Ментол и вишня

      Ник не знал ее имени, не знал ее адреса. Раз в неделю, порой реже, она приезжала в отель, где он работал — дорогой, пафосный; пурпурные ливреи, сшитые в ателье, бутоньерки на груди официантов, мрамор и золото. Всегда строгая, холодная, застегнутая под горлышко, она снимала одиночный номер на одну ночь; никакого багажа, кроме сумочки, никаких вещей.       Он знал, что она замужем: пару раз она забывала снять кольцо. Она не рассказывала о себе, а задавать вопросы Ник не решался. Они вообще мало разговаривали, предпочитая общаться универсальным языком тела. Насколько откровенны друг с другом они были телами, настолько же непробиваемо сдержаны в разговорах.       Бар в номере был всегда полон, но он приносил ей сладкий вишневый ликер в пузатой бутылке. Обычно она стояла у окна, не снимая пальто, и смотрела, как он ставит поднос на журнальный столик. Каждый раз Ник мысленно сжимался от своей дерзости и прощался с работой, подходя к ней и проводя ладонью по щеке. И каждый раз она одним движением скидывала пальто, оставаясь в одном белье, а он, взяв ее за подбородок, привлекал ее к себе и целовал в теплые мягкие губы.       Как это произошло в первый раз, Ник не помнил. Удивительно, но вопиющее нарушение субординации затерялось в его памяти в ряду поздних встреч. Все ее визиты были похожи друг на друга, один сценарий, один аромат: вишневый ликер, теплый поцелуй, брызги света в глазах, ментоловый дым… И снова по кругу, пока усталость не возьмет свое. Портье недовольно ворчал, но терпел: желание гостя — закон.       Ник не чувствовал себя униженным, не ощущал себя жиголо, хотя она неизменно оставляла щедрые чаевые. Напротив, что-то в этих встречах было такое, что заставляло его чувствовать себя мужественнее, укрепляющее мужскую самоуверенность. Она не была заносчивой, не подавляла; напротив, поддавалась, похоже, с радостью, отдавалась на волю мужскому напору, отдавалась со страстью и нежностью, как любимому.       Пальто падало на пол, а она опускалась коленями в мягкий ковер. Ловкие пальцы жужжали молнией, и Ник замирал, боясь дышать, боясь спугнуть. Пять минут казались часом, но она, виртуозно владея самым сладким из всех искусств, никогда не позволяла ему закончить слишком рано. Доводя до предела — еще шаг и взрыв — она отступала, пока Ник не сходил с ума. Одежда летела в угол, шорох простыней наполнял комнату.       Она не была юной девой; ее третий десяток близился к завершению. Роскошная, гладкая женщина, умелая и знающая себя и свои желания. Порой Ник думал, глядя на ее одухотворенное близостью лицо — кто ее муж? Есть ли у нее дети, семья? Фантазия рисовала ему то пузатого нувориша с темным прошлым, купившего себе красивую игрушку для сопровождения, то династический брак по воле родителей-бизнесменов, то богатого гея, женившегося ради прикрытия. Фантазии оставались фантазиями, но одно оставалось точно — она предавалась любви с истинной страстью, с нетерпением и радостью. Так филателист клеит в альбом редкую марку, добытую с огромным трудом.       Как она относится к нему? Есть ли у нее другие любовники? Ник предпочитал не думать об этом. Ответов все равно не дождешься — не было в сценарии места для выяснения отношений. Да и имел ли он право задавать такие вопросы? Наверное, нет.       Ник покрывал ее бархатную кожу влажными поцелуями, а она гладила его черные волосы и улыбалась уголками рта. Она и сама была брюнеткой, но ее кожа была светлой, а глаза карими. Ник же был похож на испанского актера-любимца женщин — смуглая кожа, черные глаза, угольные волосы, подбородок с синевой.       Даже сплетаясь в постели, они молчали — хриплое дыхание и негромкие стоны не в счет. Она любила обхватить его поясницу ногами, скрестить щиколотки на спине, а Ник задыхался, впивался ногтями в ладони — лишь бы не сорваться раньше времени, не разочаровать королеву, не прекращать эту сладкую пытку. Потом они менялись местами, она забиралась сверху, и это было еще сложнее — ведь управление было у нее. Ник гладил ее тело, сжимал грудь в ладонях, просто смотрел ей в лицо, удивляясь, как меняется оно на пике ее удовольствия.       Порой он не сдерживался и бурно изливался, проваливаясь в небытие при каждом судорожном сокращении мышц. Первый раз он запаниковал и прохрипел ей: «Прости», но она лишь улыбнулась и продолжила волнообразные движения бедрами. «Ничего страшного» — шепнула она тогда, а Ник чувствовал, как растекается по его животу теплая влага.       Действительно, ничего страшного. Однажды Ник понял, почему время, проведенное с ней кажется таким волшебным. С ней было легко; она не просила у Ника ничего, чего он не был бы рад отдать ей сам. Не доставляла неприятностей. Не навязывалась, не ломалась, не отчитывала и не занудствовала. Разве что неопределенность статуса их отношений порой беспокоила Ника; впрочем, он давно привык.       Иногда, когда Ник проявлял особую стойкость, она делала ему подарок, царский подарок, королевскую награду. Белый тюбик из сумочки; скользкая прохлада там, где обычно тепло. Тесный плен женской плоти, более плотный, чем обычно; ее закушенная губа и полуприкрытые глаза. Совсем немного движений — минута, другая — и брызги света в глазах, маленькая смерть в обертке из удовольствия.       Потом она курила свои тонкие ментоловые сигареты, рассеянно наблюдая за тем, как одевается Ник. Ликер наполнял стакан, вишневая жидкость касалась вишневых, искусанных губ. Сигарета истлевала как раз тогда, когда застегивалась последняя пуговица, и она поднималась с постели, чтобы завязать Нику бабочку и поправить бутоньерку. Легкое касание губ с запахом ментола и вишни — Ник уходил, чтобы найти во внутреннем кармане аккуратно сложенную купюру, бог знает когда и как попавшую туда. А она расплачивалась и покидала отель час спустя — все такая же холодная и неприступная.       Встретив случайно Ника в холле, она равнодушно скользила взглядом по его лицу и шла дальше; иногда Нику кажется, что уголки ее губ дернулись вверх, но, возможно, он выдает желаемое за действительное?       Она вернется через неделю, может быть, позже, и сердце Ника сожмется опять, как в первый раз, когда из номера поступит заказ на вишневый ликер.