Оbscuritе

Когда-нибудь желание вытащить из-под портупеи кинжал и вскрыть глотки всех сидящих в зале для переговоров станет настолько сильным, что Чуя не сможет ему сопротивляться. Он и так еле сдерживается последние несколько дней, не понимая, зачем так много собраний всех пяти боссов, что разбросаны по всей Йокогаме и редко посещали главный офис, предпочитая заниматься своими делами. Они — часть большого механизма, и только благодаря им тот ещё не заржавел и не развалился. Жаль, что руки марать не хочется об этих бесхребетных тварей, подстилающихся под нового босса и пытающихся казаться улыбчивыми, чтобы удержаться на насиженном месте, не упустить момент, когда их поблагодарят за верную службу и убьют тремя выстрелами в грудь. На них было неприятно смотреть, и Чуя молился всем известным богам, чтобы каждого из них в скором времени нашли подле океана с достаточным количеством свинца в груди. Правда, перспектива слечь вместе с идиотом не совсем радовала Чую. Смена управления вызвала огромный переполох не только внутри организации, но и за её пределами. Все были взволнованны по одной простой причине — никто не знал, как будет действовать новый босс и захочет ли расторгнуть договорённости, заключённые своим предшественником, или наоборот — закрепить их. Никто не хотел разжигать огонь войны, но это была прекрасная возможность для того, чтобы нанести удар по властвующей уже множество лет организации, когда та так слаба и пытается собраться с силами после смерти босса. Наверное, именно поэтому все пять глав вынуждены каждый день смотреть друг на друга и сдерживаться, чтобы не начать рычать и стрелять без разбора, вспоминая все прошлые обиды. В памяти Чуи есть момент, когда один из глав пробовал убить его. Это было в самом начале, когда его назначили на эту должность, избавившись от прошлого главы Исполнительного Комитета, и Чуе до сих пор не ясно, что двигало этим мужчиной. Возможно, он хотел выдвинуть другого кандидата на пустующее место в зале переговоров. Честно говоря, Чуе не было дела до целей коллеги. Хотелось простого и банального: убить этого ублюдка, чтобы глаза на мозолил более. Организация должна сплотиться сейчас, действовать слажено и с умом. У нового босса были светлые мысли, он чётко видел то, к чему хочет привести Портовую Мафию. Это не могло не радовать, но полностью доверять ему никто не собирался. Даже Чуя относился ко всем его словам с осторожностью, перебирая сказанное в голове сотни раз перед тем, как одобрить решение, сказать, что без проблем раздаст приказы своим подчинённым. В глубине души Чуя надеялся, что всё будет хорошо. Ещё один переворот он не выдержит. Ещё одну потерю он не переживёт. Покушения — дело обыденное. Как и было сказано, на Чую покушались, да и сам он парочку раз приставлял излюбленный кинжал к горлу чересчур важных людей, вызывающих отвращение, желая припугнуть и показать, что может быть устрашающим и пугающим, несмотря на рост, на который чаще всего и смотрели противники, открыто насмехаясь. И Чуя хочет огородить от этого нового босса, несмотря на то, что рычит на него, словно взбешённый пёс, увидевший чужака. У него нет цели втереться в доверие, как у остальных глав. Он просто хочет защитить. Собрание подходит к концу, и главы, позволив боссу удалиться «по важным делам», тут же стремятся покинуть кабинет, тихо переговариваясь между собой. Чуя смерил каждого из них взглядом, хмыкнул и повернулся к наставнице, оставшейся на своём месте и смотрящей на него с настороженностью. — Им не долго осталось править, — произносит Коё, разрезая своим монотонным голосом тишину, и откладывает веер в сторону. — Это не понимают лишь они, — вздыхает Чуя, положив шляпу перед собой и чуть расслабляясь, понимая, что наедине с наставницей не обязательно быть таким напряжённым и колючим. Опасность витает в воздухе, нежно касается кожи, тем самым говоря, что её никак не избежать, не скрыться от риска попасть под расстрел. Чуя кусал губы и подумывал о том, чтобы приставить к боссу ещё несколько охранников, более квалифицированных и опытных. Возможно, придётся отдать своих телохранителей. — Ты слишком напряжён. Фраза, что пронзает тело сотнями иглами, заставляет Чую вздрогнуть и посмотреть на Коё исподлобья. Они оба прекрасно понимают, что с ним происходит, но игнорируют, надеясь, что их чутьё, что ранее никогда не подводило никого из них, ошибается. Слепая надежда на что-то лучшее, словно они были теми, кто живёт подле офиса мафии — наивными гражданами, ослеплёнными своими планами и надеждами, которым не суждено оправдаться. — Он не слепой, — Коё говорит очевидные вещи, что совсем немного ранят его даже через ту чешую, которой он успел обзавестись за всё время, что он служит мафии. — Он всё видит, Чуя. — Я знаю, — раздражённо шипит Чуя, не отдавая себе отчёта в том, что разговаривать в таком тоне с Коё — непозволительная грубость. — Это меня и бесит. Он не видит, а наблюдает, словно я у него под микроскопом. Наблюдение за метаниями своих воспитанников — удары ножом по сердцу Коё, что и без этого обливается кровью при каждом вздохе, движении. Она пережила слишком много в этой жизни, заполучила слишком много ран и больных воспоминаний. Сохранить маску безразличия с каждым годом всё сложнее, и она уже хочет опустить руки, видя, как Чуя ломается изнутри. Под микроскопом находиться было не особо приятно. Каждое решение Чуи отслеживалось, и у него создавалось впечатление, словно боссу доложат даже то, что он сегодня предпочёл приготовить себе на завтрак. Это некомфортно, и Чуя пытался жить с этим уже второй месяц, обещая себе отметить красным маркером день, когда это наконец-то прекратится. Правда, счастливый конец даже не мелькал на горизонте. — Он просит сопроводить его на переговорах, — шепчет Чуя с заметной дрожью в голосе и испуганным взглядом. — В виде подстраховки. По спине пробегал холод, преследуемый табуном мурашек. Холодные пальцы, обмотанные пластырями, подбирали нужный шифр, который, к сожалению, не был известен никому. Но попытка — не пытка, поэтому шестерёнки продолжали крутиться, а сотни комбинаций улетали в бездну, оказываясь неверными. Неудача за неудачей сильно били по самолюбию и заставляли сомневаться в своих способностях, ведь эти израненные пальцы принадлежали отличному карманнику, что мог вскрыть любой замок и утащить кошелёк прямо из-под носа. Была идея подозвать более опытного подчинённого, но это должна быть личная заслуга Дазая. Как же он потом будет использовать это как козырь, если вместо него попотел кто-то другой? Эта рыжая загадка никак не хотела поддаваться Дазаю. Плутала в многочисленных коридорах офиса, избегая