— привет?
в доме стоит тишина, такая тишина, которая приходит только со смертью и пустотой в душе. чонгук свободно стоит в фойе, разглядывая ряд гробов, которые бросаются в глаза. снаружи висит безвкусная неоновая вывеска
«похоронное бюро». в воздухе пахнет соснами и лилиями, от чего начинает тошнить.
— ты, должно быть, друг намджуна, — голос пугает его, и чонгук поворачивается лицом к владельцу. мин юнги — чонгук вспоминает его имя — имеет какую-то потустороннюю внешность; у него темные, вороньи волосы и кожа цвета слоновой кости, а в глазах читается дурное предчувствие. он смотрит, руки держат пакеты с продуктами, как будто бы он такой ясный и простой, а не мальчик со смертью в крови.
— да, чон чонгук, — он протягивает руку, юнги передает ему один из пакетов с продуктами. чонгук, почему-то, заикается, когда говорит. — спасибо, что- позволил мне здесь жить.
— да, конечно, — юнги пожимает плечами, уверенно идя вперед по деревянному паркету, не придавая этому никакого значения. чонгук с беспокойством следует за ним. — надеюсь, ты не против моей компании.
— я- нет, я не против.
— хорошо.
это не значит ничего особенно, чонгук понимает.
они почти не говорят — по крайней мере, не много.
юнги может казаться равнодушным, но он рад твоему присутствию, сказал намджун,
не ожидай, что он покажет тебе это. чонгук пытается запомнить планировку дома юнги, пока тот своим меланхоличным голосом описывает каждую комнату и ее назначение. первый этаж — бизнес, второй этаж — жилой, подвал — смерть. это дом без теплых тел, полный призраков и влажных пятен на старых обоях.
к его удивлению, на втором этаже стены выкрашены в яркие цвета: красный и оранжево-апельсиновый, ярко-малиновый, а комната чонгука — в оттенок индиго; на ее потолке, казалось, были яркие созвездия, словно брызги краски. он слабо узнает некоторые из них, будто бы смотрит на ночное небо из окна.
— млечный путь, — комментирует юнги, замечая удивленный взгляд чонгука. — наверное, это делает комнату светлее.
— ох, — чонгук широко улыбается. — отличная комната.
— тогда держи ее в чистоте, — скорее бормочет, чем говорит, юнги, а чонгук кивает. — пойдем, я приготовлю тебе поесть, ты, должно быть, голоден.
— ты не должен-
— намджун говорил, что ты любишь лапшу, — он продолжает, идя по коридору, а чонгук неловко следует за ним, краем глаза рассматривая копии картин ван гога на стенах. — я купил ее.
это неожиданно, что слегка смущает чонгука, поэтому он опускает глаза в пол. если юнги что-то и заметил, то он об этом все равно не сказал. он готовит молча, и чонгук наблюдает за ним, думая о том, стоит ли ему помочь парню. на его предложение юнги отвечает неопределенным отказом.
— хорошо корми его, он все еще растет, — говорит юнги, усмехаясь; пар от воды делает его щеки розовыми. — именно так сказал намджун. сколько тебе сейчас — семнадцать?
— девятнадцать.
— о.
юнги больше ничего не говорит, будто бы слишком занят своими палочками для еды.
— мне двадцать три, — он, наконец, продолжает, поворачиваясь, чтобы взглянуть на чонгука через плечо. юнги выглядит симпатично, мельком замечает чонгук; он мягкий, но в то же время острый, в его глазах читается спокойствие, он невозмутим, его губы самого светлого оттенка персика. он не выглядит на свой возраст, но и не выглядит моложе. он просто —
выглядит. — ты пялишься.
чонгук быстро отводит взгляд, его мысли рассеиваются.
— прости.
еда подана, прошло лишь пару минут после полудня, воскресенье витает вокруг них, лето дарит свое тепло, будто прощаясь. юнги больше наблюдает, чем ест, медленно пережевывая.
— ты больше не будешь есть? выглядишь голодным, поешь.
— но-
— возьми, — чонгук обрывается на полуслове, когда юнги кладет мясо в его миску и ждет, когда тот начнет есть. он выглядит довольным, когда чонгук все-таки сдается. — у меня есть пианино внизу, на первом этаже, — он понижает голос, в его словах слышится легкая, но милая шепелявость. — я не могу перетащить его наверх, но ты можешь использовать его, чтобы практиковаться.
в горле чонгука застывает ложь.
я переезжаю в сеул, чтобы заниматься музыкой, говорил он, но провалил вступительные экзамены. сейчас он в сеуле, слишком далеко от пусана, он застрял в своей клетке лжи, а семестр вот-вот начнется. в глазах юнги читается ожидание, и чонгук, по какой-то причине, не может придумать никакого красочного оправдания.
— спасибо, — его голос немного напряженный, юнги замечает это. — я не- мне это не нужно.
— ты что, вундеркинд? — в его голосе нет намека на насмешку, только искреннее любопытство.
