До тех пор, пока ты не вернёшься

Мягкий свет от торшера ложится на полированную поверхность пола, косым лучом охватывает стену и изголовье двуспальной кровати. Дверь закрыта изнутри, а на прикроватной тумбочке только лакированный будильник и телефон со смешным брелком. В комнате тепло, даже слишком. И чуть кислый запах пота смешивается с ароматом дорогого парфюма, впитываясь в подушки. Кюхён лежит под белоснежной чуть влажной простынью, откинув голову на плечо старшего. Тот хаотично перебирает шоколадные прядки, пропуская меж пальцев непослушные завитки: - Думаешь, они спят? - Думаю, они пьют, - усмехается макне. - Тихо. - А ты с пропившим горлом много орёшь? - Логично, - констатирует хён. А потом, чуть подумав, добавляет: – Надо поставить будильник. Кюхён в ответ молчит, только запускает пальцы в свои же волосы, обхватывает изящную ладошку и выпутывает из шевелюры. Секундное замешательство, и младший уже переворачивается на живот, вальяжно устраивая подбородок на чужой груди. Теперь каждое движение стрелки на настенных часах для него замедляется, благосклонно позволяя вычертить в памяти каждую черточку любимого лица. Незримый карандаш словно рисует на холсте, только вместо натянутой на подрамник ткани собственная память, и вместо мягкого грифеля - та же чертовка. Линия скул и подбородка, нос и ямочка на левой щеке. И прикрытые веки, вдоль обрамлённые мелкими, глядящими прямо ресничками. На том же холсте выводятся пометки о следах на спине и двух ямочках на пояснице, а ещё о родинках на ягодице и под лопаткой. Рядом строка о сильных руках, стройных бёдрах и почти девичьих икрах. О губах Кюхён старается не вспоминать. Мягкая розовая плоть, чуть влажная от движений язычка, настолько врезалась в память, что теперь даже серной кислотой это воспоминание не вытравить. Чётче всего нарисованы глаза, проникновенный взгляд, всегда понимающий и всегда уставший, даже с искорками смешинок внутри и озорным блеском. Словно где-то на дне глазного яблока пустота, настолько невосполнимая, что ни одни шоу и радиоэфиры не способны приглушить этой колодезной черноты. Лидер, так и не открывая глаз, вдруг нарушает тишину, прерывая линию карандаша, обрывая серую полоску в скорбящем сознании макне. - А когда-то я не пускал тебя в свою кровать, - задумчиво и еле для самого себя слышно. - Рискни, - насмешливо произносит Кюхён, подкладывая под подбородок тыльную сторону одной ладони. Но фальшивая улыбка не укрывается от старшего, и вновь сердце трещит по швам, заранее отрывая от себя безразмерный кусок. Его мальчик держится, держится до последнего, не подавая вида, не устраивая истерик и сцен. Молча соглашается с каждым словом и решением старшего, и не думая перечить. Даже в тот вечер, когда стала известна официальная дата, когда назначили последний эфир на Сильном сердце и отсняли эпизод с Кан Со Рой, всё это время макне молчал, не проронив ни слова по поводу ухода старшего. А сегодня последняя ночь, когда он прикасается к своему лидеру. И потом в одиночестве засыпать на протяжении почти двух лет. - Никогда, Кю-а, - запоздало, но Кюхён ждёт ответа. И одно слово даёт надежду, что по возвращении хён вновь откроет для него двери белоснежной спальни. Младший не знает, как всё изменится за эти месяцы, неизвестность пугает, но он стоически выносит каждую зарождающуюся в сознании страшную мысль. Те опутывают сознание, еженощно погружая младшего в кошмары, сдавливают виски и концентрируются где-то в районе солнечного сплетения. Но вся тревога сметается с появлением хёна, спускающегося каждое утро в кухню на чашечку горячего чая. Так было по сей день, а теперь… - О чём думаешь? – Чонсу наклоняет голову в сторону макне, открывает глаза и чуть подтягивает