Старость - не радость

Ранней осенью ещё нет голых деревьев, выгоревшей на солнце травы, покрытых тонкой корочкой льда лужиц и промёрзлой земли. Ранняя осень — это уже не слепящее глаза, как летом, солнце, что светит теперь мягким золотистым светом, это покрытая ярким ковром из листьев земля, это летающая в воздухе паутина, ставший более плотным и осязаемым воздух, и окрасившиеся во все оттенки оранжевого кроны деревьев; это яркий и вкусный коктейль из смешения цвета, света и согревающего душу тепла. Ранняя осень — это время созерцания, вдохновления. Если летом отдыхает и набирается сил тело, то осенью же — душа и ум. Старый парк в небольшом городке ранней осенью — место действительно красивое. На дорожках, за чистотой которых, похоже, никто следил, не осталось ни единого места, которое не было бы щедро усыпано опавшими листьями. Листья шуршали под ногами прогуливающихся в парке людей, с тихим шорохом опадали на скамьи, кружились под пронизывающими редеющие кроны деревьев янтарными лучами заходящего солнца… По одной из дорожек неспешно шли трое — очень пожилая женщина с печальным взглядом, и мальчик с девочкой примерно одного и того же возраста. — Эх, давно же я тут не была… — вздохнула старушка, останавливаясь и вдыхая прохладный осенний воздух. При этом её взгляд, казалось, стал ещё печальнее, отчего могло сложиться впечатление, что она была не рада тому, что оказалась здесь, хоть и пыталась доказать обратное. — Лучше бы мы за грибами вместе с дедушкой пошли, — уныло произнёс мальчик, хмуря тёмные брови. — Что интересного в этом парке? Только листья, листья, листья… — Ты не понимаешь, Джозеф… С этим парком у меня связано много хороших воспоминаний. Здесь прошло моё детство. — Это тут ты гуляла со своим братом, да? — тряхнув светлыми кудряшками, уточнила девочка. — Именно тут, — кивнула бабушка. — Хорошие времена были… Не хотите покидаться листьями? Помню, мы в детстве часто это делали. — Но листьями же кидаться нельзя! — воскликнула внучка. — Я вам разрешаю. — взгляд старушки стал ещё более печальным. — Идите, веселитесь, а я пока на скамейке посижу. Когда закончите, подойдите ко мне, и я расскажу вам… Про него. — Про своего брата? — понял Джозеф. — Да. Бегите скорее. — Спасибо, бабушка Мэй! — улыбнулся мальчик и взял сестру за руку. — Побежали, Лиззи! Пока дети с хохотом кидали друг в друга яркие охапки листьев, сама Мэй сидела на скамье и задумчиво поглаживала длинными пальцами выкрашенные тёмно-коричневой краской доски. Смотря на то, как балуются внуки, она вспоминала себя и своего брата в детстве. Он был таким же умным и забавно-серьёзным, как Джозеф, а она напоминала весёлую непоседу Лиззи. — «Отмотать бы время на шестьдесят два года назад… — думала она. — Хотя… Уже не надо. Уже скоро.» Прошло около десяти минут, и дети вернулись к бабушке. — Почему ты рассказала нам о своём брате только вчера? — спросил Джо, садясь справа от Мэй. — Потому что я почувствовала в этом необходимость, — ответила та уклончиво. Её голос слегка дрожал. — Где он сейчас? Он жив? — поинтересовалась Лиззи. Старушка отрицательно мотнула головой, и её глаза заблестели от слёз. Она боязливо огляделась по сторонам. — Тогда… Тогда каким он был? — тронула её за руку внучка. — Мой брат был умным, обаятельным и смелым. Мы сильно отличались друг от друга, но всегда были не разлей вода… — начала вспоминать она. Поначалу её голос сильно дрожал, и она делала большие паузы между фразами, чтобы восстановить сбившееся дыхание и успокоиться, но потом, полностью погрузившись в забытые было за долгие годы воспоминания, совладала со своими эмоциями. — Мы часто гуляли в этом парке после школы, каждый раз проходили через него по пути домой. А ещё брат любил читать книги, потому он и был таким умным. Да, он был умным, а я — смешной хохотушкой. Тогда я смеялась