личной встречи, чтобы не выдать такой важный и желанный Дазаем шифр, что хранит прямо под сердцем — около любимого кинжала, еле отмытого от крови бесчисленного количества врагов. Загадка оказалась сложнее теории струн. Известно слишком мало, чтобы так просто расколоть необходимый алгоритм. Иногда Дазаю казалось, что проще было разгадать шифр Энигмы, нежели подобраться к такому колючему Чуе. Холод — единственное, что чувствовал Чуя, стоя рядом с новым боссом, понимая, что это уже не тот человек, которого он знал когда-то. Власть изменила его и сделала настоящим лидером, вытеснив даже насмешки про рост и колкие фразы. Дазай превратился в человека, которым никогда не хотел становиться. — Взглядом молнии метаешь, Чуя, — звучит, как замечание, и Чуя тупит взгляд, рассматривая свои ботинки. Они ему совсем немного натирали, но он не собирался избавляться от неудобной обуви, вспоминая, сколько евро заплатил за неё. Бинты, скрывающие ладони, пропитаны кровью, и это не остаётся без внимания. Чуя прекрасно понимает, что это значит, но молчит, отлично прощупывая стену между ними, выросшую в момент, когда пуля врезалась в затылок Мори. В тот момент Чуя врезался в стену, услышав громкий крик, эхом раздающийся в голове. Он предпочитает игнорировать мысли о том, что это кричал Дазай. Хочется огрызаться и бросить привычную шутку, которую понимали лишь они, но Чуя не может. Теперь статус Дазая был намного выше, чем раньше, и, несмотря на то, что и Чуя вырос в должности, — они не могли иметь такие же отношения, как раньше. Эти рамки возвёл Чуя, думая, что нужно обязательно их соблюдать, не понимая, что видит их только он, что они только в его голове. Двери лифта открываются, и Чуя буквально выбегает, желая скрыться от пристального и изучающего взгляда Дазая. Первая реакция на опасность — попытки дать отпор, но это не подходило под ситуацию, поэтому Чуя воспользовался самым, по его мнению, отвратительным методом — предпринял попытки сбежать, избежать. Перед ним был длинный и тёмный коридор. Он должен был бежать вперёд и не оглядываться, слыша громкие шаги чудовища, что вот-вот настигнет его, запрыгнет на спину и придушит ко всем чертям страхами, ожидающих своего часа внутри Чуи, пытающихся вырваться каждую ночь и срывающихся с цепи под воздействием ненавистной Порчи. И коридор казался бесконечным, а шаги становились всё громче и ближе, оглушая и вызывая асфиксию. Тело пробивает холод, и Чуя с неожиданным спокойствием врезается спиной в стену, прикрыв глаза и делая глубокий вдох. Ноги подвели, не унесли его ко всем чертям отсюда, и монстр накинулся на него, готовый сомкнуть пальцы, облепленные пластырями, ведь аккуратно обращаться с хорошо наточенным ножом он так и не научился, на тонкой шее и сжать с такой степенью, чтобы от стен коридора отразился оглушающих хруст, пробирающий до самых костей. — Ты избегаешь меня, не так ли? — раздаётся холодный и строгий голос над головой, и Чуя ищет взглядом пятый угол, молясь, чтобы с другого конца послышались шаги, чтобы Дазай отошёл от него и позволил продолжить глупое и бесполезное бегство. — Нет, — уверенность в мгновение куда-то испарилась, голос изменился до неузнаваемости: стал слишком тихим, потерял резкость и те ноты раздражения, которые можно услышать обычно. Он был на грани того, чтобы надломиться и вовсе пропасть из-за бьющего в висках волнения. Дазай видит, как голубые глаза мечутся, и чувствует зарождающееся внутри раздражение. Он не может поверить, что проигрывает Чуе, когда тот был так слаб после смерти наставника и не мог дать отпор. — Чуя, — произносит Дазай, не позволяя холоду и строгости пропасть, и приподнимает голову Чуи за подбородок, аккуратно прикасаясь пальцами, боясь заляпать белоснежную кожу кровью. — Посмотри на меня. Это похоже на тягучий мёд, опьяняющий своей сладостью. Глаза Дазая именно опьяняют, и Чуя сжимает руки в кулаки, понимая это и не смея отводить взгляд. Он совсем немного не дошёл до своего кабинета. Кто вынудил его замедлить шаг? Понять ураган достаточно сложно. Он слишком буйный и готов превратить тебя в пыль, если приблизишься слишком сильно. И остаётся лишь ожидать в стороне, стряхивая пыль с одежды, и выжидать момент, когда ураган ослабнет, станет более подвластен и готовый слушаться. Чуя — настоящий ураган, который ослаб после потери наставника и позволил главному врагу приблизиться к себе. — Ты ведёшь себя странно, — замечает Дазай и наклоняется ближе к Чуе, который старается вжаться в стену, избежать любого контакта и допустить одну мысль о том, что сейчас он показывает свою слабость. — Что же изменилось, Чуя? Подходящий шифр невозможно подобрать так легко, когда ты не имеешь понятия, в каком направлении лучше мыслить, какой путь быстрее всего приведёт тебя в победе. А ещё сложнее разгадывать его, когда шифр давно утерян и забыт, когда нет ни единого намёка на то, что он когда-либо существовал. Но Дазай готов был приложить все свои усилия, каждый день твердя себе о том, что трудные загадки — повод лишний раз доказать себе то, что он и так знает — он не зря занял место главы организации в столь раннем возрасте. Даже будучи таким слабым, Чуя умело скрывал всё, что творилось на душе. Он знал, что Дазай умеет безошибочно читать людей, и прикладывал все усилия, чтобы тот не смог догадаться о самом главном — ему больно видеть, как напарник потерял последние капли человечности, забыл цель, с которой вступил в организацию, и позволил себе сгнить заживо. На какое-то мгновение Чуя допустил мысль о том, что может позволить Дазаю наклониться ещё ниже, прикоснуться к его губам и окончательно сорвать все маски. Хорошо, что Чуя до сих пор мог адекватно мыслить, понимать, что это только ухудшит ситуацию. Он хотел оттолкнуть от себя Дазая, а не побегать от него и снова подпустить непозволительно близко. Это было бы самым грандиозным его провалом за все годы жизни. С губ срывается усмешка, и Чуя толкает Дазая в грудь, понимая, что это не было той ситуацией, когда он злорадствовал. Он чувствовал всепоглощающую тьму, исходящую от Дазая, и понял, что не может позволить ему прикоснуться к себе. Не тогда, когда он так давит на него, норовя и вовсе уничтожить. — Если ты так хочешь знать, — усмехается Чуя и делает шаг в сторону, намереваясь скрыться за поворотом, где была дверь в его кабинет. Там ещё много вещей, оставшихся от Дазая, и это неимоверно бесило, — то почему бы тебе просто не заставить меня говорить? Это то, что ты умеешь делать лучше всего, не так ли, босс? Все знали, что Дазай был настоящим мастером допроса, но Чуя имел в виду совсем другое. Они оба помнят те моменты, когда Дазай заставлял его