— нет, я просто, — он пожимает плечами. — я не пойду в школу. я не прошел, мои оценки были не достаточно хороши.
чонгук чувствует, как краснеет; он бы не удивился, если бы его лицо слилось с малиновыми стенами на втором этаже.
— ты все равно можешь на нем играть, — говорит ему юнги, и чонгук удивленно смотрит на него. — будешь работать внизу, уверен, что ты ухаживаешь за цветами лучше, чем я. я буду тебе платить.
— что? нет-
— я не скажу намджуну, если ты этого не захочешь, — обещает юнги, и почему-то чонгуку его слова кажутся правдой; его голос ровный, честный. они знают друг друга меньше двух часов. — и, я думаю, ты всегда можешь попробовать сдать экзамены в следующем году.
их взгляды встречаются, и чонгук словно видит за этой темнотой в глазах юнги те созвездия, которыми расписан потолок в его комнате. в ушах звучит голос намджуна,
он самый добрый человек, которого я знаю. возможно, это правда.
— хорошо.
— тогда договорились.
(— у меня есть друг со свободной комнатой, — говорит намджун, его голос звучит виновато. — он гробовщик, — чонгук удивленно вскидывает брови.)
чонгук не много знал о цветах, но в доме юнги есть комната, наполненная ими, и, заходя в нее, ему кажется, будто бы он выходит на улицу — стеклянных стен словно нет, а перед ними небольшой задний двор, а над — небо. солнечный свет здесь кажется теплее, в плену; в воздухе витает невероятный запах белых лилий, роз, гвоздик.
— некоторые предпочитают флористов, — говорит юнги, обходя парня, его руки, как всегда, что-то поправляют, будто бы он волнуется. — но горе порой заставляет людей забыть обо всем остальном, поэтому я держу здесь цветы, на всякий случай.
— они прекрасны, — произносит чонгук, проводя пальцами по белым лепесткам лилий.
— они могли бы быть прекраснее, я думаю, что не очень хорош в этом.
прошел уже целый день с его появления здесь, всю ночь чонгук ворочался на кровати, вслушиваясь в скрип дома и шелест листвы, и, может быть, он слишком устал, но его слова звучат упрямо.
— почему ты думаешь, что я хорош в этом? — юнги смотрит на него, а чонгук чувствует, что переходит границы. он жил здесь меньше, чем двадцать четыре часа и, конечно же, не хотел снова спать на ужасно маленьком диване намджуна. — я не это имел в виду, юнги-щи, я очень благодарен-
буквально миг тишины, и юнги снова продолжает.
— ты можешь называть меня хеном, — он пожимает плечами, наклоняясь, чтобы взять секатор, сухие листья падают у его ног, когда он аккуратно их срезает. — я склоняюсь к мертвым, живым трудно находиться рядом со мной, — чонгук открывает рот, но не может произнести ни слова.
я живой. — вот, я научу тебя.
здесь нет ничего сложного, но чонгук слушает, кивает время от времени. секаторы, садовые ножницы, ножницы для живой изгороди, сучкорезы, два дюйма воды для роз,
с ними нелегко, от шести до восьми часов солнечного света для лилий, и руки юнги на удивление кажутся такими мягкими, когда он показывает чонгуку, как правильно обрезать.
— ты, кажется, много знаешь. — говорит чонгук, а потом неловко добавляет. — хен.
— ты тоже узнаешь, — он улыбается, поправляя челку. — тебе не обязательно делать это, если не хочешь. думаю, что ты сможешь найти другую работу-
— нет, все в порядке, — быстро отвечает чонгук, смущенно жестикулируя руками. — я просто- ты действительно милый.
— разве это не норма? — юнги вскидывает брови, улыбка все еще на его губах.
— я просто не ожидал, что ты будешь таким, — а потом он снова запинается, краснея. — не потому что- я имею в виду просто, потому что ты не знаешь меня.
— я не собираюсь быть мудаком только потому, что не знаю тебя, парень, — теперь юнги ухмыляется, а его голос звучит странно. — кроме того, ты нравишься намджуну. значит, ты, должно быть, хороший.
— ты тоже нравишься намджуну-хену.
юнги протягивает ему одну из лилий, которую он срезал; ее лепестки уже увядающие, мертвые, но это все еще красивый цветок.
— тогда у нас есть хотя бы одна общая черта.
дни не проходят — они медленно текут, словно сладкий сироп. время в доме юнги кажется чем-то неопределенным. у чонгука все пальцы в пластырях из-за шипов, колючек и ножниц. в подвале всегда есть новое тело, и кто-то плачет в фойе. чонгук старается не приближаться к клиентам юнги, прячась в оранжерее или наверху, когда темнеет. голос юнги всегда доходит до него,
я очень сожалею о вашей потере, я буду относиться к ним с добротой, она будет такой же красивой, как и всегда, они будут выглядеть так, будто бы спят. и только когда люди уходят, юнги спускается в подвал, где холод пробирает до костей, а все углы забиты мешками с трупами. чонгук иногда понимает, что смотрит на дверь, ведущую вниз, но он слишком напуган, чтобы войти в нее.
