Не вини себя

„Хэй, ты тут? Нам надо поговорить“, – Ларри точно помнил все события того рокового дня. Он помнил, как отворилась дверь, как в его комнату бесцеремонно зашёл парень с двумя синими хвостиками, как он с громким грохотом сломал последнюю возможность оттянуть это, этот чертов разговор. Первый день зимы, бесснежный, но противно ветреный. Эти тучи, закрывающие солнце уже пару-тройку дней, непрекращающиеся порывы ветра, сухая листва, гонимая им по дорожкам: все будто бы предвещало страшную бурю, напрягало беспечно прогуливающихся по улицам людишек, находившихся полностью во власти природы, судьбы и чего-то ещё, и самих о своей ничтожности не подозревающих. „Да, конечно, давай поговорим. Что такое?“ – тщетные попытки скрыть волнение, тщетные попытки принять все с мужеством и достоинством, не упасть в грязь лицом, выстоять до конца – это смешило самого Ларри, смешило и терзало его сердце одновременно. Зачем он спрашивал, зная ответ? Пытался оттянуть следующие слова Салли? Бесполезно. Все равно они когда-нибудь прозвучат, разорвав тишину, проникнут в самую душу юноши, и опустошат ее. Дрянной ветер пытался проникнуть в подвал, его потоки нещадно хлестали дверь снаружи, трепали деревья, растущие неподалёку от апартаментов. Кажется, все жители этого скромного места уже проклинали его и искренне ненавидели, попутно молясь о смене погоды и начале нормальной зимы. „Все кончено, ты же знаешь. И мы с отцом уезжаем“, – дребезг сердца, разбивающегося на сотни тысяч осколков. Уже дважды. Ближе к концу декабря пошёл снег. В ночь с двадцатого на двадцать первое, ровно спустя три недели после уезда Салли. Ларри казался белой вороной среди остальных постояльцев, лица которых застыли в выражении абсолютного счастья и благодарности провидению. "О, какая прекрасная погода! Как чудесно сверкает снег в лучах солнца!", – слышалось тут и там в коридорах. Единственное, что хоть как-то могло порадовать Ларри – и то, радостью это можно было назвать лишь с огромной натяжкой – отсутствие ветра. Ему иногда нравилось наблюдать за неспешно спускающимися на землю крохотными снежинками. Спокойствие. Спокойствие, смешанное с болью. Проклятое осознание своего положения заставляло медленно, но верно впадать в депрессию. Раньше все было по-другому, совсем иначе. Да, было не сказочно прекрасно, но сейчас, сравнивая нынешнее и прошлое своё положение, он с лёгкостью мог определить, что раньше было лучше. Какое-никакое общение, нужда в близости с людьми, заботе о них. А что сейчас? Всепоглощающий холод, вечная мерзлота, глупое и напрасное, но безвыходное одиночество. Когда парень надевал наушники и слушал те песни, которые напоминали ему о таком близком, но одновременно таком далёком прошлом, на его губах играла еле заметная улыбка. Эта улыбка была грустной, в ней отражалось все то отчаяние, которое поселилось в его душе в последние пару недель. Состояние с каждым днём ухудшалось: ему ничего не хотелось; а ещё он совершенно потерял концентрацию. Смотрел на текст, но тот расплывался, буквы то разбегались по разные края страницы, то сдвигались так тесно, что нельзя было различить их по отдельности. Он слышал звуки, но не понимал, чему они принадлежат; путал голоса людей и щебетание птиц. Он не воспринимал реальность. Погрузился в себя, и наблюдал за всем происходящим из-под плотного хитинового покроя, пробить который удалось бы только одному человеку. Но ему это было совершенно не нужно. Ларри медленно привстал с кровати и подошёл к стене, хранящей фотографии, сделанные в те самые времена, возвращение которых могло бы спасти его. Медленно снимает один из снимков в рамке. Смотрит с любовью на парня в протезе, с некоторой грустью и сомнением – на свою мать. Бережно кладёт на комод. — Не вини себя в этом, Салли. Выстрел. И что-то бордовое брызнуло на рамку.