говорить, принуждал к тому, чего Чуя совершенно не хотел. Уже тогда Дазай был отвратительным человеком, и Чуя не понимал, почему не ушёл от него раньше, когда это не было бы так больно, как сейчас. Им не могло быть вечно семнадцать лет, когда всё не было так сложно и не причиняло ни грамма боли. Ответственность аккуратно наступала им на пятки, намекая, что всё, что происходит между ними, — ошибка, которая не имеет право на существование. Но они закрыли на это глаза, только сейчас понимая, что сами загнали себя в угол, откуда не было выхода. Остаётся только стучать кулаками в стену и кричать во всю глотку в оглушительную и сводящую с ума тишину. Сквозь толстую стену Чуя слышал крики коллег и выстрелы, понимая, что он и Коё — единственные, кто не имеют права переживать за свои шкуры. Возможно, Дазай и был ублюдком, но не стал бы даже думать об убийстве наставницы. Про его мысли, касающиеся Чуи, лучше промолчать и закрыть глаза на тот хаос, происходящий в голове Дазая. Пожалуй, внутри ещё больший бардак, нежели снаружи. Он не послушал Чую и не позволил состричь вьющиеся непослушные пряди, что за короткое время превратились в самое настоящее гнездо. В памяти было множество моментов с Дазаем, и Чуя не мог избавиться от них. Они настигали его каждый раз, когда он оставался наедине с собой, больно ударяли в самое сердце и лишний раз доказывали, что ему далеко не всё равно на то, что происходит с Дазаем. Ведь оболочка бессердечного и жестокого босса могла слететь вмиг, если бы Чуя этого действительно захотел, если бы постарался понять, что происходит с Дазаем. Но он не хотел, опасаясь того, что может открыться его взору. Если он чувствует боль и тьму Дазая, стоя рядом с ним, то представить страшно, что произойдёт, если Чуя попытается избавиться от ненавистной оболочки, увидеть израненное естество. Завалить себя работой — задача простая, вполне выполнимая. Чуя поступил именно так и брался за всё, даже за то, что было напрямую связано с Дазаем, включая походы на переговоры с другими организациями. Под напором Дазая те шли на сотрудничество, что удивляло, ведь раньше, когда этим занимался Мори, ничего не выходило. Возможно, резкая смена власти была к лучшему. Хотя, в этом как раз и не было никаких сомнений, но на пользу Дазаю это не пошло. Он растворялся в делах мафии и не видел себя, свои проблемы. В первые месяцы нужно вкладывать всего себя в организацию, чтобы не позволить той обратиться в пепел. И Чуе казалось, что Дазай делает именно это, ведь тот не был глупым и понимал, как работает власть в преступном мире. Но, как оказалось, Чуя ошибался. Медленно и верно Дазай забывал про своё «я», видя перед собой лишь цель вознести мафию на вершину преступного мира Йокогамы, которую та и так занимала. Ему словно было мало. Или же он пытался утопить собственные неудачи в успехах организации — неизвестно. Сколько времени прошло с тех пор, как Чуя вынес из кабинета последнюю вещь, что когда-то принадлежала Дазаю? Около месяца? Вроде бы это была подставка для ручек, которая мозолила глаза. Чуя выбросил её и почувствовал ничем не объяснимое облегчение, вернувшись в кабинет и завалившись на диван, который так же заменил, не желая иметь рядом что-то, напоминающее о Дазае. Он чувствовал себя отвратительно, думая о нём. Учитывая, что Чуя чувствовал себя отвратительно всё время, — он всегда думал о Дазае, не имея возможности и сил окончательно прогнать его образ из своих мыслей. Он видел его каждый день и понимал, что ему необходима помощь, что не мешало бы вмешаться. Но не хватало смелости рисковать более-менее восстановившимся душевным равновесием. Прощание с сонным параличом — главный шаг Чуи, который он сделал за последние полгода, и не особо хотелось вновь возвращаться к этому. Просыпаясь от удушья, он думал о том, что его душит Дазай, что он надоел ему, что игрушка с ярко-рыжими волосами больше не приносила никакого удовольствия. Осознание того, что Чуя был в комнате совершенно один, приходило потом, не избавляя от ужасных ощущений и отсутствия возможности сделать хотя бы глоток жизненно необходимого кислорода. Возможно, стоило просто купить снотворное или успокоительное, но Чуя не решался, уверяя себя, что это вот-вот прекратится, что всё наладится. Самообман — это не такая уж и сильная вещь, как о ней отзываются. Переговоры срывались, и Чуя, как правая рука босса, не понимал, что происходит. Он не находил Дазая на рабочем месте несколько дней и не получал адекватного ответа от Коё, которая обычно была в курсе, что происходит с новым боссом. Где-то внутри появился страх, что Дазай воплотил в жизнь своё самое заветное желание, сбросившись с крыши вместе с какой-нибудь невообразимо красивой девушкой, соврав ей о вечной любви. Но всё, как и всегда, было необычно просто. От запоя не застрахован даже босс мафии, и Чуя понял это, споткнувшись об пустую бутылку из-под виски, когда переступил порог квартиры, от которой до сих пор хранил ключи, спрятав их подальше от себя, боясь сорваться, когда алкоголь будет шептать в самое ухо о том, что нужно ехать к Дазаю. Наверное, сам Дазай был более устойчив к алкоголю и шёпоту внутреннего голоса, если даже ни разу не позвонил Чуе за те дни, что отсутствовал на работе и топил грусть в выпивке. — Алкаш, — прошептал под нос Чуя, не утруждаясь даже разуться и оставить плащ с шляпой в коридоре. Найти Дазая было лёгкой задачей. Он, устроившись на диване в гостиной, наливал себе коньяк и готовился выпить, как заметил Чую, появившегося в дверном проёме. Замерев на пару секунд, Дазай разглядывал незваного гостя с ног до головы, а потом поставил бокал на кофейный столик. — В офисе что-то случилось? — спрашивает Дазай, нахмурившись и всем видом показывая, что не ждал Чую и не был бы против, если бы тот ушёл. — Ничего из того, что я бы не смог решить, — пожимает плечами Чуя и скидывает плащ с плеч, положив его на кресло и подойдя ближе, взяв пустующий бокал и потянувшись за бутылкой коньяка. Впервые за те годы, что Чуя знаком с Дазаем, ему хотелось, чтобы последний начал говорить — без остановки и какого-либо смысла, как было раньше. Тишина ложилась на плечи пылью, вызывала чувство дискомфорта и желание сбежать, позволить Дазаю и дальше заниматься самоуничтожением, игнорировать факт того, что больше всего в этом мире он хочет умереть, что он не имеет совершенно никакой цели и потерял смысл жизни в раннем возрасте, когда все могли даже не понимать банальных вещей. Чуя не знает, как Дазай жил до вступления в мафию, и увидел его уже разбитым и нуждающимся в помощи. Чуя коньяк не любил от слова «совсем», предпочитая вино, но сейчас устроился в кресле с