этот день ничем не отличается. погода меняется к худшему, и холодная ледяная вода капает на пол в теплице, что раздражает чонгука, а он сам дрожит от холода. он чихает в третий раз, рука давит на веточку, которую он пытается вырезать из куста роз, его ладонь покрыта шипами и маленькими синяками. он вздыхает, его ботинки шуршат, когда он идет по деревянному полу за новой пачкой бинтов.
звуки пианино привлекают внимание, и чонгук останавливается на лестнице, прислушиваясь.
это играл юнги; его глаза закрыты, а мелодия определенно —
зима — концерт вивальди, будто бы была специально создана для его рук, для пальцев, танцевавших на клавишах, скрывая в себя некую тоску. пианино, старое и коричневое, стоит между двух гробов, а юнги, одетый в черное, словно смерть среди них. чонгук глубоко вдыхает, но даже этот звук нарушает звучание фа-мажора, и юнги открывает глаза, смотрит на чонгука, его взгляд блуждает. он сразу же перестает играть.
— у тебя кровь, — замечает он, и чонгук слишком быстро закрывает свою руку, поморщившись.
— ничего страшного, — чонгук делает несколько шагов назад, когда юнги встает. — просто розы, шипы-
— носи перчатки, чонгук, — вздыхает юнги, не обращая внимание на смущение чонгука, когда держит его за запястье. — давай вытащим их.
каждый шип тщательно удаляется с помощью инструментов из подвала дома. прикосновения юнги теплые, а кожа чонгука слишком холодная.
— спасибо, хен, — бормочет чонгук, когда с шипами было покончено. он кривит нос, не говоря
я мог бы сделать это сам. юнги что-то бурчит под нос, когда заматывает повязку вокруг руки чонгука. — я не знал, что ты играешь на пианино.
— ох, — улыбается, отрываясь от своей работы, его руки держат руку чонгука. — я иногда играю. когда я- ты знаешь. я играю.
— ты хорош, — быстро добавляет чонгук, чувствуя румянец на своих щеках.
— да, может быть, — достаточно самодовольной улыбки на его лице, чтобы заставить чонгука отвести взгляд. его внешний вид, его изгибы и все, что делает мин юнги, удивляет его, а что еще хуже —
привлекает. его завлекают вещи, спрятанные под кожей юнги, волшебство, морг, беспорядок. — тебе не нужно сегодня работать, в теплице слишком холодно, ты заболеешь.
— я в порядке, правда.
— мы должны пойти наверх испечь что-нибудь.
— испечь?
на этот раз краснеет юнги и встает, наконец отпуская руку чонгука и откашливаясь.
— да, испечь.
печет, играет на пианино, ложится невероятно поздно (чонгук слышит его шаги по дому поздно ночью, ходит словно призрак, и чаще всего это его успокаивает), пьет слишком много кофе, у него успокаивающий голос и нежные руки, доброе сердце, которое могло бы утопить его в мутной реке — это то, что чонгук знает о мин юнги.
он любит собак, говорил ему намджун.
они поднимаются наверх и пекут, в воздухе витает запах сливочного печенья, у юнги мука на щеке, а чонгук не думает о том, что делает. в тот момент, когда его пальцы касаются кожи юнги, он останавливается, паникует, широко раскрыв глаза. юнги смотрит на него, немного отвлекаясь, чонгук ловит его взгляд и вздрагивает.
— прости, — смущенно говорит чонгук, отводя глаза в сторону.
— я слишком много времени провожу с мертвыми, — говорит юнги, извиняясь. — я не привык к тому, что люди касаются меня.
в его голосе есть что-то непонятное, размытое, чонгук не мог сказать, что именно, но это снимает зуд с пальцев руки. юнги стирает муку с лица тыльной стороной ладони, быстро удаляясь в сторону печи, немного ошеломленный. воздух вокруг них сломан, в нем читаются такие вещи, которым чонгук не знает названия.
— это правда, — спрашивает он. — о тебе?
он гробовщик, сказал намджун,
но он все же кто-то еще.
юнги не отвечает некоторое время.
— я не знаю, о чем ты спрашиваешь, — говорит он в конце концов. их взгляды снова встречаются, и темнота в глазах юнги — властная, в них не видно звезд. — я не воскрешаю мертвых или что-то типа, — усмехается он, покачав головой. — я просто- вижу их, поэтому им не одиноко.
все это слишком сложно для чонгука — мальчик, который строит гробы и прощается с домом, чтобы уйти, смерть бежит по его крови, доходя до мягких кончиков пальцев. он понимает, что не должен бояться.
— ты можешь уйти, если напуган, — юнги достает из печи печенье, оно золотистое и горячее. — я не буду тебя останавливать.
одиночество, вот что слышит чонгук в словах юнги.
грусть.
— мне некуда идти, — отвечает чонгук.
и я тоже одинок.