младшего вверх. А тот даже не заметил за своими размышлениями, как почти с головой сполз под простынь. Теперь Кюхён сам подтягивается на руках, укладывая голову на подставленном плече, и без тени сомнений выдаёт самое честное, что мог сказать: - О том, что завтра ты так меня не погладишь, - в ответ рука старшего тут же проходится по широкой спине, зацепляясь ноготками за хрупкий алебастр кожи. Ладонь находит плечо и сжимает крепко-крепко, словно желая оторвать для себя кусок плоти. И теперь острые края отполированных ногтей впиваются со всей силы, оставляя на поверхности глубокие отметки в форме полумесяца. Макне всем телом прижимается к старшему, а потом сворачивается в клубок у того под боком, подтягивая ноги к груди и утыкаясь макушкой в рёбра. Рука словно ждёт, когда клубочек уляжется, и, как только движение под боком затихает, вновь ложится на мягкий шёлк кожи. - Кю-а, - и в ответ щемящая тишина, и новый щелчок стрелки на часах грохочет в ушах. – Кюхён-а, - протяжное, почти молящее, но в ответ - очередной щелчок часовых шестерёнок. Ладонь аккуратно накрывает лопатку и замирает, только большой палец невесомо проходится вдоль линии позвоночника, пересчитывая выступающие косточки: - Ты злишься? Откуда-то из недр скомканной простыни раздаётся обиженное на безысходность: «А смысл». И опять это: - Кю-а. Донсен резко выпрямляется, одним ловким движением вставая на колени и нависая над старшим: - Что «Кю-а»? Хочешь сказать – скажи, но не зови просто так. Без того тошно, - и, не дождавшись ответа, клубочек возвращается на нагретое место. Кюхёну хочется возненавидеть старшего. Прямо сейчас укутать своё сердце в полотно ледяного отчуждения и задушить сидящую внутри сентиментальность. Вот так в одно мгновение изничтожить разъедающее изнутри чувство, поселить вместо него презрение или равнодушие. Потому что даже смотреть на лицо лидера сейчас больно. И под рёбрами чья-то незримая рука всё крепче сжимает в кулачке пульсирующий комок.Но то, что внутри, уже не извести и не вытравить. Остаётся только смиряться и со зла кусать солоноватую простынь. А Чонсу хочется выть, ощущая, как младший зло скидывает руку, заботливо обнимающую за плечо. Медленный глубокий выдох, и вторая попытка. Плечо нервно дёргается, заставляя ладонь скользнуть вниз. Третья, четвёртая… В итоге он не выдерживает, разворачиваясь на бок и спускаясь по кровати, оказываясь лицом к лицу с капризным клубочком. Пальцами накрывает щёку, с ужасом отмечая, что младший плачет. Придвигается ближе, трепетно сцеловывая с бархатной кожи мокрую дорожку. Была бы возможность, взял все горести на себя, но это, увы, невозможно. Знает, что Кюхёну больно, у самого внутри всё разрывается, но принятого решения уже не изменить. Макне с закрытыми глазами вдыхает запах старшего, чувствует каждое прикосновение тёплых губ к влажной щеке. Рука сама тянется за объятием и обхватывает крепкие плечи. Кюхён открывает глаза, встречаясь с колодезной чернотой, и словно сходит с ума. Всего в пару движений подхватывает послушное тело, укладывая головой на подушки, тут же хищно вгрызаясь в нижнюю губу. Вторгается в раскрытый рот, проталкивая язык как можно глубже, заставляя голову кружиться от недостатка кислорода. В глазах пелена, а внизу живота всё скручивается от жёсткой необходимости последнего секса. И ему не важно, кто сверху, потому что завтра уже никак не будет. Чонсу отвечает, пальцами оттягивая волосы, впиваясь ногтями в оголённую ягодицу. Простынь сползла и теперь путается в ногах, но это не мешает лидеру высвободиться из тканевой кучи и обхватить Кюхёна ногами. Сплетаясь друг с другом, они катаются по кровати, и макне почти берёт верх над лидером. Но через пару минут старший уже вколачивает