бокалом этого напитка и осматривал гостиную. Здесь и правда было довольно пыльно и слегка пустовато для места, где Дазай жил уже несколько лет. У него нет никакого багажа, который бы он мог привезти сюда с собой, и Чуя чётко помнил, что в квартиру Дазай притащил лишь пару вещей и аптечку, набитую бинтами. Люди, окружающие Дазая, были наполнены эмоциями, чувствами, воспоминаниями и улыбались искренне. При взгляде на них хотелось оставить на теле ещё один порез или сброситься с крыши офиса, надеясь, что мысли вылетят из его головы при столкновении с асфальтом, растекутся по нему вместе с кровью и мозгом. Дазай понимал, что не может сливаться с толпой, потому что у него не было этого всего: не было эмоций, чувств и важных, тёплых воспоминаний, да и искренней улыбки тоже не было. Он был пустым. Эмоции Чуи были необыкновенны и всегда привлекали. Он поражал Дазая своей эмоциональностью и чувственность, заставлял тянуться к себе, словно к единственному лучу света в непроглядной тьме, царившей в душе. Но в этот раз не должно было быть просто. Дазай не учёл, что, в отличие от него, Чуя способен что-то чувствовать, вестись на поводу у эмоций и чувств. Сделав ему больно, Дазай не понимал, что сможет потерять его. Потерять единственное светлое, способное осветить тьму его души. Даже сидя в кресле напротив и делая глоток ненавистного коньяка, Чуя делал жизнь Дазая чуточку лучше и светлее, даже не догадываясь об этом. К нему хотелось тянуться, но тот не позволял, отталкивая от себя и напоминая, что Дазай — полный мудак, пользующийся им и ничего не дающий в ответ, потому что нечего. Причина, по которой Чуя стал избегать Дазая, заставляла табун мурашек пробегать по коже. Тьма медленно начала поглощать и Чую, заглушать в нём ту каплю света, что он оберегал от всего мира и тех рек крови, которые проливал чуть ли не каждую ночь. И довольно быстро стало понятно, что Чуя не контролирует ситуацию и просто не может бороться с этим «вирусом», что нужно бежать и не оглядываться, пока в голове не засела идея самоубийства по причине бессмысленности жизни, тщетности бытия. Чуя нужен Дазаю, наверное, сильнее, чем кислород. Без него невозможно существовать, и сейчас Дазай задыхался, но не хотел принимать факт своей зависимости. Для него проще умереть от асфиксии, нежели признать, что Чуя действительно нужен ему, что без него невозможно дышать. — Как ты это пьёшь? — морщится Чуя и утыкается носом в рукав рубашки, делая глубокий вдох и зажмурив глаза. — Отвратительно. За всю жизнь Чуя перепробовал много алкоголя, но остался верен вину, отозвавшись хорошо лишь о текиле. Он был чёртовым эстетом, и его образ не вязался ни с чем, кроме вина. Видимо, это понимали даже его вкусовые рецепторы. — Твоё вино — кислятина, — бросает Дазай и залпом осушает бокал, не закусывая. Он хотел быстрее напиться, а не смаковать вкус и наслаждаться напитком, самим процессом. Его цели не были похожи на те, с которыми Чуя коллекционирует вино. — Если так, то коньяк — моча, — обиженно фыркает Чуя. Атмосфера немного разряжается, и даже Дазай впервые за долгое время чувствует себя более живым. Ему не хватало подобных диалогов с Чуей и небольших перепалок. Ссориться с напарником было неприятно и, главное, слишком громко и оглушающие, но перепалки и их стеб — это святое. — Твоя правда, — пожимает плечами Дазай и подливает себе ещё, кинув взгляд на Чую исподлобья, на что тот отвёл глаза и сжал губы в тонкую полоску, подперев голову рукой и сделав вид, что это чуть ли не первый нормальный их диалог за полгода. Глаза Чуи способны метать самые настоящие молнии. Это произошло, когда им обоим было шестнадцать, и Дазай впервые заговорил про двойной суицид, предложив его Чуе. Тогда они устроили небольшую драку, которая прекратилась, когда Коё пригрозила им дополнительной совместной тренировкой, ведь тогда от общества друг друга их тошнило. Правда, через пару недель, если не меньше, они впервые поцеловались, и Дазай считал это забавным фактом. Как можно было перейти от «я убью тебя при первой возможности» к «мне понравилось целоваться с тобой» за такой короткий срок? Это, по крайней мере, до невозможности смешно. Кажется, Дазая пронзила одна из тех молний, когда он сделал глоток коньяка. Он с трудом проглотил напиток и поставил бокал на стол, глянув на нахмурившегося Чую, готового придушить его. Это желание читалось в его взгляде, и Дазай издевательски улыбнулся уголками губ. — Ты убил Мори для этого? — отчеканил каждое слово Чуя и выпрямился, прожигая в Дазае дыру. Хотелось перерезать глотку этому ублюдку прямо сейчас, но Чуя сдерживался изо всех сил, зная, что позже пожалеет и будет первым претендентом на место босса, к чему он не готов. Собственно, как и к очередной потере. — Тебя не устраивают изменения в организации? — интересуется Дазай, выводя Чую из равновесия своей противной ухмылкой. Подскочив на ноги, Чуя за один шаг преодолевает расстояние между ними и сжимает ворот помятой, провонявшей потом рубашки с пятном на боку. Отвращение отошло на второй план, потому что злость и ненависть буквально затмили разум. — Ты посадил меня на место главы Исполнительного Комитета, сделал своей правой рукой, убил трёх боссов и назначил новых, заключил договоры с организациями, что враждовали с нами, — перечисляет Чуя, смотря в глаза Дазая и видя в них гордость за самого себя. Врезать бы по этой довольной морде. — Но решил, что с тебя хватит, и ушёл в запой. Переговоры сорвались из-за тебя. Мне снова пришлось прикрывать твою задницу, мразь. Всё, да? Ты наигрался? Злость Чуи обжигала даже сквозь одежду, но Дазай, привыкший к подобному, лишь убрал его руки от себя и поднялся на ноги, смотря на своего заместителя свысока, позволяя только-только нормализовавшейся атмосфере улетучиться. И Чуя в мгновение сделал шаг назад, чувствуя, как волна исходящего от Дазая холода готова была впечатать его в стену. — Считаешь, что я всего лишь играю? — усмехается Дазай, всматриваясь в лицо Чуи, выражающее злость и беспокойство одновременно. Слишком эмоциональный. — Это никогда не было твоей целью, — менее уверенно говорит Чуя. — Ты не хотел быть боссом и брать на себя огромную ответственность. — Откуда тебе знать, чего хотел я? Что-то в глазах Чуи в мгновение тухнет, стоит тому услышать слова Дазая, сказанные безразличным тоном, словно Чуя и правда не мог знать, что происходит у него на душе. Они и правда никогда не говорили об этом, и Чуя считал, что Дазай не хочет занимать место Мори, что само нахождение в мафии ему отвратительно, не говоря уже о том, чтобы занять там самую высокую и значимую должность. Но, видимо, всё это время Чуя ошибался, был