— ты можешь пойти к намджуну-
— я не хочу уходить. я привязался к цветам.
они смотрят друг на друга с легким удивлением.
— хорошо, — говорит, наконец, юнги, вручая ему тарелку со слипшимся печеньем. — ты им тоже нравишься.
первое, что чонгук отмечает о подвале, это то, насколько там холодно. на улице мороз, зима нависла над городом, снежная, начало декабря слишком бурное. юнги говорит, иногда словно напевает все эти слова, которые уже заучены на языке, все эти предложения, которые он так хорошо знает. чонгук задерживает дыхание, прежде чем войти в морг.
он никогда не видел мертвого человека, но женщина, лежащая на столе, не выглядит так, будто бы умерла.
они будут выглядеть так, будто бы спят.
— чонгук, — голос юнги требует его внимания, и чонгук отводит взгляд от тела. — почему ты здесь?
— я подумал, что тебе не помешает компания, — юнги закрывает лицо женщины, когда чонгук подходит ближе. рядом лежат еще три тела, накрытые простыней, неподвижные. — ты говорил с ней.
— да, — юнги снимает перчатки; по подвалу раздается тихое эхо, когда он кладет их на металлический стол. его взгляд снова прикован к телу, в его глазах есть что-то темное, пустое и грустное,
слишком грустное. — она немного напугана.
чонгук замечает, что он говорит в настоящем времени.
— она здесь? — юнги кивает. — как-
юнги улыбается, а затем тихо бормочет:
— она говорит, что ты красивый.
сердце чонгука начинает биться быстрее, волнение смешивается с любопытством. он тоже хотел бы видеть ее, а не пустую, безжизненную оболочку на столе.
— спасибо, — говорит он. — она слышит меня?
— да.
— а остальные?
— спят, — предполагает юнги и смотрит на чонгука. — ты можешь спеть?
— я- не знаю, может быть, — чонгук подходит ближе, оглядывается, будто бы ища в углах размытое представление о загробной жизни. — зачем?
— ей это нравится. я пытался, но я плох в этом.
может от неуверенности чонгук неловко подходит, будто бы боится, что может наткнуться на чей-то дух, юнги тянет его за руку, приближая к себе и отпуская.
— что я должен спеть?
— спой ей песню, которую поешь цветам, — говорит юнги, и чонгук чувствует его дыхание, тепло, что неуместно. он кивает и прочищает горло, не смотря на юнги, но чувствуя его пристальный взгляд на себе.
когда ты засыпаешь, положив голову мне на плечо, когда ты в моих руках, но проникла куда-то глубже, ты собираешься стареть с изяществом? ты собираешься оставить путь, который соединяет? но забвение зовет тебя по имени, ты-
— она плачет.
чонгук перестает петь, потому что юнги тоже плачет, его глаза становятся красными от слез.
— хен.
— все в порядке, — он быстро вытирает слезы, шмыгая носом. — это не- иногда такое бывает.
— хочешь, чтобы я ушел?
— нет, она хочет, чтобы ты остался, — и чонгук не удивился бы, если бы ее душа правда была рядом с ними. — если ты не против, можешь продолжать петь. она все еще здесь.
они сидят там больше часа, чонгук продолжает петь одну и ту же песню, словно сломанное радио, а юнги плачет, плачет в тишине, слезы ручьем текут по его щекам; он сидит рядом с чонгуком, закрыв глаза и сжимая колени так сильно, что бледнеют костяшки. иногда голос чонгука дрожит, он не уверен стоит ли ему петь дальше, и тогда юнги кивает,
продолжай. он останавливается только тогда, когда юнги открывает глаза; они опухшие и красные.
— она ушла, — его голос сух, в нем есть что-то, что невозможно объяснить. чонгук чувствует себя неловко, но юнги хватает его за рукав, останавливая. — останься ненадолго.
— но разве она не-
— не с ней, — юнги не смотрит на него. — со мной.
и чонгук остается, юнги цепляется за его свитер, словно ему нужно за что-то держаться. возможно, так и есть.
(— он мне нравится, — говорит он по телефону, слушая дыхание намджуна. — немного в другом ключе.
намджун ухмыляется.
— в каком, гукки? — чонгук смотрит на лилии вокруг него, их аромат сладкий и приторный.
— в самом настоящем.)
чонгук понимает, что сегодня рождество только утром двадцать пятого декабря и только потому, что юнги кладет подарок между ними на стол, он сонный, волосы спутаны. сейчас уже одиннадцать утра, но для юнги это слишком рано.
— что это?
— рождество, — говорит юнги, краснея. — ничего особенно, просто-
может быть юнги продолжает что-то говорить, но чонгук быстро разрывает обертку, он слишком заинтригован, чтобы ждать, поэтому не обращает внимание, сосредоточившись на коробке перед ним. внутри простой белой коробки розовый цветок и пакетик семян. чонгук смотрит на него.
— я подумал, что мы можем посадить в саду еще что-нибудь.
