***
Я покидал мглу столько же раз, сколько проваливался в неё. Снова и снова. История начиналась и заканчивалась, повторяясь из раза в раз. Как заезженная пластинка, которую никак не снимут с проигрывателя. В моменты, когда чёрный дым сменялся на ослепительную белоснежность уже знакомой комнаты, я старался спрашивать. Даже если я успевал задать лишь один вопрос, возвращаться в мглу становилось проще. Пазл продолжал собираться. В нем не было старых деталей, картинка собиралась из моих ежедневных путешествий от тьмы к свету и обратно. Постепенно собираемое изображение показало мне лицо, знакомое и уже изученное. Но знакомое оно на фоне этих голых белых стен, а не до них. Меня зовут Минсок. Мне двадцать восемь лет. Я бариста в небольшом кафе на окраине города. Вернее, был им. Моя мать умерла, когда я ещё был ребёнком, а отец ушёл к другой женщине, ища в ней умершую жену. Я воспитывался бабушкой, но и она не была со мной долго. Когда казалось, что я остался один, словно посреди оживленной дороги, где все машины проносились мимо и никто не думал тормозить, появился он. Его зовут Сухо. Мы росли вместе, пока в один момент, вместе напившись, не поцеловались, открыв друг для друга тайну о самих себе. Стали жить вместе, стараясь превратить серые рутинные дни в настоящий мир снов, где всё реально и нет места грусти. Он любил меня. А я его. Это не та история, что неожиданно всплыла в моей памяти, она была рассказана им. И некому было её подтвердить. Врачи разводили руками, говоря, что когда я поступил с тяжелейшей травмой головы, меня сопровождал лишь Сухо. И по его словам, других родственников у меня нет. Хотя и он мне не родной. Мне очень хочется верить его словам, потому что отказаться от них означает отказаться от личности. Личности, которую я не знаю, которую я не помню. Но принять ее проще, чем строить всё заново. Пускай всё, что было до происходящего, является ко мне огромным окном "Ошибка", я хочу быть любимым и нужным человеку, чьё лицо я успел досконально изучить, даже если изучать пришлось с чистого листа. Его объяснение казалось таким простым, что не хотелось больше ничего придумывать. Не хотелось приукрасить историю или добавить эпитеты, словно заметками на полях исписанной и измятой тетрадки. В эту историю мне действительно хотелось верить. Голос Сухо казался мне знакомым. Каждый раз все, слетающее с его уст, словно обволакивало меня, убаюкивало. Хотелось, чтобы он никогда не останавливался. Пока он говорил, я чувствовал себя защищённым. Но этот голос не был родным. Приятным, проникавшим в самые глубины сознания. Но не родным.***
Когда меня выписали, Сухо вручили огромный документ с перечнем медикаментов. Парень хоть и казался рассеянным, но очень ответственно отнёсся к уходу за мной. Он привёз меня в маленькую квартирку с приглушённым светом, скудной утварью без лишних изысков, но с большой и мягкой кроватью, лёжа на которой мгновенно утопаешь и засыпаешь. Напротив кровати - огромная меловая стена, каждый сантиметр которой, казалось, изрисован или исписан. Непонятные узоры, фразы на знакомых и не очень языках, карикатуры и цитаты в рамочках. Буквы были размашистыми, с красивыми завитками, плавными линиями. Самая крупная надпись, обрамлённая причудливо изгибающейся линией, звучала как "Дотянись до моей руки сквозь пламя". Я не знаю, откуда она, кем была сказана и какой смысл был привнесён, оставляемый на стене. Но я почувствовал, как что-то щелкнуло во мне, когда я читал ее снова и снова. Сухо сказал, что это рисовал я. Даже предложил стереть что-нибудь, чтобы я попробовал изобразить нечто новое, говоря, что талант не утратился бы даже при потере памяти. Я поспешно отказываюсь. Каждая из этих надписей или зарисовок, по словам парня, красуются на этой