всегда, везде и по любому поводу. — Но сейчас ты совсем не смеёшься… — вздохнула Лиззи, и Мэй пропустила её слова между ушей. — Диппер… Так мы его звали. — продолжала она, и теперь её голос звучал как-то отрешённо, а и без того короткие фразы стали ещё короче; она будто бы через силу выплёвывала их одно за другим. — У него на лбу было родимое пятно в форме ковша Большой Медведицы. Я помню, он стеснялся этого пятна. Мы — близнецы, но у меня такого пятна нет. — А чем вы занимались в свободное время? — поинтересовался Джозеф. — Куда уезжали на каникулах? — Мы были обычными детьми. На улице гуляли с друзьями, но чаще вдвоём. Дома играли в настольные игры, что-то мастерили или просто баловались. — Мэй кусала и облизывала сухие губы, мяла морщинистыми руками край юбки, и всё это совсем не вязалось с её безэмоциональным тоном голоса. — Когда нам было по двенадцать лет, нас отправили в один маленький городок к родственнику. Мы думали, что этот город окажется очень скучным, но он оказался… Необычным. Там происходило много паранормальных явлений. — А что такое «паранормальные явления», бабушка? — спросила Лиззи. — Как бы тебе объяснить?.. — со вновь возвращающейся дрожью в голосе вздохнула та, и её рассеянный, будто бы невидящий взгляд стал твёрдым и колючим. Она была явно недовольна тем, что кто-то вырвал её из захлестнувших с головой воспоминаний, которые впервые за долгое время не причиняли боль, и теперь ей хотелось раствориться в них, чтобы вновь оказаться там, где когда-то ей было очень и очень хорошо. Теперь она не сразу смогла вернуться к рассказу, и некоторое время молчала. — Это… Это что-то необычное, мистическое. Много чего мы повидали там. Наш родственник держал сувенирную лавку, там же продавались и чучела необычных существ. Большинство чучел прадядя делал сам, и обманывал народ, но некоторые из них были настоящими. Сейчас той лавки уже нет. — Жалко! — воскликнул Джо. — Я бы очень хотел побывать в том городке. — И не вздумай даже! Нет, этот город слишком опасен. Мне… Нам повезло, что мы выбрались оттуда живыми, — проговорила Мэй, тяжело дыша, и сильнее сжала край своей юбки. По ней было видно, что желание внука съездить в таинственный город сильно напугало её. — И ни слова больше!.. — А как и когда умер Диппер? — не унимался мальчик. — Ты же сама говорила, что привезла нас сюда, чтобы всё рассказать! — Ни слова больше. Я не собираюсь говорить о его смерти! — старушку аж передёрнуло от всплеска эмоций, и ставший было более живым во время рассказа о детстве взгляд вновь помутнел. — Хотя бы сколько лет ему было? — Тринадцать… — прошептала Мэй. — Тогда мы поехали в тот город во второй раз. Она долго молчала, изредка облизывая при этом пересохшие губы, слегка приоткрывая рот и вдыхая побольше воздуха, — будто бы готовясь к тому, чтобы сказать что-то, что уже долго не давало ей покоя, — но каждый раз, с досадой поджимая губы, выдыхала и замолкала на ещё какое-то время. Лиззи и Джозеф с беспокойством поглядывали на бабушку, что всё никак не могла решиться, и изнывающая от нетерпения Лиз уже хотела было поторопить её, но её брат, нахмурившись, покачал головой, и она не стала ничего предпринимать. — А теперь я скажу вам нечто важное, — с трудом выдохнула Мэй. — Если со мной что-то случится, то, пожалуйста, отыщите на чердаке нашего с вашим дедушкой дома большую розовую коробку и прочитайте мою записку. Вход на чердак всегда открыт. — С тобой будет хорошо, бабушка! — хором заверили её внуки. — А коробку мы отыщем, обещаем. — Спасибо, — грустно улыбнулась та. — Я буду очень вам благодарна. То, что лежит в этой коробке, очень ценно для меня, и я хочу передать это вам. Спасибо. * * * Одевшись в просторную ночную рубашку, Мэйбл подошла к прикроватной тумбочке, сняла с шеи свой оберег — комочек поблёкшей с годами шерсти на толстой