Магия

Пожалуй, Тсукишима вынужден был признать, что потерял рассудок на мгновение. Или скорее полчаса. Забавно, всего полчаса ему понадобилось, чтобы совершить, возможно, самую непоправимую ошибку в своей жизни. Ошибку, которую невозможно исправить. Он долго пытался отрицать это, но отрицать очевидное не так-то просто. Особенно, если это продолжается вот уже половину его жизни. Особенно, если мозг и здравый смысл кричат «нет», пока лёгкие и сердце категорически отказываются выполнять свои функции. И нечем дышать, и сердце не бьётся, отчего в груди становится тяжело и темнеет в глазах. — Доброе утро, Тсукки, — говорит Ямагучи, пока Тсукишима пытается сделать вдох. Или сфокусировать взгляд. Или вообще ожить. Кей дёргает плечом, и Ямагучи принимает это за приветствие, так что они идут куда-то, куда им там нужно. Тсукишима даже не совсем понимает куда. У него болит горло, словно кто-то порезал его там, внутри, так что теперь он не может говорить. Просто не может. Он всё ещё не дышит, кажется, потому что ему не становится лучше, и мир перед глазами всё сужается и сужается, охватываемый пульсирующей темнотой. Ямагучи идёт рядом и рассказывает о фильме, который смотрел вчера, а Кей понимает, что голос Тадаши — единственный звук, который он слышит. Ямагучи случайно задевает его рукой, просто мажет пальцами по коже, и извиняется, но Тсукишима не слушает. Он фыркает в ответ и говорит, что фильм глупый. Он думает, что ему необходим повод прикасаться к Ямагучи, иначе он просто умрёт. Странно, что Тадаши ничего не замечает. Никто ничего не замечает. Они продолжают идти, и Ямагучи рассказывает уже о чём-то другом, а на улице так тепло и светло, и воздух вокруг буквально пропитан летом. Хотя ещё только середина весны. — Хорошая погода, да? — спрашивает Ямагучи, смотря на небо. — Говорят, веснушки — поцелуи солнца. Я, наверное, его любимчик. Он улыбается, а Тсукишима снова чувствует расползающуюся боль. Вот только в глазах у него теперь не темнеет. Только в голове. Он не помнит, что сказал Ямагучи, не помнит, как дошёл до дома, не помнит вообще ничего, кроме собственного хриплого шёпота, немного подрагивающих пальцев и снова и снова повторяющегося «веснушки — поцелуи солнца» в голове. Тсукишима давно не пользовался магией. В их мире она почти не нужна, да и магов осталось не так много, и вообще всё это пережитки прошлого. Но она мечется внутри, колет пальцы и бьётся о рёбра, потому что Тсукишима любит Ямагучи. Любит, очевидно, до безумия, со страшным и тёмным отчаянием, захлёбываясь этим чувством каждый чёртов день. Он совершенно ничего не может с этим сделать. И не может делить свою любовь с солнцем. Ямагучи пришёл к нему вечером, почти ночью. Солнце уже давно село, а дневное тепло сменилось прохладой. Последние несколько часов Тсукишима провёл в надежде, что ему только показалось, и на самом деле, ничего не случилось, и никакая магия не сработала, потому что как же она могла сработать, если ей не пользовались вот уже больше десяти лет? Все надежды рухнули, как только он открыл дверь. — Привет, — смущённо улыбнулся Ямагучи, переминаясь с ноги на ногу. На улице Тсукишимы было не так уж много фонарей. Достаточно, чтобы освещать дорогу, но не настолько много, чтобы вся улица утопала в электрическом белом свете. Наверное, поэтому казалось, что Ямагучи стоит в лунном свете. Ночь всегда красит всё в голубой, но она совершенно точно не могла окрасить голубым веснушки Тадаши. Магия сработала. Поцелуи солнца стали поцелуями луны. И, боже, как это было красиво. Тсукишима поднял руку и провёл пальцами по щеке, усыпанной голубыми пятнышками. — Они такими только после захода солнца стали. Кей словно очнулся ото сна и попытался одёрнуть руку, но Ямагучи её удержал. — Знаешь, ты мог бы просто сказать, что любишь меня, — сказал он, улыбаясь и заходя в дом. Дверь закрылась. — Потому что это совершенно взаимно. — Я исправлю, — прошептал Тсукишима, наклоняясь за поцелуем, и чуть не заплакал, когда Ямагучи выдохнул ему в губы: «Оставь».