахи ее белоснежных крылышек ничего не значат. Никто из них ничего не значит. Кроме Имир. Кадет отступает, вслух орет, что Криста просто бешеная сука. Он боится беспорядочных взмахов ее ножа, боится, что она вонзит смешную игрушку ему в глаз и провернет — обещание это застыло в небесно-голубых ангельских глазах, сверкающих яростью. Криста отвечает что-то — тоже сорванным голосом, тоже нервно, тоже бессильно. Она не знает, что на нее нашло, только и мелькает мысль: это не та, кем она хотела притвориться. Хорошая девочка Криста Ренц резким движением кисти, подсмотренным у Микасы, складывает приятно щелкающий сталью нож-балисонг, уже зная, что бабочки-однодневки тоже могут убивать. Она помогает Имир подняться, позволяет навалиться на себя горячим, болезненно вздрагивающим телом и запачкать белоснежную рубашку темно-красным. Имир на грани бессознательности бормочет что-то неразборчивое и несвязное ей в висок, вжимаясь в него кровавыми губами. Это — почти поцелуй, думает вдруг Криста. И смеется в холодное ночное небо. Имир в который раз отдает ей лучший кусок в столовой. Имир в который раз обнимает ее за плечи, притягивая к себе — Криста чувствует ее спиной, а этот жест, обещающий ей тепло и защиту, скоро входит в привычку. Имир в который раз шутит над ней, а Криста сквозь невольную улыбку едва может поворчать на нее. Имир учит ее управляться с ножом, и с каждым разом у Кристы получается все лучше, с каждым разом она чувствует, что теперь может кого-то защитить, и думать об этом неожиданно приятно. Пока что сражаться не нужно — они просто живут, и кажется, что ничего им обеим больше не нужно. — Ты будешь хорошей женой, — дурачится Имир, когда Криста аккуратно протирает ее раны дурно пахнущим спиртом. Имир, надо признаться, сама хлебнула чего-то похожего, поэтому теперь ее тянет на всякие глупости. — Сиди тихо, — шипят на нее. В темноте все же заметно, как Криста краснеет. Балисонг легко порхает в ее руке, когда они с Имир лежат на душистой зеленой поляне где-то возле штаба разведчиков, наблюдая за бегом облаков в небе и за тем, как вьются вокруг птицы, всполошенно крича и подрываясь ввысь с деревьев. Битвы кончились — они выжили, хоть и не забыли безобразные рожи титанов, тянущих к ним громадные руки, конечно. Они уверенно отняли свои жизни у смерти, выиграв еще немного времени, подарив человечеству первую победу, они покинули кровавый ад, чтобы остаться ненадолго в этом поддельном раю. Где-то возле штаба сверкает вспышка — это Эрен обращается в чудовище ради высшей цели. Там сейчас все зеваки, желающие чувствовать скорую победу — рядом с пятнадцатиметровой тварью, способной перекусить тебя пополам, если что-то пойдет не так. Имир и Криста чувствуют себя в безопасности, когда рядом никого нет, когда есть только они — и небо, в которое хочется взлететь, так же, как и эти птицы, не ведающие ни высоких монолитных стен, ни страха перед титанами. Балисонг порхает в руке Кристы. Она любит смотреть на его блеск так же, как и на Имир, — та же опасная красота, те же резкие движения, то же чувство надежности. Но протянутую к небу руку Имир вдруг опускается трепетная бабочка чистого белого цвета, чуть дрожит крыльями, раскачиваясь на пальцах. — Мы — как они, — говорит Криста. — У нас ничего нет, только сегодняшний день, только блеск солнца в зените — самое яркое чудо, которое можно запомнить за всю жизнь. Абсолютное ничего — и краткий миг света. — Но у нас есть крылья, — необычайно серьезно отвечает Имир, глядя в ее глаза. — И надежда, Криста. Надежда и трагический миг полета — вот и все, что нам нужно. Сгореть, коснувшись солнца, — пускай! Главное, что мы всем телом чувствовали небо. Она взмахивает рукой, и бабочка резко взлетает в глубокую вышину — к солнцу, и кажется, что ее вот-вот охватит пламя, настолько близко она к горячим лучам, но этого все не происходит. Они неотрывно следят за движениями ее белых крыльев, пока они вовсе не исчезают. Когда Имир целует ее, Кристе кажется, что ей на краткий миг показали это солнце — теплое, жаркое. Когда она чувствует на шее острые клыки Имир, Криста только запрокидывает голову. Может быть, ей иногда хочется, чтобы ей перегрызли глотку и избавили от жизни. Это похоже на мученическую смерть, о которой она мечтает. Чтобы все стояли у ее тела, не скрывая слез, чтобы они запомнили ее такой — героиней. Бедная Криста, скажут они. Она