нитке, — и положила его туда, рядом к своим разноцветным упаковкам таблеток. — Ты мне больше не понадобишься, — прошептала она оберегу. — Надеюсь. Потом она с тихим вздохом обошла свою кровать и направилась к окну, откуда было хорошо видно созвездие ковша Большой Медведицы, после чего надолго остановилась перед ним. Там, за окном, качали островерхими верхушками высокие ели, до неприличия сильно напоминающие ели за окном той самой сувенирной лавки под названием Хижина Чудес, хозяином которой когда-то очень давно был прадядя Мэй. С трудом заставив себя оторваться от созерцания ночного неба и елей на его тёмном фоне, она отошла от окна, щёлкнула выключателем небольшой лампы под светлым абажуром, что стояла на всё той же прикроватной тумбочке, и легла под одеяло. Только сейчас она поняла, что ей действительно страшно засыпать. Дело было не в страхе не перед ночными кошмарами, и даже не перед смертью — она боялась, что тот в е щ и й сон окажется совершенно обычным сновидением — слишком уж просто, легко и ожидаемо всё было. Да и вообще, ей очень не хотелось упускать дарованный, наверное, самим Богом шанс, который она ждала всю свою нелёгкую длинную жизнь. И вновь она вспомнила события того сна. Она стояла на краю небольшой полянки где-то в хвойном лесу, и в траве во всю свою силу стрекотали невидимые сверху кузнечики, а тёмное ночное небо, что казалось сейчас очень низким, пестрело яркими и крупными звёздами, что загадочно мерцали над её седой головой. Мэйбл отчаянно хотелось поднять руку и дотянуться до этих манящих звёзд, но перед этим она зачем-то решила взглянуть в высокую траву под своими ногами — наверное, чтобы разглядеть хоть одного кузнечика из обилия всех тех, что сейчас чуть ли не оглушали её своим стрёкотом, — и заметила, что вместо ночной рубашки, что, наверное, должна была быть на ней сейчас, на ней та самая одежда, которую она решила надеть т е м с, а м ы м солнечным летним днём: колючий ярко-голубой свитер, джинсовая юбочка и тёмно-синие босоножки; при этом её руки оставались такими же морщинистыми, а ноги имели уже ставшую привычной дряблую кожу и вздувшиеся синие вены. Только потом она подняла взгляд вверх, к звёздам, и протянула к ним руку, которая тут же осветилась бледным голубоватым светом. Звёзды оказались роем светлячков. Рой двинулся вперёд, через полянку и дальше, в такой знакомый хвойный лес, и ведомая интуицией и каким-то хорошим предчувствием старушка пошла за ним. Через какое-то время она вышла на задний двор Хижины Чудес, и светлячки покинули её, скрывшись за деревьями позади неё. Пусть ей и хотелось дать ногам отдохнуть после пройденного пути, но останавливаться она категорически не хотела, и всё продолжала идти вперёд, невзирая на сильную усталость и одышку. Впервые за много лет она чувствовала радость, и пребывала в приподнятом настроении. Ей казалось, что там, в этом магазинчике, где когда-то торговал сувенирами дядюшка Стэн, её уже давно ожидает что-то очень хорошее, ведь по-другому и быть не может. У Мэйбл не возникло ни единой дурной мысли; она даже и не думала о том, что там, в Хижине, с ней может случиться что-то плохое, и она всё шла и шла, до тех пор, пока не поднялась на небольшую террасу и не села на жёлтый продавленный диванчик слева от входа. Ей хотелось ещё немного отдохнуть перед тем, как входить внутрь, и она очень надеялась на то, что дверь окажется не заперта. Так и вышло. Дверь с тихим скрипом отворилась, и к ней вышел живой и здоровый Диппер в неизменной голубой кепке с ёлочкой, белой майке и серых шортах — именно так он и был одет в т о т день. Радостно вскрикнув, Мэйбл встала с противно заскрипевшего диванчика и, не веря в собственное счастье, бросилась обнимать брата. — Ну, как ты там без меня? — спросил он, с улыбкой обнимая её в ответ. — Плохо, Диппер, очень