— что это за цветок?
— это пион, — отвечает он. — они многолетние, расцветают каждую весну.
— очень красивый, — чонгук проводит пальцами по бархатистым лепесткам. запах прилипает к его пальцам.
— да, это так, — говорит юнги, не смотря на цветок, и чонгук чувствует, как под кожей закипает кровь. они сидят в неловком молчании некоторое время, юнги потягивает свой кофе, а чонгук наблюдает, как его пальцы обхватывают кружку.
— я ничего не приготовил для тебя, хен, — говорит чонгук, извиняясь. — что ты хочешь?
— мне ничего не надо.
— давай, хен, должно быть хоть что-то.
— нет, правда-
— я уверен, что есть.
— поцелуй, — выпаливает юнги, его голос становится выше, согласные путаются. чонгук не может произнести и ни слова, он слышит, как стучит его собственное сердце. юнги облизывает свои губы. — я хочу поцеловать тебя.
тогда, когда чонгук должен ответить на просьбу, он не может заставить себя дышать.
— прости, я не должен был говорить этого, забудь об этом.
— ладно.
стол между ними теперь отдаляет их слишком сильно друг от друга, пальцы юнги держат кружку с кофе, глаза ищут в словах чонгука подвох.
— правда?
— я не знаю, почему ты хочешь этого, но—
— не говори этого.
— мне не интересно, хен.
— ты, — выдыхает юнги, и глаза чонгука выдают его, он смотрит на его губы на секунду дольше, чем положено. это слишком резко, слишком внезапно, слишком напряженно, слишком желанно, потому что он так сильно хочет того, что смущает его. чонгук встает, задвигает свой стул, берет пион и уходит. —
чонгук.
носки чонгука скользят по деревянному полу, он запирается в своей комнате с яркими звездами на небе. через некоторое время он слышит, как юнги спускается по лестнице, его призрачные шаги и, наконец, вздыхает.
они избегают друг друга уже почти неделю. дом достаточно большой, чтобы у каждого было свое пространство. они отгоняют свою странную связь, стараясь не сталкиваться в коридорах, когда слышат чужие шаги, их чувства накапливаются, вытекают через край и остаются позади (юнги находит свежий кофе по утрам, а чонгук — печенье по поздним вечерам). и тогда чонгук понимает, что ему не хватает присутствия юнги.
последние минуты этого года, и они находят друг друга в одной комнате. в оранжерее тихо, свет выключен, растения под ними будто бы уснули смертным сном. чонгук смотрит наверх, задаваясь вопросом — сможет ли он увидеть фейерверк отсюда? юнги стоит рядом с ним, на секунду его пальцы касаются руки чонгука. они оба неуверенно отступают друг от друга.
— прости меня, — бормочет юнги, чонгук хочет взглянуть на него, но не может, продолжая смотреть наверх. — из-за того, что ты чувствовал. я говорил об этом с намджуном, но если ты хочешь-
минута до полуночи. чонгук сглатывает, переступая с ноги на ногу.
— я посадил пионы, хен, — говорит он, игнорируя извинения юнги, потому что ему не нравится, как звучит его голос. — если я сделал это правильно — они зацветут в следующем году.
юнги еле заметно вздыхает, и когда чонгук поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, он едва может разглядеть его силуэт.
перед тем, как фейерверки стали взрываться в небе, они были похожи на темные, но яркие фонари, которые будто бы прорезали ночное небо. каждый раз, когда фейерверк освещает их, он окрашивает лицо юнги в разные цвета. чонгук не может отвести от него взгляд.
— боже, ты такой красивый, — голос юнги приглушен, будто бы он где-то далеко.
чонгук делает небольшой шаг к нему, прижимаясь, их рты слишком близко к друг другу, на коже чувствуется горячее дыхание.
— давай, хен, — шепчет чонгук, касаясь верхней губы юнги, их носы соприкасаются. юнги держит его за шею, словно боится, что чонгук отпрянет. чонгук еле слышно дышит. — поцелуй меня.
— могу я?
—
пожалуйста.
сам не замечая того, чонгук тихо стонет, когда юнги целует его. чонгук не знает, как ему целовать юнги, поэтому он поддается, цепляясь за одежду юнги, фейерверки озаряют небо над ними словно распускающиеся красные и золотые хризантемы, перистый пепел опускается на стеклянный потолок будто бы черный снег.
с новым годом, хен. двенадцать минут, и тьма снова поглощает их, становится тихо; единственные звуки, которые ее нарушают — тяжелое дыхание и такие нужные поцелуи, которые будто бы въелись в эти стеклянные стены.
юнги толкает его к одному из рабочих столов, цветы слега щекочут чонгука, а сам он пытается запомнить это чувство, что кипит внутри него.