умерла так страшно, так красиво. Они забудут ее, несчастную бабочку, ее душу — если у нее есть такая, они будут помнить только то, как она погибла. И все. Главное только — чтобы помнили. Криста закрывает глаза, чувствуя поцелуи-укусы и подаваясь всем телом им навстречу, касается пальцами шрамов Имир на ребрах. Если она и правда умирает, ей нравится такая смерть. — Я убью за тебя, — шепчет Имир, вгрызаясь в ее шею и ключицы. — Я умру за тебя. Когда Имир прыгает с башни, у нее в руке нож-балисонг, в последний момент обменянный на тот, что был изъеден ржой и дрожал в руке. Этот — не дрожит, его касались тонкие пальцы Кристы тысячи раз, и поэтому Имир проще взрезать им кожу, замарав тут же всю ладонь кровью, и шагнуть в пропасть, широко распахивая глаза. Если это — ее спасение, то Имир как никогда близка к раю. Она чувствует телом ветер и небо. Она думает, что за ее спиной вот-вот распахнутся белоснежные крылья. Она охвачена пламенем, жаром, губительным солнечным светом, блеском молний и отчаянным криком Кристы сверху. Это — небо. Это — миг полета. И Имир падает. — Меня зовут Хистория, — говорит ее безымянная потерянная девочка, гладя Имир по лицу и умывая ее слезами. Голос дрожит, тело дрожит, но она доверчиво прижимается к Имир — к тому окровавленному куску мяса, что от нее остался. Имир улыбается в ответ, хотя у нее страшно болит все тело — в этот раз ее не успели спасти. Она хотела погибнуть за нее. Правда хотела — Имир любила жизнь, но тогда, представляя, как хрупкое тело Хистории рвут насмерть чужие зубы, она не думала долго. Все было необычайно ясно в этот раз. Они обе хотели жить ради самих себя, а живут — ради друг друга. Только Имир чувствует, что у них остается все меньше времени, что оно стремительно заканчивается, что свет — близок, но он их сожжет. Может быть, это того стоит. Может быть, они обретут где-то там рай в награду за то, что они прошли. Взлетят бессмертными бабочками в небеса. Имир закрывает глаза, но лицо Хистории, склонившейся над ней, запоминает на всю жизнь. Ради нее хочется то ли жить долго и счастливо, то ли умереть в один день — прямо сейчас. Ради нее Имир шагнула бы с башни снова. Спаси меня, думает она, вонзи свой нож мне прямо в часто бьющееся сердце, раз уж оно болит, только тебе я позволю убить меня, Криста-Хистория-моя-девочка, только ты понимаешь меня настолько, что я могу просить тебя о подобном. Течение жизни и пара отчаянных предателей — предателей всех и себя — несут их куда-то в неведомое будущее. Имир всего лишь хотела защитить Хисторию, подарить ей крылья, о которых та мечтала, дать ей хоть что-то — хоть какой ценой. «Спаси» — значит «убей». «Я всегда буду на твоей стороне» — значит «я умру за тебя, Имир». А это — их традиционное «я тебя люблю». Невысказанное, конечно, и чужое, как же иначе. Они не знают, что делать со своими жизнями, не знают, куда и зачем идти дальше, поэтому пытаются хвататься друг за друга и оттого обжигают и калечат руки. Это должно как-то прекратиться. Кто-то должен их спасти — но Бога в этом жестоком мире нет и не было никогда. Поэтому это Имир должна что-то сделать. Защитить Хисторию. Когда Имир уходит, Криста окончательно умирает. Остается Хистория Рейсс, законная наследница какого-то там трона, ставшего за долгие годы лишь дешевой декорацией, законная наследница людей, буквально жравших родственников заживо. Ей хочется вернуться в тот момент, когда она кидается на озлобленного кадета ради Имир. Когда они вместе лежат в высокой густой траве, чуть касаясь рук друг друга, и смотрят на бабочку. Когда Имир целует ее. Когда Имир любит ее. Что-то в ней ломается, когда королева Хистория впервые смотрит на свой народ и не видит среди их лиц знакомого насмешливого прищура. И вот она дочитывает письмо от нее — от Имир, которая сейчас где-то далеко от нее, за самым морем, которая старается писать так, как всегда говорила: уверенно, чтобы казаться себе и Хистории сильнее, чем есть на самом деле. «Я уже никогда не смогу жениться на тебе», — Хистория слышит знакомый смешок, видит заносчивую улыбку, чувствует, как Имир писала эти слова, и слабая улыбка трогает ее губы. Переводит глаза выше: «Я скоро умру». Она закрывает глаза и не хочет видеть больше ничего. Она в последний раз берет в руки знакомый нож-балисонг, проверенный временем и их с Имир кровью. И заносит руку над ее королевским величеством.