плохо, — прошептала она. — Ничего, сестрёнка, скоро встретимся! Готовься встретить нас следующей ночью. — А… — только и смогла произнести та. — А… а… — Это очень просто, Мэйбл. Очень-очень просто. Тебе даже делать ничего не потребуется — ты просто уснёшь, а потом… — А потом умру? — оборвала она его. — Значит, это сон? — Просто прими это, как должное. Ты ничего не почувствуешь! — Я не о том, дурашка. Я действительно встречусь с вами после смерти? Ты не шутишь? — Конечно, нет. Просто наслаждайся жизнью следующие двенадцать часов. — Я люблю тебя! — воскликнула Мэйбл и вновь обняла Диппера. — Люблю и буду ждать! * * * Стараясь не слишком уж громко шаркать тапочками, Саймон подошёл ко входу в спальню жены и несколько раз постучал в дверь. — Мэйбл? — спросил он, но ничего не услышал в ответ и постучал ещё несколько раз. — Я вхожу! Никакого ответа на его слова снова не последовало, и поэтому старичок, аккуратно приоткрыв дверь комнаты, вошёл внутрь. В уютной маленькой спаленке сейчас было довольно темно, и Саймон решил развесить шторы. Закончив, он подошёл к кровати, на которой лежала Мэйбл и, нагнувшись, поцеловал её в морщинистую щёку. Кожа жены показалась ему слишком уж холодной, и он, встревожившись, взял её руку и осторожно прощупал двумя пальцами запястье сначала левой, а потом и правой руки, но так и не почувствовал биения сердца и ёщё больше встревожился. — Мэйбл… Милая… — прошептал он, начиная трясти её за плечи. — Мэйбл! Она моталась в его руках вверх-вниз, как тряпичная кукла, и её голова была безвольно запрокинута вверх, а рот слегка приоткрыт. — Мэйбл! — кричал Саймон. — Мэйбл! Каждый судорожный вдох и выдох начал отдаваться сильной болью и тяжестью в левой части грудной клетки, но ему было всё равно, и он всё продолжал её звать, пока не осознал, что его Мэйбл д е й с т в и т е л ь н о мертва. И тогда он заплакал так громко и так отчаянно, как плачет дитя, когда его любимую игрушку насильно отобрал такой же маленький, как и он, но очень плохой ребёнок. Вот только любимой игрушкой была его жена, а плохим ребёнком — сам Бог. Они прожили вместе уже много лет, и стали за это время чем-то гораздо большим, чем просто пара, чем просто муж и жена; стали одним неделимым целым и не представляли жизни друг без друга. Сначала у молодых супругов были большие планы на дальнейшую жизнь, которые, к счастью обоих, благополучно осуществились, и их теперешние планы — планы на старость — оказались ещё более грандиозными. Но нет: теперь уже никогда не повидают они вместе весь мир, никогда не увидят, как закончат школу горячо любимые ими внуки, никогда не отпразднуют пятидесятилетнюю годовщину своей свадьбы, и самое главное сейчас — никогда больше он, Саймон, не разбудит свою Мэйбл нежным поцелуем, ведь мёртвые не просыпаются. Кое-как придя в себя, он пошёл будить внуков, которым в этом большом, но уютном загородном доме была выделена отдельная спальня. Слезами, как говорится, делу не поможешь, да и дети обязательно должны узнать о случившемся. — Просыпайтесь, — начал старик, входя в комнату, где спали сладким сном Лиззи и Джо. — Мэйбл умерла. — Ч-что? Как?! — воскликнул не до конца проснувшийся Джозеф, быстро вставая с кровати. Его сестра со вздохом открыла глаза. — Лиззи, вставай, — метнулся к ней мальчик. — Бабушка Мэй… Скончалась. — Я пойду звонить в скорую, а вы… Вы… Передайте это вашей матери, — всхлипнул Саймон, выходя в коридор. Лиззи начала тихо плакать. — А знаешь, Лизз, она ведь говорила нам, что умрёт! — вспомнил её брат, прижимая девочку к себе. — Помнишь тот вчерашний разговор? — П-по-помню, — запинаясь от слёз, ответила она. — И про т-ту розовую коробку она тоже говорила… — Значит, так, Лиззи… — проговорил он, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зарыдать, не сделав этим своей чувствительной сестре ещё хуже. — Сейчас