стене уже очень давно. Так давно, что солнечный свет заставил поблекнуть некогда яркие цвета мелков, некоторые картинки смазались. Но они не потеряли своего шарма. На секунду я представляю, что для Сухо эта стена - аналог пазла, что я старательно собираю в своей голове. Стена была изрисована им и Минсоком, которого он когда-то любил. Я не знаю, являюсь ли я им теперь. Не знаю, любит ли он меня таким. Похож ли я на того парня, что когда-то свёл Сухо с ума. Мне казалось, что я бы поступил непростительно, стирая что-то с этой стены воспоминаний. Мне хотелось верить, что когда-нибудь я создам новую для него.***
Наши отношения сложно было назвать стабильными и романтичными. Сухо старался делать все, что было в его силах: исполнял любое мое желание, даже если оно было блажью, не смыкал глаз, приводя квартиру в более привлекательный для меня вид, готовил, убирал и никогда не просил о помощи, что действительно меня поражало. Каждый раз, когда я робко брал в руки губку, говоря, что сам вымою посуду, он буквально вылетал из другой комнаты, где был занят чем-то другим, клялся, что ему несложно и принимался намыливать две несчастные тарелки. Постоянно поправлял подушку под моей головой, проверял, чтобы моя одежда была чистой и выглаженной, не позволяя надевать что-то дважды, кормил хоть и просто, но очень вкусно, всегда учитывая даже мои самые дурацкие пожелания. Как-то раз я вскользь упомянул цветок, стоявший в моей палате, и аромат, что расходился от него по всей комнате. Уже через час Сухо стоял на пороге квартиры, запыхавшийся и вспотевший, но с красивым горшком в руках, из которого выглядывал пока не окрепший стебелёк с едва заметными бутончиками. Сухо был сильным. Он был сильным для меня. Едва заметно улыбался, когда я благодарил его за все, за что только мог, обрывал меня и просил прекратить, когда я начинал длинный монолог о том, что без него моя жизнь превратилась бы в ад. Я восхищался им. Восхищался тем, как безотказно и жертвенно он посвящал себя целиком человеку, который, возможно, уже давно не тот, ради кого стоило бы это делать. Иногда мне казалось, что любимый парня давно умер для него, но совесть и привязанность не позволяют ему уйти. И каждый раз, когда я лишь намекал, что пойму, если для него будет лучше начать все с чистого листа, без меня, он утыкался лицом мне в плечо, касаясь ладонями моей груди, и долго молчал. Когда моя рука касалась его мягких шелковистых волос, а другая водила по периодически вздымавшейся спине, он проливал горькие скупые слёзы, которые сразу пренебрежительно смахивал. Я не знаю, что делать. Я не знаю, что он чувствует. Сперва мне казалось, что я по воле судьбы вынужден делить жизнь с кем-то, кто давно остался позади, но продолжает следовать за мной из побуждений совести, но затем я понял, как ошибался. Я умру без Сухо. Не потому, что утону в куче мусора, который не стану убирать, от голода или чего-то ещё. Я ощущал, словно личность, данная мне этим парнем, наполовину принадлежит ему. Он - часть меня. Я потерял почти тридцать лет жизни и не хочу терять последнее, что у меня есть. И даже если воспоминания никогда не вернутся, у меня будет Сухо, построивший меня и мой мир заново, разукрасивший его черно-белые цвета в яркие и живые. Я люблю этот мир, люблю то, что он создал для меня. Я не знаю наверняка, потому что забыл точное определение чувств, словно никогда их и не испытывал, но мне кажется, что я люблю его.***