слишком слеп и, наверное, никогда не знал, что происходит на душе у единственного близкого человека. — Потому что я… — Чуя растерян и чувствует, как пальцы рук начинают дрожать, — был твоим напарником? Они были близки. По крайней мере, так думал Чуя до этого момента. Ему казалось, что ближе Дазая у него никого нет, что даже значимость Коё меркнет на фоне этого суицидника, который смог прокрасться в самую душу Чуи и поселиться там, устроиться максимально уютно и заявить, что не собирается выселяться. Сколько раз Дазай спасал Чую, останавливая действие Порчи? Они оба уже потеряли счёт, и Чуя считал, что это хоть что-то, да значит. Дазай буквально вытаскивал его с того света, что теперь совершенно ничего не значило. Стоило догадаться, что для Дазая чувства Чуи не имеют никакого значения. Он погряз в мыслях о суициде и столько раз был на грани, что, наверное, уже завёл роман с самой Смертью. Всем известно, как Смерть тянется ко всему живому и желает заполучить это себе, прибывая в вечном ожидании. Но Дазай, видимо, был не самым важным для неё трофеем, если она столько лет не хочет принять того к себе, лишний раз доказать, что конец приходит всему и всегда. Она хотела видеть его живым, что нельзя было сказать о Чуе. Ему хотелось убить Дазая прямо сейчас, лишь бы не смотреть на противную и самодовольную морду. Утонув в желании умереть, Дазай не видел важности ни в чём, что делал, говоря, что всё это временно и вот-вот он умрёт, что всё это лишь для удовлетворения мелкой прихоти. Поэтому Чуя считал, что он заигрался в босса мафии, не осознавая всей важности этой роли. Для Дазая это всего лишь временно. Он просто расширяет свою зону комфорта, надеясь на скорую кончину в таких шикарных условиях, на пике своего правления. — Это не даёт тебе возможность читать мои мысли, Чуя, — раздражённо кидает Дазай и тянется к бутылке, чтобы налить себе ещё коньяка. Этот диалог понемногу утомлял его. — Ты не можешь знать мои цели и желания. — Ты ошибаешься, Осаму, — расплывается в грустной улыбке Чуя и тянется к своему плащу. — Как раз-таки я и знаю твои цели и желания лучше, чем ты сам. Дверью хлопают только истерички, бегущие от парней с громкими криками о том, что те — полные говнюки. И Чуя прекрасно понимал, что похож на истеричку, когда до безобразия громко хлопнул входной дверью квартиры и поспешил удалиться прочь отсюда, сгорая от желания уничтожить всё здание. Он мог бы поступить так, если бы был настоящей истеричкой, а пока что он лишь разозлённый поведением начальника заместитель, вынужденный терпеть выходки этого эгоистичного ублюдка. Брать в расчёт личные конфликты Чуе не хотелось, потому что их уже как полгода ни черта не связывает, кроме работы и отвратительного прошлого. Пусть Дазай топит свои печали в алкоголе, а Чуя может справиться и без него, откинув в сторону тот факт, что душа буквально трещит по швам. Это не должно касаться работы, и Чуя прекрасно понимает это, будучи профессионалом. Он сможет спокойно сидеть на месте босса и отдавать приказы, пусть и через скрип собственных зубов и невероятное раздражение, желание бросить всё и осушить до последней капли свою коллекцию вина. Рано или поздно это пройдёт, стоит только подождать. Никакого подвоха в том, что Дазай резко захотел стать боссом, не было. Всё было настолько смешно, что становилось даже смешно от того, что Чуя не догадался об этом раньше. Дазаю наскучило сидеть в кабинете главы Исполнительного Комитета, ходить на миссии с Чуей и убивать людей сотнями за ночь, выслушивать похвалу от Мори и видеть его взгляд, наполненный страхом того, что воспитанник вот-вот захочет свергнуть его. Всё это превратилось в серые будни, приелось настолько, что тянуло блевать, и Дазай решил, что жизнь наставника, что многому научил его, должна оборваться, чтобы принести в эти серые будни новые краски. Дазаю просто нужен был глоток свежего воздуха. В голову Чуи закрадывались мысли о том, что Дазай был с ним лишь из-за того, что те бесконечные девицы, не знающие, о чём поговорить с такой важной персоной, неожиданно наскучили ему. Вокруг их обоих всегда крутились красивые девушки, а им оставалось лишь выбрать, с которой они хотят провести вечер и, возможно, ночь. Но что-то изменилось, когда Дазай обратил всё своё внимание на напарника. Наверное, захотелось чего-нибудь необычного, а Чуя просто удачно подвернулся под руку, после став любимой игрушкой. И чувства, о которых когда-то заходила речь, были всего лишь ложью. Всего лишь глоток свежего воздуха после помещений, пропитанных женскими духами. Всего лишь развлечение. — Он в запое, — сообщил Чуя сразу же, как вышел из ненавистного здания. Кажется, он сжимал мобильный настолько сильно, что тот был на грани того, чтобы превратиться в пыль. — А переговоры? Ты сказал ему, что их не хотят проводить без него? — раздаётся обеспокоенный голос Коё из динамика, и Чуя раздражённо фыркает под нос, садясь в свою машину. — Справимся как-нибудь и без этого лицемерного ублюдка, — шипит сквозь зубы Чуя, выуживая из пачки сигарету и ища в карманах проклятую зажигалку, вечно куда-то пропадающую. На этом разговор был окончен, потому что Коё понимала, что причина раздражения Чуи далеко не отказ Дазая идти на переговоры, оставив всю эту дурь позади, взяв себя в руки. Ей не хотелось задавать лишних вопросов и лишний раз ранить воспитанника, водить ножом по и так кровоточащей без остановки ране. Она знала, что если Чуя захочет, то расскажет всё сам, при этом выкурив всю пачку сигарет и протянувшись за бутылкой вина под конец рассказа. Это случалось достаточно раз для того, чтобы Коё поняла, что необдуманные слова Дазая всегда ранят чрезмерно эмоционального и местами сентиментального Чую. Возможно, ей стоило вмешаться в самом начале, когда их игра во взрослые отношения не зашла слишком далеко. Но всё происходило слишком быстро, и Коё не могла найти нужный момент, чтобы вмешаться, а позже это было бесполезно, потому что Чуя влюбился по уши. Нельзя было разбивать ему сердце подобным образом. Правда, в итоге, его сердце всё равно разбито. Им хотелось показаться взрослыми, а теперь оба несчастны и имеют странную зависимость друг от друга. Только у Чуи эту зависимость ещё можно оправдать чувствами, а Дазай просто привык. Между ними искрило, и это замечали все: начиная от боссов и заканчивая мелкими сошками, служащими на побегушках у более высших чинов. И если последним было непозволительно обсуждать личную жизнь босса, то первые делали это спокойно, говоря о том, что влюблённость в вспыльчивого исполнителя рано или поздно погубит Дазая. Они считали эти отношения отличным шоу и темой для обсуждений. Было