Операция "Сестрёнка"

Приходит в себя он уже на тротуаре с другой стороны. Фура с воем скрывается вдали. Болит осаднённая поясница и ушибленный локоть. Котофей лежит, а над ним стоит псих. Раньше любой реплики псих наотмашь даёт Котофею несколько пощёчин. Голос в голове мгновенно стихает. Котофей видит странную причёску психа. Капюшон с того содрал ветер. — Нет, пожалуйста! — Котофей отполз назад, невольно сдирая с себя штаны и потираясь допой об холодный бетон — Я знаю! Я преступник! Не убивайте меня. — Это я преступник. Ты просто долбоёб — сказал псих и подхватил Котофея за тщедушное плечо, рывком поднимая с земли — Пошли. Надо поговорить. Котофей было пытался возмутиться, или взмолиться, или взныться — но в бок ему упёрлось что-то холодное. — Ещё слово — я тебя загандошу, понял? — Псих вернул капюшон на голову. — И штаны натяни, я тебя не ебать веду. Котофей кивнул. Он полагал, что обоссался, но дождь надёжно скрыл этот факт от окружающих. Неизвестный тащил его в парк. Разошедшийся ветер бушевал ещё сильнее, но дождь снизил силу и почти перестал идти. Миновав траву, неизвестный повёл Котофея через тропинки в гущу полулеска. Та самая скамейка, где они беседовали с Нерпой с месяц назад, замаячила впереди. На ней никого не было, как и во всём парке. Оглушительный стон деревьев отпугнёт кого хочешь. Неизвестный с силой толкнул Котофея на скамейку. Тот послушно сел. — Ты её трахнул? — сухо спросил неизвестный, убирая узи. — Говори. — Нет, только… только потрогал… — Котофей шмыгнул носом. Неизвестный сел рядом. Под рубашкой у него что-то было. Возможно, броник. — Это хорошо — сказал он и оскалился — Значит, цикл разорван. Теперь слушай меня и не перебивай. У тебя много вопросов и я смогу ответить на большую часть из них. Котофей кивнул. — Я не собираюсь тебя убивать — неизвестный смотрел в небо. — Так вот, начало. Сначала не было ничего, а потом я появился на свет в советской Литве в начале семидесятых, в мелком посёлке у моря. Она догнала меня через полтора года. Моя мать заплатила за её рождение слишком высокую цену. Из больницы она выехала вперёд ногами. Отец стал бухать и превратился в конченное ничтожество. Доставалось и мне, и ей. Однажды он избил её так, что она потеряла сознание. Я разозлился и пришел в себя уже тогда, когда его голова лежала на полу отдельно от тела. Мне было всё равно, тело я выбросил в топь. Сестре сказал, что он пропал лесу. Мы остались одни. Тётка по отцу не бухала, но постоянно задирала сестру и доводила до слёз. Меня раздражала сестра. Она, беспомощная и какая-то… какая-то показушно-слабая. Я защищал её от мира. Был вынужден. Тётка однажды ударила мою сестричку — я удушил старую суку во сне, расчленил и выкинул в море, ничего не ощущал, только скуку. Скука-сука. Неизвестный говорил это всё абсолютно безэмоциональным тоном, а на последней фразе вымученно улыбнулся, но за его улыбкой Кот увидел не радость маньяка, а безграничную тоску. Это испугало Котофея даже больше, чем всё, что тот сказал до этого. Он понял, что рядом с ним сидит не псих, а человек, хотя и пытающий казаться. — Сестрёнке сказал, что тётя уехала в Москву и бросила нас. Жили вдвоём в двухкомнатке. Сестра подросла. Стала хороша собой. У нас был семейный быт — я закончил экстерном школу и убирался в подъездах, разгружал вагоны, она готовила, встречала меня с работы с улыбкой. Ну прямо муж и жена. И пиздят, что не было секса в СССР. Может, была только любовь, но секс жил в мыслях, оставался. Было, конечно, не до того, но когда мы засыпали на двух разных кроватях, разделённых пустотой в метр — я думал не о симпатичных девушках с экрана и совсем не о фельдшерице со стройки, а о ней. Её же нужно защищать. Позволять оставаться слабой. Котофей глядел в землю. Мужчина развалился на скамейке и негромко похихикивал, будто готовя кому-то розыгрыш. — Весь этот порядок казался мне првильным, одни защищают и правят, вторые изображают любовь и подчиняются. Так ведь работает вся система. Вся. И в Союзе было так же. Избирательные права и равенство прав на труд, но изволь работать тут и обслуживать здесь. Да хули я понимал, мне было-то 17, когда я решил ускорить наше сближение. Неизвестный вздохнул и продолжил куда тише. Котофей внимал. Ему казалось, что сейчас что-то важное произойдёт. — Ну и ускорил — сказал незнакомец — Начал давить, говорить, что люблю, что все любящие друг друга люди