— могу я? — бормочет юнги, слегка наклоняя голову чонгука, чтобы поцеловать его подбородок, и чонгук слегка кивает, чувствуя легкие прикосновения губ юнги на своей шее. он закрывает глаза, ощущая вкус горького эспрессо, что так любит юнги, на своем языке. когда юнги слегка покусывает его шею, чонгук начинает задыхаться, он слишком взволнован. юнги останавливается, смотря в лицо чонгука в темноте. — тебе боль-
— мне нравится, — говорит чонгук, ему жарко. — просто- непривычно.
юнги слегка отходит, его руки скользят по запястьям чонгука.
— все нормально, — в его голосе слышится какая-то граница, которую хочется немедленно разрушить. — я все равно просил только один поцелуй.
— ты можешь- больше.
может быть сейчас просто слишком холодно, но чонгук дрожит, когда юнги снова целует его, медленно, терпеливо,
нежно. его руки, что связаны с самой смертью, такие мягкие, словно лепестки гвоздики, касаются чонгука осторожно, не хотят ему навредить.
— мы должны подняться наверх, — говорит юнги между поцелуями, и чонгук соглашается.
поднявшись, они сплетают пальцы друг-друга, лампа освещает румянец на их щеках и бархатистые засосы на шее. они снова сидят за столом напротив друг-друга, горячий кофе, холодное молоко.
— у тебя лепестки в волосах, — улыбается юнги, протягивая руку, чтобы вытащить их из шоколадно-коричневых волос.
— что будет завтра утром, хен?
можно ли влюбиться так быстро? скорее всего, нет.
— люди продолжат умирать, — говорит юнги, его губы все еще розовые. — будет холодно.
слова чонгука, когда он говорит, звучат настолько легко.
— ты будешь меня целовать?
— тебе это нравится?
— да, — отвечает он, выжидающе.
— тогда я буду тебя целовать.
(юнги целует его на ночь под ненастоящим звездным небом в комнате чонгука, и когда он уходит, чонгуку хочется следовать за ним в темноту.)
— это чонгук, — юнги подходит к нему, но рядом с ним нет никого, никого живого. чонгук понимает, и юнги добавляет. — уен семь, и она очень любит цветы, как и ты, — в его голосе слышна грусть, и это видно в его глазах. юнги всегда такой, когда рядом с мертвыми, будто бы они забирают из него все хорошее.
такое бывает. чонгук недавно видел черный небольшой гроб, и от этого скручивает в животе.
— я должен сделать ей букет?
юнги улыбается горькой улыбкой.
— она была бы рада. она хочет гвоздики и, ох, розы, конечно же.
они собирают букет вместе, выбирают цветы, иногда их пальцы сталкиваются; за окном все белое, с неба идет снег.
— она говорит, что ты похож на принца, — говорит ему юнги, но улыбка быстро исчезает с его лица. — она хочет встречаться с тобой.
чонгук останавливается, закусывая нижнюю губу, юнги многозначительно смотрит на него.
— я буду встречаться с тобой, — говорит он, коротко добавив: — уен.
между ними есть некоторая близость, и чонгук просто хочет поцеловать его, но юнги вздыхает, отводит глаза, в них снова зарождается та самая хроническая и бесконечная грусть.
— нам нужно идти, — и он уходит, держа в руке букет, его голос успокаивает,
я отведу тебя туда, где тебе понравится. чонгук осторожно идет по коридору, он слышит голос юнги в подвале, еле слышные колыбельные, нежность в его волшебных словах. когда он замолкает, чонгук понимает — она ушла. он уже почти спустился, но его ноги не слушаются его, он останавливается среди тел, в которых спят души. юнги не похож на себя, он крепко сжимает цветы, которые быстро высыхают, будто бы умирая от его прикосновений, в его глазах темнота — такая чужая и неизвестная. он словно живая трагедия (
живая?).
— она ушла, — его голос разбит, когда он моргает, то становится больше похож на самого себя. — она только что ушла.
то, о чем говорит юнги, тяжело слышать, будто бы он потерял частичку себя. чонгук хочет помочь ему, удержать, но это словно та близость, которую он не может себе позволить (он хочет,
о боже, он хочет). затуманенные глаза смотрят на него, сердце чонгука переворачивается, кровь отравляют непонятные чувства. сам юнги подходит к нему, еле волоча ноги, будто бы у него больше нет сил, чтобы делать это самостоятельно. он оборачивает руки вокруг чонгука, и тот обнимает его в ответ. кости юнги кажутся хрупкими, словно стекло.
— хен, ты дрожишь.
— да, такое бывает, — чонгук не позволяет ему отпрянуть, утыкается носом в его шею, и юнги обрывисто вдыхает. тишина в морге мрачная, тени наблюдают за ними изо всех углов.
— почему ты живешь один? — спрашивает чонгук, его голос тихий.
— никто не хочет оставаться.
— я хочу.
— не говори вещей, о которых потом пожалеешь, чонгук.
чонгук не знает, что сказать ему, поэтому молчит, и тишина вокруг них колючая и острая. где-то в груди стынет боль. цветы в руках юнги — сухие веточки, темные, а лепестки, сделанные из самого хрупкого хрусталя, падают у их ног.