очевидно, что эта информация дошла и до Мори, и Коё поспешила заставить его передумать насчёт того, что стоит разделить их воспитанников, ведь пока это не принесло никакого вреда. Всё-таки Коё ещё помнила свои чувства, когда её возлюбленного убили у неё на глазах, сказав, что мафиози не достойны такого высокого и искреннего чувства, как любовь. Она не хотела, чтобы эта участь постигла и этих двоих. Правда, тогда Коё ещё не догадалась, что любовью здесь даже и не пахло, разве что односторонней. Наблюдая за красивыми актёрами, что прекрасно играют в любовь на экране ТВ, всегда кажется, что отношения — это просто, что не возникнет никаких проблем, если ты действительно любишь человека. В реальности так не бывает, и Коё, прочувствовав это на собственной шкуре, надеялась, что Чуе никогда не выпадет возможность влюбиться, особенно взаимно. К сожалению, её молитвы не были услышаны, и она лишний раз убедилась, что любовь — самое худшее, что может произойти с человеком. Это чувство кружит голову, не даёт адекватно мыслить, и непонятно, почему его воспевают в стольких песнях и посвящают ему стихи, целые книги и фильмы. Оно ломает людей и меняет их жизнь, иногда часто даже не в лучшую сторону. Люди странные существа, если считают эту гадкую любовь красивым чувством. В книгах она, может быть, и красивая, но в жизни всё совершенно наоборот. — Из-за чего ты так на него злишься? — спрашивает Коё, наблюдая за воспитанником, измеряющим шагами гостиную. Он достаёт из пачки сигарету и, подняв голову на голос наставницы, случайно ломает ту, тихо матерясь. — Потому что он мудак, — прямо и без грамма стеснения отвечает Чуя и зажимает между губ сигарету, прикуривая. — Почему я должен работать за него? Это он всё испортил, а не я! Дазай, несомненно, отлично справлялся с новой должностью. Его всю жизнь учили быть лидером, и не было никаких сомнений в том, что он оправдает ожидания наставников. И Чуя понимал, что, по сути, переговоры, которые сейчас срываются, не являются особо важными, что Дазай не беспокоится о них потому, что может решить проблемы и без них. Но Чуя злится и зло скрипит зубами, будучи уверенным на все сто процентов, что Дазай всё испортил, когда выстрелил Мори в затылок, после повернувшись к нему и улыбнувшись уголком губ, несмотря на отражающуюся в глазах печаль и скорбь, скрывающиеся за торжеством победы и удовлетворением. Тогда они в последний раз поцеловались. — Ты злишься не из-за этого, Чуя, — устало вздохнула Коё и подошла к Чуе, положив руку на его плечо. Одного взгляда в голубые глаза хватило, чтобы Чуя сжал губы в тонкую линию и думать забыл о бушующем внутри гневе. — Это не отменяет того, что он мудак, — фыркает Чуя и затягивается, выдыхая дым в сторону и облизывая губы, чувствуя на них привкус никотина и ментола. — Он знает, что именно меня злит, и притворяется слепым. Думает, что я сам рано или поздно вернусь к нему. Этого не будет. Никогда. При взгляде в глаза Чуи было понятно, что он совсем не против вернуться к Дазаю, что он безумно скучает и хочет снова быть рядом с ним. Их связывало слишком много, чтобы можно было просто так, без скандалов и драмы, расстаться с этим. Дазай понимал это, поэтому пока что ничего не предпринимал, думая, что Чуя успокоится, придёт к нему чуть подвыпивший, как бывало раньше, и будет таять в его объятиях всю ночь, еле дыша. Но ещё чуть-чуть, и терпение обоих подойдёт к концу. Дазай уверен в том, что никогда не потеряет Чую, потому что у них, кроме друг друга, нет совершенно никого. Чуя уверен, что эта самоуверенность рано или поздно погубит Дазая и разобьёт его ко всем чертям, загнав в то состояние, в котором находится сейчас он сам. И Чуя уж точно не побежит спасать его, спокойно сидя на месте, как делает на данный момент Дазай. Может быть, это и будет подло, но зато Чуя почувствует приятное и обжигающее чувство мести, наблюдая за тем, как Дазай страдает и нуждается в нём сильнее, чем никогда прежде, утеряв всю свою самоуверенность. Если бы у Чуи была возможность избавиться от этой зависимости, то он с удовольствием утопил бы её в чёртовом гудроне, чтобы та увязла там навсегда без возможности выбраться и снова наброситься на мафиози, мешая тому жить. А лучше утопить Дазая, чтобы больше глаза не мозолил. Это, может быть, и не вяжется с его планами на двойной суицид, но Чуе так плевать на это. Это желание умереть — чистой воды эгоизм. Дазай не думает ни о ком, когда причиняет себе боль, когда в очередной раз накидывает на шею петлю и разглагольствует на тему того, как прекрасна смерть и как сильно он хочет оказаться в её холодных объятиях как можно скорее. За подобное хотелось врезать этому эгоисту, чтобы до него наконец дошло, что есть люди, которые переживают за него. Хотя бы Чуя, который несколько раз вытаскивал Дазая из петли и долго не мог успокоить дрожь в руках, утверждая, что это из-за усталости. Дазай не жалеет ни себя, ни Чую, не представляя, что ещё одна его попытка суицида может закончиться для последнего инфарктом. Бросаться под пули — безрассудство, особенно если это делается ради забавы, и Чуя скрипит зубами, потирая плечо, где красовался шрам от пули, под которую он бросился в попытке защитить Дазая. Тогда было наплевать, что Дазай сам захотел заполучить пулю и, возможно, умереть. Позже Чуя, конечно, побил напарника, крича о том, что это бессмысленный риск для его жизни, пригрозил, что сам убьёт его, если подобное повторится. Это и правда прекратилось, но попытки Дазая отравиться моющим средством возросли в несколько раз. Он неисправим. Риск для жизни, как бы странно это не звучало, держал Дазая на плаву. Ему доставляло странное удовольствие резать лезвием вдоль вены, глотать таблетки горстями и задыхаться из-за петли на шее. И было бы глупо предполагать, что, став боссом, Дазай отложит свои ребячества в сторону, вбив себе в голову то, что статус уже совсем не тот для того, чтобы мечтать о двойном суициде и бросаться под пули ради забавы. Он слишком идиот, и не зря Чуя говорил о том, что у Дазая вместо мозгов вата. Пуля попадает в грудную клетку, и Чуя вскакивает на кровати, услышав обеспокоенный голос Коё, позвонившей ему сразу же после того, как стало известно, что босса Портовой Мафии ранили на встрече с вражеской организацией, с которой планировалось подписать договор о ненападении. — Почему это произошло без моего ведома?! — кричит Чуя в трубку, натягивая мятые брюки. — Я должен был отправиться с ним! — Он сказал, что справится и без тебя, — уверенно отвечает Коё, и только тогда Чуя понимает, что посмел повысить на наставницу голос. — С ним было достаточно охраны. — Никогда не бывает