я иду звонить маме, а ты бежишь на чердак и ищешь эту самую коробку. Согласна? — Д-да, — кивнула та. — Иди, Джо. Я справлюсь. — Будь сильной, — вздохнул он. — Ведь нам уже почти двенадцать. * * * Взбежав по длинной деревянной лестнице ко входу на чердак, девочка откинула крышку люка и, захлопнув её за собой, огляделась по сторонам. Чердак представлял собой довольно большое помещение, которое, правда, казалось гораздо меньше из-за нагромождения совершенно разных вещей. Было тут и несколько шкафов времён начала двадцать первого века, и один средних размеров диванчик оттуда же, и несколько зеркал в полный рост, и три-четыре больших прозрачных пакета с мягкими игрушками, и два плазменных телевизора, и несколько огромных наборов давно устаревшего конструктора LEGO, и… Большая розовая коробка стояла совсем рядом с люком. Лиззи решила, что не будет открывать её до тех пор, пока не вернётся брат, и решила получше осмотреть чердак. Вещей в его передней части — рядом с большим окном во всю стену — было ещё больше, чем в задней, где она оказалась вначале, и все они тоже были старыми, даже старинными. Девочка вспомнила, как дедушка как-то упоминал о том, какой большой склад устаревших вещей есть на чердаке их с бабушкой дома, и о том, какой же он неисправимый барахольщик, и всё поняла. Через несколько минут подоспел заплаканный Джозеф. — Н-ну что, нашла? — спросил он, утирая слёзы тыльной стороной ладони. — Да, вот она… — кивнула Лиззи, показывая на коробку, что стояла в шаге от неё. — Ну-ка, посмотрим… — Джо присел рядом с коробкой, снял с неё крышку и закашлялся от пыли. — Фу, ну и пыльная же она! — Как там дедушка? — спросила Лизз, подсаживаясь к нему. — Держится… Наши родители уже едут сюда. — Эй! Это об этой записке говорила бабушка? — Лизз сняла со стопки остальных вещей, что лежали в коробке, сложенный пополам лист бумаги. — Дай-ка… — Брат забрал у сестры записку, развернул её и посмотрел, много ли было написано бабушкой. Текст занял ровно одну страницу. — Сначала прочитаем, а потом посмотрим остальные вещи, хорошо? Сестра кивнула, и они начали читать. «Дорогие Лиззи и Джозеф! Боюсь, при жизни я не смогу рассказать эту историю полностью, поэтому я и решила записать на бумагу всё, что знаю и помню сама. О том, что случилось, когда мне и моему брату было по тринадцать лет, знали только три человека — мои родители и муж, от которого у меня никогда не было секретов. Если выйдет так, что я отойду в мир иной, и не успею ничего рассказать, Саймон (муж) сам передаст вам эту коробку. Думаю, мне также стоит упомянуть её в завещании, потому что-то, что лежит здесь, очень важно для меня, и я очень хочу, чтобы вы всё узнали. Вы, и никто другой, ведь вы очень сильно напоминаете мне меня и моего братика в детстве, да и никто, кроме вас, не поверит мне, ведь даже моя родная дочь так скептически настроена, что если услышит хоть слово об этой истории, сразу же отправит меня на принудительное лечение в психбольницу. Не подумайте о своей матери ничего плохого, конечно, но… Итак. Когда мне и моему было по тринадцать лет, нас на всё лето отправили к двоюродному дедушке в городок под названием Гравити Фолз. Городок этот оказался очень маленьким, но несмотря на его размеры, он был в буквальном смысле рассадником всяческих аномалий, паранормальных явлений и пока неизвестных науке существ, большинство из которых мы видели собственными глазами. Естественно, находиться в этом городе человеку незнающему и непосвящённому, какими и были мы с братом, было довольно опасно. Наш двоюродный дедушка Стэнли Пайнс до последнего не хотел рассказывать нам о тет странностях, что происходили там, ведь мы были очень любопытными детьми, и он попросту боялся за нашу жизнь. Странности начались сразу же после нашего приезда туда — именно тогда мой брат нашёл тайник, в