это был день без смертей, необычный. юнги спит, спокоен, его голова лежит на плече чонгука. он не был в морге целый день, в доме нет призраков, цвета кажутся слишком яркими, даже нереальными. они в таком положении слишком долго, ноги болят из-за спутавшегося одеяла. жарко. чонгук не помнит, как юнги оказался в его комнате, лег на кровать, уставший, но он не против.
юнги что-то бормочет сквозь сон, его рука скользит по животу чонгука, притягивая его ближе. экран старого телевизора размыт, а сердце чонгука бьется быстрее.
—
хен, что ты делаешь? — он слегка извивается, чувствуя чужие пальцы на своих тазовых косточках, которые будто бы дразнят его.
— ты пахнешь пионами, — голос юнги еще сонный. чонгук чувствует, как у него краснеют уши. — но они еще не распустились-
— нет, я, — он фыркает, смутившись. — просто парфюм.
он слышит слабый смех юнги, чувствует его.
— мне нравится, — бормочет он. — тебе идет.
— правда?
— цветы идут тебе, — продолжает юнги, заполняя паузы между словами поцелуями; он целует его волосы, скулу, уголок губ. — цветы, весна, тепло, солнечный свет, жизнь, ты подходишь жизни, — губы чонгука ищут губы юнги, их языки касаются друг-друга. — ты даже на вкус сладкий, чонгук, ты-, — чонгук качает головой, его дыхание сбивчиво.
— не делай этого, хен, — говорит он, заикаясь.
— не делай чего?
— не хвали меня.
— тебе не нравится? — юнги пропускает через пальцы волосы чонгука, и чонгук понимает, что они слишком запутались в друг друге. чонгук думает, что юнги похож на хаос — его блестящие глаза, запутанные волосы, мятая рубашка, воротник которой расстегнут, и низкий шепот.
— мне нравится, — наконец отвечает он, его щеки краснеют. в глазах юнги просыпается интерес. — но это заставляет меня, — на языке вертится слишком много слов, но те, которые он говорит хриплые и тихие. — хотеть некоторые вещи.
если бы в глазах юнги были цветы, они бы расцвели. он издает что-то между вздохом и стоном, и чонгук оказывается прижатым к кровати, запястья мягко заведены за его голову, грудь тревожно вздымается, юнги сидит на его бедрах. они смотрят друг на друга, оба напряженны.
— меня тянет к тебе, — признается юнги, слегка краснея. чонгук сглатывает. — ты нравишься мне весь как изнутри, так и снаружи.
он ждет, что чонгук ответит ему, его пальцы блуждают по его коже, словно ощущая его пульс, волосы спадают на глаза, когда он наклоняется ближе. чонгук глубоко вздыхает, у него кружится голова. юнги не пахнет цветами, он пахнет ледяным дождем, холодом и эфиром, грустью и кипарисом, чонгук хочет, чтобы он был ближе.
— я- я думаю, что влюблен в тебя, хен.
юнги припадает к его губам, глаза чонгука закрыты. проходит несколько секунд, и чонгуку кажется, что его сердце украли, забрали, вырезали из его груди. оно у юнги, продолжает заливаться кровью цвета алых роз.
— я боюсь, — чонгук в замешательстве открывает глаза. юнги смотрит на него с нежностью.
— почему ты боишься?
— живым трудно находиться рядом со мной, — бормочет юнги, и чонгук точно слышал эти слова ранее. юнги сидит, положив руки на живот чонгука. — что, если я сделаю тебе больно-
— тогда делай это аккуратно, хен, — его пальцы дрожат, но он все равно прикасается к запястьям юнги, снова притягивая его к себе.
когда все стало таким? у юнги замирает дыхание, прежде чем он целует его, глубже, чем раньше. он будто бы жаждет испробовать всю ту жизнь, которой переполнен чонгук.
руки чонгука будто бы связаны в прямом и буквальном смысле, когда юнги обращается с ним так, как хочет чтобы обращались с ним. он неопытен, юнги одинок, это будто бы добавляет масло в огонь. сначала это больно, поскольку пальцы юнги внутри него, но вскоре боль забывается, перерастает в удовольствие, а чонгук дрожит, дрожит и дрожит. за пальцами следует язык юнги, дрожь превращается в стоны, и юнги медлит, медлит и медлит.
испортить, похитить, уничтожить, владеть,
и от этого кричишь ещё громче, это не рай, это не рай, это не рай, только не покидай меня, я буду рыть землю, даже после своей смерти, чтобы покрыть твое тело золотом и светом, не покидай меня.
не
покидай
меня
глубокий вдох и изящная боль.
—
хен.
(— юнги сказал мне, — вздыхает намджун. — не все, просто- в общем, — чонгук выдыхает, в легких яд. — ты ему нравишься, ты знаешь, — продолжает намджун. — ты ему очень сильно нравишься.
— ты ревнуешь?
— нет, просто, — они смотрят на проезжающие мимо машины, сидя на остановке у похоронного бюро, куда намджун никогда не заходит. — я беспокоюсь.