того в кровать, и Кюхён по-звериному рычит от каждого глубокого толчка, подаваясь вперёд. Чонсу несдержанно впивается пальцами в бока, оставляя фиолетовые отметины, потом закидывает ноги донсена себе на плечи, доводя короткими толчками до исступления. Головка каждый раз попадает точно по чувствительному комку, набухшему внутри под напором умелой ласки. И макне, пару раз скользнув рукой по своей плоти, тёплыми каплями пачкает живот. Старший кончает следом, укладываясь на мокрого от пота и спермы парня и в обессиленном стоне дотягиваясь до покрасневших губ. - Никому не отдам, - выдыхает Кюхён, прижимая хёна сильнее и размазывая собственное семя меж двух тел. И в подтверждение своих слов собственнически целует своего лидера. Последний лениво отвечает на прикосновение, сползая вбок и укладываясь на испачканные мокрые простыни. В третий раз за ночь. В один из трёх сверху был младший. И вновь тишина окутывает комнату, создаёт вокруг кровати почти космический вакуум, куда не доносится ни звука. Уши закладывает от собственного сердцебиения и гулкого вздоха, перед глазами - жаркая пелена. Оба понимают, что это последний раз, что вышло по-животному дико и необузданно. И Чонсу стыдно, что так беспардонно трахал любимое тело, и Кюхёну, что столь неумело и порывисто спровоцировал старшего на этот секс. Должно было быть долго и нежно, а вышло как-то не по-людски. Тягостное молчание длится недолго. Слышно, как внизу одногруппники звенят бутылками, собирая весь мусор в большой пакет. Значит, ещё минут пятнадцать, и общежитие заснёт. И даже эту комнату Морфей осыплет сонным порошком, заставит хозяина закутаться в воздушное одеяло и, свернувшись калачиком, отправиться в мир сновидений. Только младшему сегодня не уснуть. Как не уснул вчера, как не уснёт и завтра. В нижнем ящике прикроватной тумбы, припрятанный от всех, лежит календарь на текущий год, картонный, с пёстрыми бабочками на обороте. А рядом - на следующий, где на обороте горный пейзаж. Там же чёрный фломастер и ежедневник с отрывными уголками, чтобы каждый день по малюсеньким клочкам считать оставшиеся до счастья минуты. Остаётся уйти в работу, с головой погрузиться в репетиции и телевизионные шоу. Забыться в бесчисленных буднях, сливающихся в единый временной поток, где и выходной-то от дней концерта не отличить. В награду получать похвалу от оставшихся рядом хёнов и беспокойные письма от эльфов, каждый раз интересующихся здоровьем оппы. Чонсу целует в висок, поворачивая своего мальчика на бок, в последний раз проходясь раскрытой ладонью по тончайшему алебастру. А Кюхён впитывает каждое прикосновение, каждое слово старшего, звучащее в тишине. Старается запомнить, где лежит рука и как именно хён поглаживает его по спине. Смотрит тому в глаза, где на дне чернющего колодца словно прорывает себе дорогу очередной подземный источник. И теперь колодец совсем бездонный, и усталость в глазах старшего обретает оттенок неизмеримой тоски. Чонсу произносит глухое «пора, Кю-а» и прикрывает глаза. И когда приходит время вставать, макне хочется вопить от боли. Потому что даже думать невыносимо, что прикосновение сейчас станет последним. Потому что он уже упросил Йесона и остальных облепить лидера завтра. Потому что если вдруг сможет дотянуться до него утром, то уже точно не отпустит. Полетит к чертям вся карьера, если он не сдержится и на глазах у ошалевшей толпы сделает то, что хочется. А хочется многого, и даже три сотни фанатов за ограждением вряд ли смогут вразумить Кюхёна. Парень сжимает челюсть, потом подаётся вперёд, целует прикрытые веки и выскальзывает из объятий… *** Утро встречает теплым заботливым прикосновением к плечу. Миниатюрные пальчики сжимают сильнее, заставляя открыть глаза и