котором лежал дневник неизвестного нам человека, в котором он описывал все те паранормальности, о которых слышал, или что видел собственными глазами. Через некоторое время мы столкнулись с одним существом, которому категорически нельзя было доверять, и которое много раз обманывало нас. Это был демон, которого звали Биллом, и много лет тому назад он помогал автору дневника, который оказался братом Стэнли, с построением портала в другие измерения. Портал мог оказаться очень и очень опасен для всех нас, но во все те два раза, когда его запускали, срабатывал неправильно, и ничего страшного не происходило. В первый такой раз он поглотил Стэнфорда, — автора дневника, — а во второй вернул его в родное измерение. Гораздо позже всех этих событий, в конце лета, Билл нашёл другой способ поразвлекаться с нашим измерением, и тогда он использовал не портал, а Раскол — стеклянную ёмкость с субстанцией, что также была очень опасна и могла легко стереть грань между нашей и чужой реальностью, откуда и был родом демон. К счастью, всё закончилось хорошо, и по окончанию летних каникул мы с Диппером уехали домой. Мы расплатились за своё везение следующим летом. Побеждённый усилиями всех жителей города Билл вернулся с одной только целью — отомстить, и мстить он решил нам — мне, Дипперу, Стэнли и Форду. Меня спас оберег из волос одного единорога, с которым мы, девочки Гравити Фолз, смогли подружиться незадолго до случившегося. Перед тем, как я расскажу вам о том, что же случилось, (и если вообще расскажу, ведь это сломало мне психику в своё время!) вы должны узнать кое-что о Билле. Билл — демон разума, и после заключения сделки с кем-либо он может брать сознание этого человека под свой контроль и вселяться в его тело. Вообще, он выполняет желание заказчика в обмен на какие-либо услуги, но часто не выполняет условия договора и просто издевается над телом человека ради смеха. Также он является демоном иллюзий, и его иллюзии никак нельзя будет отличить от реальности. Он очень опасен. Билл пришёл в ярость, когда понял, что из-за подаренного мне оберега не может сделать ничего со мной, и придумал, как свести меня с ума по-другому. Он издевался над моими близкими на моих глазах, пока я сидела, забившись в угол, и не могла ничего сделать. Я не знаю, что представлялось им, но эти видения заставляли их вытворять со своим телом немыслимые вещи. Вырванные и съеденные куски плоти, выдавленные глаза и откушенные языки — это ещё не самое страшное, скажу я вам. Это только цветочки. Зная, что Диппер мне дороже всех на свете, демон издевался над ним особенно… Изощрённо. Именно это и сломало мою детскую психику. Диппер, Диппер, Диппер… Похоже, Билл всё же добился своего, и я действительно сошла тогда с ума. Моё детство было испорчено, и всё время до самого своего совершеннолетия я провела у врачей: психологов и психиатров, да и в психбольницах тоже достаточно належалась. Я до сих пор не могу забыть… Не могу забыть всё это. Спасибо Саймону, что сделал из меня человека! Он вылечил меня. Он нашёл в сумасшедшей пациентке что-то такое, что не смог найти ни в одной здоровой девушке. И пусть мне до сих пор снятся кошмары, пусть я страдаю паническими атаками и всё никак не могу забыть то, что случилось давным-давно — спасибо моему Саймону! Я очень люблю его. P.S. в этой коробке лежат личные вещи Диппера: Его дневник, который он начал вести в тринадцать лет; Дневник Стэнфорда, который он нашёл в тайнике в двенадцать лет; Его кепка, которую в двенадцать лет разрешил ему взять из ассортимента своего магазинчика (Хижины Чудес) Стэнли; Наши с ним фотографии, которые мы сделали в Гравити Фолз, когда нам было по тринадцать лет; Фотоальбом с остальными нашими фотографиями; Его складной нож, который ему подарили на тринадцатилетие; Брелок, который висел у него на мобильнике. Поймите