В доме приятно пахло уже распустившимся цветами, тишину нарушало лишь тихое жужжание с улицы. Сухо сидел на подоконнике, увлечённый книгой. Периодически он плавно перелистывал страницы с характерным звуком, тающим в воздухе. Сейчас, когда он не видит меня, я понимаю, как парень красив: сильные руки с худыми изящными пальцами, задумчивый мягкий взгляд. Чего стоили одни его ресницы, которые, как казалось, были ненастоящими. А когда он улыбался, не той кривой и болезненной улыбкой, что была на его лице, когда он вдруг уходил в себя и вспоминал о жизни, что была прежде, а затем возвращался в реальность, окликаемый мной, пытающийся не выдать боль под видом радости на лице. Иногда он улыбался так тепло и приветливо, что внутри меня словно расцветало древо жизни, около веток которого парили бабочки и птицы. Видя эту улыбку, я сам улыбался так радостно, как только мог. Мне хотелось, чтобы это хоть на секунду облегчило страдания, что он закопал так глубоко внутри себя. Я подхожу к нему и он поспешно разворачивается в мою сторону с обеспокоенным взглядом. Я останавливаю его руку, заставляю вернуться на подоконник и долго смотрю в глаза. Вскоре волнение из них исчезает и остаётся лишь нежность. Та нежность, что он дарил мне изо дня в день, что вкладывал в каждое адресованное мне слово, в каждый жест и поступок. Та нежность, что он заслужил больше всех на свете, но которую я не смог ему дать. Волна эмоций накрывает меня, я жмурюсь, прикладывая его тёплую ладонь к своей щеке. Я чувствую, как спирает дыхание, к горлу подходит комок, а к глазам подступают слезы. Словно прежний Минсок снова здесь, и все, что ему сейчас нужно - тепло Сухо. Он наклоняется ко мне, сжимая в крепких объятиях. Не говорит успокаивающих слов. Просто тихо прижимает меня к себе все сильнее с каждой секундой, утыкаясь лицом в район моих ключиц. Я никогда этого раньше не делал. Никогда не дарил ему той любви, что уже давно носил в сердце. Возможно и он сейчас плачет. Я не хочу видеть его слез. Хочу уничтожить все поводы для них, даже если это буду я сам. Я больше не позволю чему-то или кому-то делать ему больно. Отстраняя его от себя, кладу руку на его шею, притягиваю обратно к себе и легко касаюсь губ. Я досконально изучил их и узнал бы из миллионов других. Теперь я чувствую их вкус, чувствую, как эти губы целуют мои. Они обжигают, и это пламя разгорается во мне. В этот момент что-то замирает внутри: я знаю вкус этих губ. Я их помню. Мы спали в обнимку, не оставляли друг друга и днём. Запах посаженных дома цветов пусть и приелся, но всегда ассоциировался лишь с Сухо. Он - мой спасательный круг, с которым я готов пойти ко дну, если он вдруг лопнет. Но я не позволю этому случиться. Врачи отрицательно мотали головами, но позволили отказаться от постоянного приёма медикаментов. Нет, память не вернётся. Лишь некоторые воспоминания. Обрывками. Не точно. Если бы я услышал эти слова пару месяцев назад, то поспешил бы сброситься с ближайшей крыши, но не сейчас. Поэтому я улыбаюсь, глядя в полные грусти глаза Сухо. -Все будет хорошо. Мы вместе, - повторяю ему я.***
Осенние листья медленно падают на землю прямо под мои ноги. Я легонько наступаю на них, и под ботинками раздаётся характерный хруст. Я забрёл куда-то очень далеко от дома, но не боюсь заблудиться: Сухо отслеживает мой телефон и заберёт, если я посчитаю это необходимым. Лишь недавно он стал позволять мне гулять одному. Но я настоял: парню нужно было вернуться к работе и войти в привычный ритм жизни, а мне, в свою очередь, привыкнуть к ней самой и постараться вновь стать Минсоком. До конца. Высаженные вдоль дороги деревья вдруг сменяются на каменную ограду, поросшую неизвестной мне травой. Я медленно двигаюсь ко входу: это кладбище. Я долго стою у входа и к своему удивлению не вижу ни единой живой души: ни охранников, ни людей, пришедших к давно ушедшим от них близким. Когда я делаю робкий шаг вперёд, то пытаюсь самому себе придумать причину для блуждания по кладбищу. В конце концов, я понимаю, что мог бы поискать могилу матери или бабушки. Я не