достаточно, — Чуя буквально шипит из-за бушующей внутри паники, раздражения и страха. Он понимал, что, скорее всего, причина ранения не в профессиональности вражеского снайпера, а идиотизм Дазая и эта извечная тяга к риску. Его нужно не защищать, а держать за руку, как маленького ребёнка, чтобы не убежал и не натворил глупостей. Только Чуя может быстро среагировать, когда что-то идёт не так и когда Дазай начинает вести себя как придурок. Тяжело вздохнув, Чуя кидает взгляд в зеркало и понимает, что ему совершенно наплевать на мятые вещи, неухоженный внешний вид и читающиеся в глазах беспокойство и страх. На его глазах погиб человек, что смог вытащить его из социального дна, подарить шанс на нормальную жизнь, и Чую сковал настоящий животный страх. Он боялся увидеть ещё одну смерть дорогого себе человека. Пожалуй, Чуя никогда так не боялся за собственную жизнь, как сейчас волнуется за тупого суицидника. Если с ним что-то случится, то Чуя просто не переживёт и не выдержит ответственность за организацию, которая автоматически свалится на него. Он будет раздавлен этим. — С ним всё в порядке? — тихо спрашивает Чуя дрожащим голосом, прокусив губу. — Всё хорошо, — уверяет Коё и слышит облегчённый вздох. Слова наставницы успокаивают Чую, но он всё равно на всех парах мчится к Дазаю, мысленно давая обещание, что придушит его собственными руками сразу же, как увидит. Плевать, что тот ранен и чувствует себя просто отвратительно. Он сам виноват в том, что заполучил пулю, в том, что он последний мудак. Сколько раз Чуя вовремя одёргивал Дазая на миссии, сквозь зубы говоря о том, что тот может похоронить их обоих своим безрассудством? «У меня всё под контролем», — было ответом, после чего Дазай самодовольно улыбался и спешил выстрелить в врага, который пытался незаметно выстрелить в них, пользуясь моментом. Если верить Дазаю каждый раз, когда он уверяет, что всё под контролем, то можно сэкономить нервы. Но Чуя никогда не слушал Дазая, понимая, что тот может врать ему прямо в лицо, пока вокруг происходит неконтролируемый хаос, разрешить который сможет лишь Порча. Наверное, именно поэтому у Чуи так часто происходили вспышки неконтролируемого гнева, во время которых ему хотелось лишь одного — придушить Дазая и отпраздновать это бутылочкой своего самого дорогого вина. Каждый раз, когда Дазай был ранен, Чуя не мог заставить себя зайти в палату и просто спросить, как пострадавший себя чувствует. Он не мог видеть Дазая таким: до одури бледным, слабым и нуждающимся в помощи посторонних людей. Каждый чёртов раз Чуе хотелось выбежать за дверь и, сжимая волосы на голове, уверять себя, что всё хорошо и скоро это закончится, что они очень скоро вернутся к работе и привычным небольшим конфликтам. Порог стерильной палаты — это непреодолимая черта для Чуи, перешагнув которую он обязательно захочет тут же вернуться назад, в коридор. Но если по «счастливым» стечениям обстоятельств был ранен Чуя, то он мог с уверенностью заявить, что Дазай ни разу не заявится к нему, а после его выздоровления сделает вид, словно всё в порядке и так должно быть, словно между ними нет ничего, кроме тех коротких отрезков времени, когда они вынуждены плечом к плечу убивать людей. И Чуя привык, не видя в этом ничего странного, начав понимать, что Дазаю просто было наплевать, совсем недавно. Примерно тогда, когда он остановился около двери палаты, набираясь смелости. Дверь открывается, к счастью, без скрипа, и Чуя спокойно проходит в палату, тут же отворачиваясь, чтобы щёлкнуть замок. Он не хочет, чтобы кто-то резко ворвался в палату, застав его врасплох и узнав, как сильно глава Исполнительного Комитета волнуется за босса. На то, чтобы повернуться к Дазаю, у Чуи уходит сил больше, чем должно было. Он поворачивается и забывает, как дышать, увидев, что Дазай спит с невероятно умиротворённым выражением лица, что рядом с кроватью стоит капельница с пакетиком крови, наводящим на мысль, что Дазай потерял много крови. Хотя, это было очевидно, учитывая, как долго его везли сюда с другого конца Йокогамы. Чуя делает глубокий вдох и подходит ближе, осматривая бледное лицо Дазая и грудь, привычно перевязанную бинтами. Единственная деталь, раздражающая глаз в идеально белой палате, — алое пятно крови на тех же бинтах и ярко-красные шрамы Дазая на его плечах, которые, видимо, были сделаны буквально вчера или пару дней назад. Чуе нужно не забыть ударить Дазая за это и лишний раз упрекнуть в том, что он — настоящий эгоист и мудак. Видимо, Дазая накачали обезболивающим, потому что даже во сне он не мог выглядеть настолько спокойным, как сейчас. Возможно, это был излюбленный Чуей морфий, помогающий расслабиться и не чувствовать боль, немного отдохнуть от суеты вокруг и спокойно отлеживаться, не волнуясь ни о чём. Пожалуй, морфий — единственный плюс серьёзных ранений, после которых доставляли сюда, под опеку высококвалифицированных врачей Портовой Мафии. Обиды отходят на задний план, потому что Чуя слишком сентиментален и не может думать об этом в данный момент. Он торопливо стягивает перчатки с рук и кидает их на стоящий рядом стул, после чего замирает на пару секунд, думая над тем, не будет ли он жалеть о содеянном уже через пару часов. Но сомнения отлетают с сторону, уступая место сантиментам и чувствам Чуи, которые тот пытался запереть на замок, забыть об их существовании. Лёгкое прикосновение к ладони Дазая заставляет мурашки пробежать по телу Чуи табуном, и последний еле заметно вздрагивает, кусая губы и покосившись на лицо босса напарника. Дазай до сих пор спал, поэтому Чуя, задержав дыхание, переплетает их пальцы, сжимая холодную ладонь, и прикасается к тем самым шрамам на плечах другой рукой, виня себя в том, что они появились. Вспоминаются те редкие моменты после миссий, когда они заваливались на заднее сидение машины, и Дазай приказывал водителю гнать отсюда как можно быстрее, не обращая внимания на Чую, устроившего голову у него на плече. Дорога, как правильно, занимала много времени, и они еле держались в сознании, толкая друг друга в бока в попытке растормошить. Сложнее всего было Чуе, которого изматывала собственная способность, не говоря уже о Порче, и он часто засыпал, прижимаясь к напарнику и бормоча что-то о том, как сильно устал. Он аккуратно прикасался к ладони Дазая, пытаясь не вывести того из себя, ибо из-за дикой усталости в нём просыпалась раздражительность, и переплетал их пальцы между собой. Если Дазай позволял, то Чуя, убедившись, что водитель не следит за ними, целовал напарника и снова укладывал голову тому на плечо, вырубаясь. У Дазая всегда холодные руки, и Чуя понял это только по таким моментам. В другое