меня, и ни в коем случае не выкидывайте эти вещи, а заберите их себе, ведь вы так сильно напоминаете мне меня и Диппера в детстве! Берегите себя и тех, кто вам дорог. Бабушка Мэй.» — Т-такое пережить!.. — всхлипнула Лиззи, утыкаясь лбом в плечо брату. Он, не сумев сдержать сотрясающие его рыдания, крепко обнял Лиз. — Бедная бабушка… — прошептал Джозеф и надолго замолчал. Следующие пять минут на чердаке было слышно лишь сопение, всхлипывания, шумное дыхание и икота. — Н-ну что же ты, Лиз, — попытался улыбнуться Джо, поглаживая сестру по вздрагивающим от плача и непрекращающегося икания плечам. — Хочешь, я принесу тебе попить? — С-спасибо, н-не надо, — ответила Лизз, у которой зуб на зуб не попадал от переживаемых сейчас эмоций. — Ж-жаль, что мы не узнали об этом раньше… Когда бабушка б-была жива. — Зато теперь мы всё знаем, а это тоже очень хорошо. Было бы гораздо хуже, если бы мы вообще ничего об этой истории не знали. — Наверное… — Может, пока не приехали родители, посмотрим, как выглядят вещи, о которых писала бабушка Мэй? — Давай. Дети вновь обратили взгляд на то, что лежало в коробке. Записка, которую они нашли ранее, лежала до этого на стопке книг, которые были сложены слева. Справа лежала пыльная, как и всё в этой коробке, синяя кепка с таким же синим изображением ёлочки на белом фоне, украшенный витиеватыми узорами складной нож и маленький оранжевый брелок в форме шахматной фигуры — пешки. Взяв кепку, Джо отвернулся от сестры и начал вытряхивать её, а после надел себе на голову. — Ну как, мне идёт? — спросил он, поворачиваясь обратно. — Да, очень даже… — вздохнула Лиззи, доставая из стопки первую книжечку — тонкую, в тёмно-зелёной обложке. — Это, похоже, и есть дневник Диппера. — Тогда это, наверное, дневник Стэнфорда? — кивнул ей Джозеф, показывая на большую и тяжёлую книгу в бордовой обложке, посередине которой красовалась шестипалая ладонь из глянцевой бумаги «под золото», на которую была была наклеена чёрная цифра «3». — Смотри! А это их фотоальбомы, и стопка фотографий с того лета! — А я, знаешь, уже подумываю наведаться в тот самый магазин ретро-вещей рядом с домом, и купить себе м о б и л ь н ы й т е л е ф о н, чтобы повесить на него этот брелок… — А я похвастаюсь друзьям этим ножом… — Только после похорон Мэйбл, — услышали они сзади сиплый голос дедушки. — Только после её похорон. * * * — Эй, соня! Твой брат уже давно проснулся! — услышала Мэйбл зычный хрипловатый голос у себя над ухом и, поморщившись, открыла глаза. — Эй! — вновь повторил тот, кто стоял сейчас перед ней. — Я уже приготовил свои фирменные блинчики. Широкоплечий и лопоухий седой мужчина в растянутой белой майке и широких семейных трусах аквамаринового цвета широко улыбался, чуть склонив голову набок. — Прадядя Стэн? — прошептала она, не веря своим глазам, и села на кровати, откинув одеяло к ногам, и удивилась, насколько по-детски звучал её голос. — А кто же ещё? — усмехнулся он, отходя подальше, чтобы Мэйбл могла встать с постели. — Прадядя Стэн! — воскликнула она, вставая и бросаясь обнимать его. — Фу ты… Ненавижу телячьи нежности! — смеялся он. — Остальные на кухне? — поинтересовалась девочка, бросая взгляд на кожу своих рук. — Конечно! Только тебя ждём. Можешь не переодеваться. — Спасибо! Твои блинчики самые лучшие на свете! Улыбнувшись ещё шире, чем он, она побежала к выходу с чердака Хижины Чудес и, спустившись вниз по лестнице, повернула направо и направилась на кухню. Диппер и Стэнфорд уже сидели за столом. — О, а вот и ты, — кивнул ей Форд. — К-как же я вас люблю!.. — прошептала она, и неожиданно для всех заплакала. — Чего же ты? — удивился второй прадядя, но она лишь покачала головой. — Мэйбл, всё хорошо, — мягко улыбнулся ей брат. Как только та перевела на него взгляд, он заговорщицки подмигнул и приложил палец к губам.