тут же недовольно замычать. Чонун с еле скрываемой улыбкой поправляет съезжающую простынь, протягивает небольшой клочок бумаги и теперь, уже не скрываясь, похихикивает в кулачок. «Забрал. До тех пор, пока ты не вернёшься» И взгляд падает на прикроватную тумбу, где в полном одиночестве лежит телефон со смешным брелком. - Этот поганец забрал твой будильник, - солист поднимается с постели, позволяя Чонсу найти под кроватью скинутое вчера бельё. - Пускай, - свесившись с кровати, одной рукой придерживая непослушную ткань, что норовит оголить непозволительные участки. - Знаю. Ему можно. - Присмотри за ним, Чонун-а, - Чонсу поднимает искомое с пола, при этом пристально глядя на друга. - Не долго получится, - словно извиняясь за свой возраст и не возможность самому дождаться старшего. - Хотя бы так. - Сделаю, что смогу. *** Длительные прощания позади, и через заднее окно видно, как скрываются родные силуэты. Фигура в красном пуловере на голое тело и накинутом сверху сером пальто молчаливо стоит в сторонке, продолжая смотреть в след уезжающему автомобилю. Чонсу сквозь подступающие слезы старается улыбнуться хотя бы отражению. Яркий луч, как назло, проскальзывает в салон, отскакивая от гладкой поверхности стекла, норовя стрельнуть прямо в глаз. Поворот - фигура в пальто скрывается за деревьями. Лидер в том же молчании нащупывает во внутреннем кармане клочок, исчирканный размашистым почерком. «До тех пор, пока ты не вернёшься». Ладонь помнит последнее прикосновение, под прикрытием окруживших одногруппников – длинные пальцы схватили, протиснувшись среди кучи прижимающихся тел, сжали напоследок и так же стремительно исчезли. Хочется запомнить это ощущение, но по прошествии пяти минут трудно вспомнить, где именно провели пальцы и как сильно сам сжал чужие в ответ. Только сердце помнит, как вдруг подскочило, ухнуло под рёбрами и оторвало-таки от себя тот самый безразмерный кусок. Незримая кисть прихватывает чёрный, красный и бежевый, делая пару мазков на полотне сознания, чтобы не забыть. И фигура, скрывшаяся за полосой деревьев, вновь обретает знакомые и чёткие черты. Улыбка озаряет лицо. «До тех пор, пока…» Перед самым уходом вчера, уже натянув пижамные штаны и стоя на пороге белоснежной комнаты, младший сказал всего пару слов и вышел. «Я жду», - и стук двери. Без «пока», без «люблю». А ночью эта мелочь пробралась в комнату и стащила лакированный будильник. Кюхён повзрослел с их первой встречи. Резко и всерьёз. Его мальчик уже не мальчик, а вполне сформировавшийся мозгами мужчина. И этот по-детски милый поступок, заставляет улыбнуться, представляя, как макне крался мимо кровати, оставлял записку и потом бесшумно прикрывал дверь. Вдруг становится необъяснимо легко и хорошо, и Чонсу, сам от себя не ожидая, заливается диким хохотом на весь салон, пугая водителя. Ждёт он… Да, пусть ждёт. Потому что хочется, чтобы кто-то так ждал. Не как лидера, айдола и взрослого мужчину, прошедшего военную службу, а как обычного человека, без которого эти два года кому-то было трудно дышать. Ладонь под курткой сжимает измятый уже листок. Дождёшься, Кю-а, обязательно дождёшься. Эгоистично и самоуверенно, но необходимо знать, что именно его лакированная коробка будет будить эту взлохмаченную макушку по утрам и что младший придёт вернуть аппарат на место, когда хён вновь переступит порог своей комнаты. Потому что у Чонсу в голове давно сформировался ответ на строчки младшего. Потому что кусок нужно пришить на место, а он у младшего, и никак лидер не сможет отпустить Кюхёна с такой важной частью. Потому что «до тех пор, пока ты меня ждёшь, я тоже тебя жду». И ничто этого не изменит. И "до тех пор, пока я тебя люблю, ты меня ждёшь…" А значит, дождёшься, Кю-а…