так делают. Давил на любовь и на то, что разочаруюсь. Короче, был малолетним долбоёбом и мудаком. Она, думаю, боялась меня ослушаться. Я целовал её очаровательное лицо, заливаясь словами любви, а она не проявляла никакой инициативы. Просто улыбалась. Как отсталая. Я в порывах страсти лобызал её очаровательное тело, мял молодые грудки, гладил по животу — а она была напряжена как камень. Про пиздовьи ласки и говорить бессмысленно — она пыталась изобразить удовольствие, которое я ей обещал, но ничего не чувствовала. Она никогда ничего не чувствовала. Когда я дал свой пульсирующий член в руку — она с минуту смотрела на него так, будто это не семнадцать сантиметров мяса, а консоль, в которой кто-то открыл Vim. Она не знала, как выйти, как я сейчас понимаю. Не знала, куда деться от этих неприличных и противных вещей, чтобы меня не разочаровать. А мне и того было мало. Хотелось, чтобы ей было приятно. В итоге я, не замечая её протестов и общего настроения, напоил её и трахнул. Это было отвратительно, будто Буратино натягиваешь или «солдатскую жену» из перчатки и матрасов. И страсть в ней внезапно не проснулась. И наконец, когда я был на пике, я взглянул ей в лицо и остолбенел. Я увидел в нём презрение. Разочарование. Увидел в нём, как крошится в мелкую пыль её детство. Я отшатнулся, а она вскочила и, натянув минимум одежды, молча бросилась во двор. Я побежал за ней, выкрикивая её имя, а она выбежала на проезжую часть и… попала под колёса легковушки. Незнакомец достал сигарету из кармана и запалил. Мимика и движения были настолько же обычными, как если бы он читал кусок мануала или скучную историческую выдержку. Он либо очень хорошо скрывал ощущения, либо ничего не чувствовал. — Она п-погибла? — спросил Котофей, понимая, что перебивает. Неизвестный замолчал. — Нет — ответил он, выдыхая горький дым — Если бы я знал, как всё повернётся, не стал бы звонить в скорую посреди ночи. Следующая машина прекратила бы её мучения. Нет, я из кожи вылез, чтобы её спасли. И её спасли. Она пришла в себя через трое суток. Было сотрясение мозга, перелом бедренных костей, её изрядно оскальпировало и сломало пару позвонков. Проблемой стало то, что она больше не ходила. Даже когда переломы срослись — она не могла стоять на ногах. Падала без единого звука как мешок картофана. А ещё она замолчала. Я припоминаю, что доктор говорил, что это последствие сотрясения, а я знал, что это случилось из-за меня и куда раньше. Она не могла говорить — она просто не хотела. То, что с ней произошло, сожгло её изнутри. Я чувствовал себя омерзительно. Она не обращала на меня никакого внимания, просто сидела и молчала. Повернёшь её за подбородок — а она смотрит будто сквозь, куда-то назад. И всё время этот взгляд. Вдалеке с стоном рухнуло дерево. Котофей вздрогнул. — Я? — задумчиво сказал неизвестный, выбрасывая окурок на землю — А что я? Я понял и принял свою вину. Понял, что она просто не хочет жить дальше. Забрасывал ей видеокассеты. Союз пал, сестру отправили домой и она сутками смотрела на повторе одни и те же фильмы. Я окончательно понял, что не могу быть с ней. Мне было противно. Конечно, и жалко её, но в основном противно. Я продал квартиру, оплатил полулегальный санаторий в Москве и сиделку на десять лет, а сам закончил медтехникум и ломанулся на свежую войну в составе медбатальона. Я не боялся смерти. Я жаждал её. Но… Вокруг меня тоннами дохли солдаты, валили даже моих коллег, а я оставался жив и здоров. Один раз пуля промчалась в сантиметре от виска, но ничего. Вернувшись героем, я устроился в скорую, где скручивал самых опасных вооруженных психов в одиночку, игнорируя все инструкции, закончил столичный медвуз и, наконец, потеряв всякую надежду на смерть, устроился на спокойную работу в НИИ. Познакомился с приятной женщиной, женился, родились дети, но всегда, когда моя жена целовала меня или когда я видел дочь — я ощущал беспредельную тоску, ко мне возвращался ЕЁ взгляд. Моим последним подарком сестре был компьютер, умевший выходить в интернет. Она заходила в него и в ФИДО и что-то читала, но никогда ничего не отправляла. Сутками, как до этого смотрела на повторе аниме… Она очень любила аниме. Впрочем, я тоже, очень много срался в ФИДО на аниме-каналах, познал всю меметику тогдашнего рунета. Сеть стала моей второй жизнью. Я толком спать не спал, всегда был как обгашенный… Но взгляд, полный разочарования