I never was

Черные линии обхватывали предплечье, сливались и переплетались, грозились свести с ума своим совершенством. Следуя венам, поднимались выше, к плечу, где замирали, застывали в рисунок, что был неповторим, незыблем и прекрасен. Но как же Локи его ненавидел. Он помнил, как увидел его в первый раз, зеркально отраженный на другом, чужом теле. Помнил, как насмешливо улыбнулся и сказал, что Тор теперь просто обязан найти свою половину, раз сам Иггдрасиль был так милостив, наградив его меткой. Помнил, как Тор отмахнулся — война в то время занимала все его мысли и не было времени на что-то другое. Локи и не подозревал, что окажется так этому рад. Его метка расцвела в тот же миг, что и у Тора, но он был так занят, так отвлечен, так рад за брата, что не почувствовал. Ни жжения, ни тепла, ничего. И только глубокой ночью, когда устроенное Одином пиршество закончилось и захмелевший Локи добрался до своих покоев, он увидел. Увидел, что под одеждой все это время скрывались узоры, что он с таким интересом и легкой завистью рассматривал на Торе. Узоры, которые он возненавидит. Которые сломают его. А Тор улыбался. На следующий день. И следующий. И все дни после, что сложились в долгие-долгие годы. Он улыбался, потому что был счастлив в своем неведении, счастлив, строя планы, доказывая, что достоин Мьёльнира. И как улыбался Тор, так улыбался и Локи — фальшивой, пропитанной горечью и закипающей в глубине души ненавистью улыбкой. Бог не понимал — не мог понять — почему это случилось с ним. С ними. Ему хотелось содрать с руки метку, забыть о ней. Быть снова просто незаметным младшим братом. Локи хотелось проснуться. Но это не было сном, как и правда, что открыли ему Один и Фригга. Они не понимали, как он догадался, не понимали, почему настаивает, но Локи и не просил понимания. Он просил ответов. И получил их. И в тот момент, когда его кожа стала синей, а глаза покраснели, когда стало понятно, что он — один из тех, кого Один учил ненавидеть, когда осознал, что ётун, Локи пожалел, что захотел знать. А Тор все улыбался. Улыбался и говорил Локи, что тот тоже должен, что не дело это, горевать и хмуриться принцу Асгарда. А Локи больше не мог. Не мог не думать, что тот, кого он считал братом — кого он до сих пор не может перестать считать им — его половина, идеальная часть. Не мог не думать о том, как Тор увидит его кожу — настоящую кожу — с зеркальной меткой, как исказится в неверии и отвращении его лицо. Не мог не представлять, что делит с Тором постель. Делит жизнь. Но на каждую подобную мысль накатывало отвращение к самому себе за то, что думает так о брате, пусть и не по крови. И эта неприязнь разъедала душу и мысли, заставляла думать о глупостях и делать их. Он знал, что совершает ошибку, знал, но все равно делал то, что делал, ведь разум его был не в порядке. Локи был не в порядке. А потом появилась Джейн Фостер. Его руку тогда, а следом, казалось, и прогнившую душу обожгло пламенем предательства, и метка, что многие годы была неизменна, иссохла. Линии, что были черны, как ночь, теперь походили на полосы грязи. И Локи, не в силах просто терпеть, старался смыть их, стереть, содрать ногтями. Но ничего не выходило. Позже он поплатился за все, что сделал, оказался в золотой клетке, где должен был раскаиваться и гнить. И Локи, и правда, делал это, потому что больше не мог ничего. Пока не явился Тор с просьбой помочь. Ему и его Джейн, при взгляде на которую его метка нестерпимо пылала, а сердце заходилось в бешеном ритме. Но Локи, как бы он ни ненавидел Тора за то, кем он для него не стал, все еще любил его так, как мог любить только он — безумной, усталой любовью. Поэтому помогает. И по тем же причинам подстраивает свою смерть. И в какой-то момент за следующие годы Локи смиряется. Он устает думать о Торе, метках, кровных связях. Приноравливается отвлекаться от прошлого и будущего. Окунается в жизнь Асгарда, пока не появляется Хела, захватывая, разрушая и подчиняя. Пока не возвращается Тор, спасая и бранясь, что заставил думать, что мертв. Пока не случается то, что могло произойти уже десятки лет назад, но произошло на руинах Асгарда, во время почти свершившегося Рагнарёка. Это и длинный меч, пронзивший бок Локи насквозь, это и Тор, шепчущий, что все будет в порядке. Это и треск, с которым бог отрывает рукав одеяния Локи, чтобы зажать рану. Это и рваный вздох, когда он замечает то, что видел уже бесчисленное множество раз на собственной руке. — Почему ты молчал, брат? — шепчет Тор. И Локи улыбается, насмешливо, но искренне, когда, превозмогая боль, шепчет в ответ: — Я не твой брат. И никогда им не был.