— почему? — намджун не отвечает.)
зима исчезает, как и все остальное. снег тает, холод становится прохладой, поглощая их хрупкие сердца. весна борется с ней, медленно распускаясь, как цветок, ранний и зеленый. юнги полирует гробы и приводит в порядок трупы, чонгук ждет его под нарисованным, неподвижным небосводом. кофе горячий, молоко холодное. похороны проходят внизу, в фойе всегда кто-то плачет, а призраки играют в подвале. юнги больше не спит на своей кровати, она остается пустой в его комнате, в которой чонгук никогда не был. они спят вместе, пытаясь заполнить зияющие дыры в их груди.
— хен, — говорит чонгук, наблюдая, как юнги управляется с трупами. его сердце сжимается. — я должен скоро съехать.
юнги смотрит на него, нахмурившись.
— что?
— прошел почти год, — его слова тяжелеют. — я должен уехать домой.
— ты должен, — начинает юнги, но останавливается, сглатывая и глядя в сторону. — я думаю, да. пусан, верно? твои родители, должно быть, ждут тебя.
— я не говорил им про школу и- тебя, — чонгук старается не краснеть, но он смущается. — я просто говорил, что я счастлив.
— а ты счастлив?
они смотрят друг на друга, и чонгук видит грусть в глазах. он сделан из нее — скорбь под его кожей, меланхолия на его языке, ресницы, сделанные из уныния, и внутренности, наполненные безжизненной тьмой. тишина режет словно нож.
— да, — он кивает. — я счастлив.
юнги вздыхает, перчатки на его руках в крови.
— я тоже счастлив.
— ты выглядишь грустным, хен.
— ты только что сказал, что уезжаешь, — юнги усмехается, и его пальцы дрожат, когда он держит скальпель. — это больнее, чем я ожидал.
—
хен.
— да?
я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я-
— позаботься о цветах, когда я уйду.
и в этот же день юнги целует его в фойе, среди гробов, а поцелуй — на вкус, как смерть (возможно, он всегда таким и был). чонгук оставляет цветы на ступеньках, те самые пионы, что цветут в теплице, в которые он вложил свое сердце и вырастил с любовью.
(лето исчезает так же, как и все остальное. неоновая вывеска все еще висит на похоронном бюро, чуть выше окна комнаты юнги, безвкусная, странная. чонгук улыбается, переходит улицу, и юнги зовет его, слышится шелест крыльев бабочки и все расстекается,
хен — есть только тишина и одиночество смерти, умершие, смерть.)
— мне жаль, — он слышит голос юнги. он тихий и грустный, такой грустный, такой грустный. чонгук встает, но не по-настоящему. они будут выглядеть так, будто бы спят. чонгук моргает, его тело — нет.
— хен, — он паникует, открывает глаза, и впервые чонгук видит его таким, какой он на самом деле есть. смерть, любовь, его душа такая темная, бесчеловечная. юнги тянется к нему, обнимая его душу, не его тело, и чонгук так смущен, так смущен. он смотрит на свое неподвижное тело под белой простыней. его лицо застывшее, волосы чистые,
я просто сплю. — я проснусь?
— нет, — голос юнги мягче, чем когда-либо, он проводит рукой по его волосам, касаясь этой бестелестности, из которой он сделан. — нет, ты не проснешься.
— как-
— я здесь, чтобы увидеть тебя.
— нет, — он качает головой, теребит юнги за рукав. он может прикасаться к нему. он не умер. — нет, ты здесь не для этого. позволь мне остаться.
— твои родители, — голос юнги приглушен, его губы на шее чонгука. — мне нужно сообщить им-
— хен, остановись, — чонгук хочет плакать, но он этого не делает. он не обращает на это внимание. — позволь мне остаться, я хочу остаться.
с тобой, позволь мне остаться с тобой.
— чонгук-
— есть души, которые остаются, ты говорил мне об этом, — юнги вздыхает, он разбит, и чонгук целует его, такой же разбитый и пустой. юнги тяжело дышит, а чонгук — нет. — позволь мне остаться.
— шесть месяцев, — шепчет он. — шесть месяцев здесь, шесть месяцев — это все, что смог тебе дать- прости меня, чонгук.
— я выдержу, — чонгук не думает, он просто бросается вперед, сталкивая их губы, но ничего не может сделать, просто растекаясь холодной водой. — я выдержу, я выдержу-
глубокий вдох и изящная боль. чонгук открывает глаза на мраморном столе, ослепленный флуоресцентными лампами, с проколотыми легкими и сломанными ребрами, и кашляет лепестками роз, кровью, грязью и сажей.
(юнги видит его однажды, когда возвращается весна, стоя на пустой могиле, где похоронен чон чонгук, и чонгук ушел, пионы остались позади, чтобы расцвести в его отсутствие, пока лето не превратится в осень, а затем земля не начнет умирать, а потом:
—
хен, — зовет он из фойе.)