и ужаса, не отпускал меня. Тогда я окончательно понял, что у моей жизни нет продолжения. Я посетил сестру ещё раз. Я зарезал её без малейших колебаний, а следующим ударом вскрыл себе горло. Ни её, ни меня не спасли. Котофей поднял голову. Неизвестный молчал. — То есть как не спасли? — Да так прямо — усмехнулся мужчина. — Я умер. Каким же идиотом я был, когда решил, что всё так закончится. Ничего не закончилось. Он скинул капюшон. Громыхнул гром и парень увидел на голове неизвестного то, что он принял за причёску. Два уха, стоящих торчком. Мужчина прижал уши и по очереди ими пошевелил. — Тебе это ничего не говорит — сказал он — Пока что. Но попытаюсь обьяснить, как мне это рассказали. Интернет — это не просто связанные компы и не просто новый мир. Это новая среда. Сайты, ресурсы, борды, подсети образуют впадины, долины, воронки и ямы. Эти низменности, лакуны иначе, заполняются эмоциями. Человеческими эмоциями — страхом, вожделением, удовольствием, страданиями. Люди, которые проводят в Межсетье слишком много времени и выдают слишком много эмоций, при жизни частично перетекают в лакуны. Кто отдал больше всех — после смерти становится маскотом, если необходимость в маскотах имеется. Тут она была. Моя сестра перетекла в лакуну, а меня реквезировали. Но не целиком. Мне удалось в последние секунды жизни сконцентрировать все свои эмоции… и отсечь их. Гнев, любовь, садизм, обида — всё это унеслось в глубины сети. И теперь перед тобой восторжествовавшее зло, Дорофей — убийца, насильник, психопат, по воле суки-судьбы ставший сверхчеловеком без совести и лишних эмоций. Я ничего к своему прошлому не ощущаю, и вся эта хроника страданий для меня как таблица. Насильно вырезанное же, абортированное начало получило форму, взросло в глубине лакуны, наполненной твоими и чужими фантазиями, и теперь зовёт себя иначе… Впрочем, ты знаешь его имя. — НИИ-Сан — выдохнул парень. Неизвестный кивнул. — Всё верно. — А ваша сестра… Имота-икс? — Не выкай мне. — сказал неизвестный — Имота-10. Но ты прав. Как я понимаю, именно НИИ-Сан тебя подтолкнул? — Да… — растерянно повторил парень — А зачем ему это? — Мстит мне, видимо. — Псих улыбнулся. — Он бы хотел на моё место или хотя бы разделить со мной эту роль. Маскоты управляют районами городов, бессмертны, бесплодны, обладают крайней выносливостью и их не трогает полиция. Мы — покровители мира внешнего, родом из мира межсетевого. Выключить, например, троллейбус — дело двух нажатий на смарте. — А зачем вы… ты… убил ту тётку вчера? — Да я не зверь, чтобы за такие уж мелочи убивать — неизвестный смотрел в небо. — Просто отстрелил ей три пальца на рабочей руке. Ей ведь НИИ-Сан сам написал и попросил продать. Мало ли что завтра продаст? — Если вы всё это знаете, то почему не могли предотвратить продажу?! Парень вскочил. Мужчина не поменялся в лице. — Потому что это не моя война — сказал он — А твоя. Ты вскормил НИИ-Сана своей похотью. Теперь он обрёл достаточно энергии и ресурсов, чтобы в сестроебач превратились все имиджборды. Его, конечно, остановят, но сколько людей до того момента повторят твой путь? Для этого я тебя сюда и притащил. — Но как?! Как можно его победить? Он же сетевой! Как мне это сделать? Мужчина встал. В всполохе молнии Котофей увидел, что незнакомец улыбается, но уже иначе.  — Жизнь как Vim — пробормотал он — если уж знаешь, как пользоваться, то проблем не будет. Ты остановишь его так же, как и создал. Возьми это. Мужчина расстегнул ворот и достал из-под рубашки тяжелую коробку прямоугольной формы. В коробке парень узнал очень старого образца ноутбук с двумя буквами на крышке, нарисованными желтой краской. — И телефон твой — щетинистый протянул смарт — Симку я заменил. Ты его во дворе забыл. — А как тебя зовут? — спросил Дорофей. — Аугустас Урбонас — сказал, улыбаясь, щетинистый — Но все называют меня… — он накинул капюшон — Москва-кун. У тебя двадцать минут на то, чтобы исправить свою ошибку. Бывай. Москва-кун растворился в непроглядной тьме где-то позади. Котофей не мог отвести взгляда от ноутбука. В голове прокручивался голос сонной сестры из их трагического разговора пред ликом Линукса, та её фраза, которую он не воспринял, а только услышал и запомнил. «Слушай, я ещё вспомнила, у него машина была странная… ну рабочая, ноут типа. У него на крыше ещё были буквы AU написаны. Золотой краской. Ну не глупость ли? Золото золотом!»