знаю, где они похоронены, мало знаю о них самих. Но спрашивать мне некого: у меня нет даже предположений, где может быть мой так называемый отец, а Сухо не знает моей истории досконально и целиком. Он говорит, что мое детство - больная тема для меня самого, я никогда не открывал всей правды. Несколько часов я ходил между неизвестных плит и имён, сравнивал даты, считал, во сколько умер тот или иной человек. На некоторых могилах были фото, на других - лишь выскобленные имена. Сухо звонил мне дважды, но не настаивал, чтобы я возвращался домой, лишь советовал быть осторожным и как следует подышать свежим воздухом. Он так заботится обо мне. Когда я бреду обратно к выходу, уже начинает темнеть. Я вызываю такси, не желая тревожить своего и без того обеспокоенного парня. Я уже не смотрю на имена, лишь на даты. Неделю назад. Месяц. Два. Я вдруг останавливаюсь, глядя на до боли знакомые числа. Я изучаю цифры снова и снова, пока не осознаю, что не ошибся. Это тот самый день, когда я, по словам Сухо, оказался в больнице. Я поднимаю глаза и мое сердце замирает. На надгробии высечено известное мне имя.***
Я не помню, как добрался домой и о чем думал. Когда входная дверь захлопнулась позади меня, я встретился с его глазами. Красные, болезненные. Как и он сам. Его руки будто дрожали. Но он молчал. Мы долго смотрим друг на друга, прежде чем я тихо говорю: -Ты назвался чужим именем. Он опускает голову и закрывает лицо руками. Спустя пару мгновений вновь поднимает на меня уже мокрые глаза: -Да. -Зачем? Он вновь вздыхает. Только сейчас я замечаю, что он сидит на дорожном чемодане. Мой взор скользит по комнате и я понимаю, что его вещи исчезли. -Сухо погиб в аварии, в которую вы попали вместе. -Кто он? - я задаю вопросы ровно и словно неэмоционально, что выбивает парня из колеи: наверное, он ждал, что я буду в бешенстве. Но я ничего не чувствую. -Парень, с которым ты встречался. -А кто тогда ты? Он не смотрит на меня, а лишь грустно шепчет: -Тот, кто был до него. -А та история - выдумка? Та, что ты мне рассказал? О нас? О моем детстве? -Нет. Я рассказал тебе правду, опустив лишь самые последние месяцы до аварии, когда ты не был со мной. Я все ещё ничего не чувствую, стараясь объяснить себе, что происходит. -Как тебя зовут? -Чунмён. Я слышу это имя отголосками в своей голове. Оно повторяется вновь и вновь, врезаясь в сознание. Он не лжёт. Я знаю это имя. Парень поднимается и берётся за ручку чемодана: -Я знаю, что слов мало, но... Прости. Он медленно движется в мою сторону, намереваясь покинуть квартиру раз и навсегда. Внутри меня кипят чувства, мысли сбиваются, перебивают друг друга. Лишь когда рука Чунмёна касается дверной ручки, я тяну его на себя и прижимаю так сильно, как только могу. Я не помнил Сухо. Я помнил Чунмёна. Чувства, которые я испытываю - не отголоски прошлого. У меня его нет. Важно лишь то, что происходит здесь и сейчас. Да, он солгал. Да, представился иначе в надежде получить ту любовь, что у него когда-то была. Эта ложь эгоистична, но я ее прощаю. Он знал, что я на кладбище. Знал, что истина всплывёт. Знал, что не смог бы лгать вечно. Но он не велел мне возвращаться. Дал выбор. Принял реальность, в которой так старательно пытался быть кем-то другим, кто получил то, что у него когда-то отняли. Чунмён построил мир, о котором я только мог мечтать. Я хочу жить в нем, а не блуждать среди руин. Я хочу жить в этом мире с ним. -Я люблю тебя, Чунмён, - шепчу я и чувствую, как сильно он обнимает меня в ответ. Да, я не тот Минсок, что любил Чунмёна когда-то. Но я тот Минсок, что любит его сейчас. Тот, что нуждается в нем не когда-то, а сейчас. Он вытянул меня из сгоревшей дотла темноты, обволокшей и не желающей отпускать. И теперь я дотянусь до его руки сквозь пламя.