время они никогда не держались за руки, говоря, что это для тех смазливых парочек. Сантименты одерживают победу над внутренним голосом Чуи, кричащим, что нужно прекратить эти сопли. Поэтому Чуя сжимает ладонь Дазая сильнее и убирает прядь каштановых волос тому за ухо. И сейчас Чуя чувствует себя действительно спокойно, потому что с Дазаем всё действительно хорошо, а на душе царит непривычное умиротворение. — Как мило, Чуя, — раздаётся хриплый голос, и Чуя закатывает глаза, посмотрев в распахнувшиеся карие глаза. Желание врезать по наглой роже Дазая неожиданно вернулось. — Завались, Осаму, — вздыхает Чуя и проводит рукой по груди Дазая, стараясь не задевать место, где бинты пропитались кровью. — Только не говори, что ты сам нарвался на это, иначе я добью тебя прямо сейчас. Дазай морщится из-за того, что каждый вдох даётся с трудом из-за боли в грудной клетке, и заглядывает в глаза Чуи, в которых читалась неподдельная надежда на то, что вражеская организация действительно владеет таким хорошим снайпером. — Ладно, не хочу знать, — бросает Чуя, не давая Дазаю ничего сказать. Потому что ответ был очевиден, и он не хотел слышать его. У Чуи сердце уходит в пятки, когда Дазай сжимает его руку и прикрывает глаза, облегченно вздыхая. Пожалуй, единственное, что понял Дазай за то время, что Чуя избегал его, — это то, что прикипел к рыжему мафиози душой и не может отпустить его просто так, быстро найдя замену. Ни алкоголь, ни девушки не смогут заменить Чую, который мог выбить Дазаю челюсть, а уже через десять минут говорить о том, что не хотел и спрашивать, всё ли в порядке, пытаясь делать вид, что ему на самом деле всё равно. Сначала пустота, появившаяся внутри Дазая после того, когда Чуя без слов забрал все свои вещи из его квартиры, легко заполнялась алкоголем и девушками на одну ночь. Но вскоре это надоело, и Дазай понял, что Чуя был для него чем-то большим, нежели обычным способом расслабиться и не чувствовать себя настолько отвратительно, что от взгляда в зеркало хотелось блевать. Им обоим нужно было признать, что тьма давно перестала пугать их обоих, что они давно были готовы утонуть в ней, но при условии, что тонуть придётся не в гордом одиночестве. — Иди сюда, — шепчет Дазай и тянет Чую на себя, но заполучает сопротивление. — Я не могу, — Чуя говорит совсем тихо и смотрит испуганно, сжимая израненное плечо Дазая и тут же убирая руку, услышав шипение. Безумное желание прижаться к Дазаю граничит с болью, которую тот причинял Чуе последние полгода, и Чуя боится, что после этого момента воссоединения всё повторится: драки, ненависть, потребительское отношение со стороны Дазая и его же слова о том, что Чуя — ничто для него, пыль под носом дорогих туфель. Чуя только смог вырваться из клетки и не хочет снова попасть в неё, будучи привязан к прутьям своими чувствами. — Но ты пришёл, — напоминает Дазай, не спуская взгляд с глаз Чуи. — Зачем приходить, если всё ещё не отпустил то, что происходило когда-то? — Потому что ты, чёртов мудак, снова бросился под пулю! — вскрикивает Чуя и выдёргивает руку из хватки Дазая, делая шаг назад. — Если бы ты правда умер, то, думаешь, я правда был бы счастлив? — Судя по тому, что ты говорил мне на протяжении нескольких лет, — моя смерть — единственное, чего ты действительно хочешь. — Ты действительно такой тупой или притворяешься, Осаму?! Если бы я хотел, чтобы ты сдох, то не спасал бы тебя столько раз! Чуя уверен в том, что если бы Дазай не был ранен, то сейчас бы они уже дрались, и охране пришлось врываться в палату и разнимать их. Но вместо этого они оба замолкают и сверлят друг друга взглядами. Чуя думает о том, что обязательно сломает Дазаю руку, когда тот придёт в норму, а Дазай просто хочет подняться и самостоятельно прижать Чую к себе, успокоить, чтобы больше не кричал так громко, а то все врачи и медсёстры скоро соберутся около двери. После того, как злость отходит на второй план, Чуя тяжело вздыхает и, вбросив плащ на всё тот же стул, склоняется над Дазаем, смотря прямиком в омут карих глаз и мысленно покрывая самого себя матом. Он, наверное, мазохист. — Это не отменяет того, что ты — мудак, — фыркает Чуя перед тем, как закрыть глаза и прикоснуться к губам Дазая, завлекая того в поцелуй и игнорируя пальцы, что слегка сжали его рыжие волосы. Чуя привычно больно кусается, и Дазай улыбается сквозь поцелуй, сжав воротник мятой рубашки и потянув на себя, заставляя Чую всё-таки забраться на кровать. Стоит признать, что им обоим не хватало друг друга в равной степени. Вскрикнув, Дазай отталкивает от себя Чую и морщится из-за боли в груди, прошипев тихое «блять». Чуя замирает, боясь дышать и сделать хуже, и успокаивается лишь тогда, когда Дазай облегчённо выдыхает и разжимает пальцы на его плече. — Прости, — шепчет Чуя, наклонившись к Дазаю и снова поцеловав его, в этот раз стараясь быть более осторожным. Всё-таки он и правда не хочет, чтобы этот идиот умирал, особенно от его руки. Дазай скользит руками по талии Чуи, спускаясь ниже, тут же получает слабый укус, и, передумав, возвращает руки на спину напарника. В любом случае, у него будет ещё много времени для того, чтобы лишний раз полапать Чую за задницу, послушать его возмущения и, возможно, заполучить пару синяков. Это приносит в душу такое необходимое спокойствие. Кислорода в лёгких становится слишком мало, и Чуя отстраняется, тут же падая рядом с Дазаем и прижимаясь к нему, закрывая глаза. Он так долго этого ждал, что теперь наверняка не выпустит Дазая из своих объятий целые сутки, не впуская никого в палату. Не хотелось отходить от этого придурка, чтобы тот больше не смог сделать даже один порез. — Ты больше не пойдёшь на переговоры без меня, — тихо произносит Чуя, чувствуя, как проваливается в сон. — Я тоже скучал, — усмехается Дазай, перебирая рыжие пряди и умиляясь с того, что Чуя готов был заурчать, словно котёнок. Повисшую тишину в палате нарушает лишь тиканье настенных часов, за чьими стрелками Дазай внимательно следит, пытаясь не уснуть, чтобы не позволить Чуе сбежать, как он сделал когда-то: выбрался из его объятий и молча ушёл, тихо закрыв за собой дверь и не собираясь возвращаться. Но сейчас Чуя снова оказался в объятиях Дазая, и последний больше ни за что не позволит тому уйти. Тонуть во всепоглощающей и удушающей тьме в одиночку не хотелось от слова «совсем». Хотелось утянуть за собой Чую, что не был против, даже наоборот. Всё-таки одиночество пугает каждого мафиози, являясь своеобразным испытанием, которое выдерживает не каждый, ища спасение от него. Наверное, им обоим повезло с тем, что они были и есть друг у друга, иначе тьма давно бы поглотила их с головой.