our love is six feet under

на заре ежегодного бала, когда все играли не свои роли, и их подбирали высшие люди, с чем никто никогда не спорил, потому что в первую очередь приходили не соревноваться, а наслаждаться, погружаясь в другую (в несколько эпох) сразу, девочка встретила мальчика, чьи руки искусно воссоздавали образы. каждый год они были кем-то другим, и всех этих героев записывали в их собственные книги, рассказывающие истории жизни, и из всего этого состояли люди. в этот год девочка была Анной Карениной, а этот мальчик — художником, наносившим ей (и сотням другим) грим. он вызвал её достаточно поздно: время достигало девяти вечера, и она боялась не успеть до полуночи, зная, как много всего нужно сделать; зная, насколько она не уверена в себе. девочка приближалась к его дому и не могла сдержать улыбку на лице, ведь за этот день увидит его в раз четвёртый — много всего требовалось от него, и она (как и десяток других) была посредником. девочка улыбалась, потому что всё это время он флиртовал, флиртовал, флиртовал, и она возгоралась от каждого его слова, мечтая прикоснуться к нему. девочка пересекла порог дома мальчика, и он одарил её мягкой улыбкой, от которой подгибаются колени. она видела его всего лишь четвёртый раз за один день, за всю жизнь, но её неизмеримо тянуло к нему, и, кажется, он тянулся навстречу. они начали работать, попутно обсуждая такие дежурные темы, что от части было даже смешно. но он говорил искренне и был заинтересован, поэтому проблемы внутри её головы даже и не было. когда с её причёской было покончено, он приступил к гриму на лице, и она спросила его о том, подойдут ли эти треклятые сапоги к платью, на что мальчик пожал плечами и сказал, что, в случае чего, мы изменим само платье, а не вкусы героини, и девочка просто кивнула. мальчик впервые был так близко к ней; его рука, держащая кисточку, вырисовывала узоры чего-то немыслимого на её лице в то время, как она смотрела на его губы и не имела возможности прикоснуться из-за чёртовых высыпаний на всём лице (и конечно же на губах), что было сродни проклятию. молчание затягивалось, она не знала, как его разрушить, и всего лишь решила заглянуть ему в глаза. он сразу же улыбнулся, одаривая её теплом, и спросил что-то совсем мелочное, и в голове девочки следом родилась тема. она спросила его, почему Анна Каренина. мальчик остановился и, кажется, подвинулся немного ближе, потому как его дыхание касалось её кожи, и закрыть глаза, позволив представить себе поцелуи, которые ей никто никогда не подарит, было лучшим решением. но он не считал так, взяв пальцами её за подбородок, и ответил: — она погибла не из-за любви, а из-за собственной глупости ради этой любви. я не хочу, чтобы ты совершила ту же ошибку. и в этот момент вряд ли она помнила, что значит дышать. вряд ли знала, что существует что-то, кроме его глаз, так внимательно наблюдающих за её реакцией. всё, на что хватило её: — я хочу тебя поцеловать. он кивнул. кивнул и убрал пальцы с подбородка, переместив их на её губы, а точнее — на нетронутые болезнью части. и сказал: — к сожалению, это не та ночь, когда мы можем позволить себе быть теми, кем мы захотим, да? и они продолжили работать, попутно выуживая темы из заднего кармана чьего-нибудь-там пиджака, а время, будто бы им угождая, тянулось медленно, позволяя насладиться всем, чем только хотелось, в полном объёме. но с гримом было покончено, она надела платье, а он его застегнул, расправляя складки и укладывая шарф так, как любила не-его-героиня. мальчик стоял сзади неё напротив зеркала в пол, они смотрели друг на друга в чёртово отражение, и минуты утекали прямо сквозь пальцы, пока он прижимался носом к шее девочки так осторожно, будто мог покалечить. ей следовало уйти, как она считала, потому что ему самому надо было собраться и, быть может, должен был прийти кто-то ещё, но он оставил её, попросив помочь ему, будто попрощаться для них прямо сейчас сродни ужасу, которого они досели и не знали. девочка сказала, что он похож на Дориана Грея, а он — что каждый год играет одну и ту же роль, потому как его жизнь ни на что другое и не похожа. было ли это самым откровенным за те часы, которые она провела здесь? было ли девочке страшно, осознавая, насколько его конец — одна сплошная трагедия? но она всего лишь принялась воплощать историю в реальность, делая черты его лица острее, чем было на самом деле. после он надевал одежду, с каждой тряпкой становясь не собой, будто бы вырванный из другой эпохи. совершенный. кем-то придуманный. имеющий начало, середину и конец. без права на какие-либо ошибки. и когда с работой было покончено, время почти подошло к полуночи — Дориан Грей подхватил под локоть Анну Каренину, которая прикрывала лицо (если бы от смущения) веером, и они отправились на бал, где суждено было играть не себя, но учиться искать от этого пользу.