Бигль шатает голову

Об их связи мало кто знал.Да и знал ли вообще? Хотелось верить, что нет. Пожалуй, даже сытые парные читатели Афиши, обычно открытые всему новому, не оценили бы столь странных отношений. Хотя плевать. Плевать на подписчиков The Village, Медузы и других хипстерских газетенок, они не здесь, они где-то далеко. Плевать, что скажут «друзья», если узнают, не друзья и были. Плевать на этот мир с его глупыми условностями. Достоин ли вообще существования тот мир, где два существа не могут просто любить друг друга? Когда-нибудь он разрушит это жалкий мирок, прогнивший до основания, обоссыт и сожжёт к чертям собачьим. Но это всем потом. Может быть, завтра. А пока он бежит по вечернему парку, утопающему в летней духоте, и боится опоздать. Земля, кажется, вот-вот расплавится. Картинка перед глазами струится и плывет. Ворот олимпийки почему-то непривычно душит. Хочется высунуть язык, хотя это вряд ли хоть как-то облегчит дыхание. Знакомый скулеж, слабое шевеление в кустах — это точно он, ошибки быть не может. «Дениро!» — Дима ласково окликает своего любовника. Неуверенный скулеж, больше походящий на плач, сменяется радостным высоким лаем. Молодой бигль пулей вылетает из своего укрытия и мигом валит рослого Хаски наземь. Они катаются по жесткой траве, скалясь и повизгивая, а потом сливаются в долгожданном поцелуе. Хотя поцелуем это можно назвать с натяжкой, но люди любят все низводить до понятных им величин. Из пасти несёт какой-то тухлой отравой, Дима и сам далеко не гурман, но одно дело самому жрать помои во благо общества, совсем другое — откармливать ими своего питомца. Если по чесноку, животные всегда были для него предпочтительнее людей, была даже мысль податься в «зелёные», но червивая тушёнка из Ашана победила. Они валяются в чаще кустов, вдалеке от людских глаз, вот уже несколько минут, куртка давно расстегнута и нараспашку, завтра, наверное, надо постирать, хотя, будем честны, кто ее будет стирать, да и кому это нужно? Он так и проходит в ней всё лето, не снимая, затем и всю осень, а потом закинет в шкаф, минимум, до февраля, а там, если, её (окончательно) не съест моль, снова достанет и будет носить, пропотевшую, пропахшую псиной, жухлой травой и сыростью. Солнце все ближе к горизонту, физически ощущается, как парк шаг за шагом пустеет, становится легче дышать. Затхлость суматошного дня постепенно уступает место умиротворенной вечерней прохладе. Кабысдох мелко дрожит от каждого долетающего порыва ветра, вжимается всем своим шавочьим естеством в теплое человеческое тело, греется, вдыхает обугленным носом приторный июньский воздух вперемешку с коварным тополиным пухом, из-за которого то и дело недовольно морщится и чихает, разгоняя по острой морде щетинистые волны милейших морщинок. Шерсть на макушке и ушах-лопухах, прихотливо разметавшихся по Диминой груди, лоснится и в лучах предзакатного солнца кажется то ли ядрено медной, то ли медово-золотой, любуясь этой незатейливой игрой света, юноша вдруг ощущает через ткань майки слабую пульсацию и жар. И все-таки Дениро, в первую очередь, — уже половозрелый кобель — а значит, ему нужна разрядка. Немного пораскинув мозгами, Дима мягко подхватывает друга под мышки и поднимает над головой, пристально рассматривая, с чем предстоит работать. Забавно, казалось бы, такое маленькое животное, а член побольше, чем у некоторых гомо сапиенсов, будет. Хаски смотрит ещё с пару секунд, как бы примеряясь, а потом осторожно, стараясь не задеть острыми сколами зубов, берёт член в рот, сразу по луковицу. Животное удивленно скулит, ерзая и мешаясь, приходится придерживать за его таз и периодически успокаивающе поглаживать, чтобы, не дай бог, не навернулся и не повредил себе чего. Шерсть на пузе забивается в нос, щекочет, пахнет хозяйственным мылом и левомеколем, сочетание тошнотворное, но надо сдержаться, перетерпеть. Дима сосёт, лижет, втягивает щёки, причмокивает, пёс тоже постепенно включается в процесс, сначала он просто довольно урчит и кайфует, а потом полноценно начинает ебать податливый рот. Язык еле поспевает за членом, в ушах звенит от бешеного ритма и нехватки кислорода, бигль шатает голову, забиваясь в глотку, так глубоко он ещё никогда не брал. В глазах мутнеет, выступают слёзы. Диму ведёт. Ведёт от самой абсурдности всей этой ситуации; от вкуса собачьего хуя на языке; от слёз, слюны, пота и соплей, стекающих у него по лицу; да даже от чёртового запаха левомеколя! Трусы промокли и противно липнут к телу, пора бы уже позаботиться и о себе. Свободной рукой Хаски тянется к замызганным треникам, ослабляет шнуровку, проскальзывает внутрь и сжимает промежность. Волосы жёстко покалывают ладонь, раздражают кожу, цепляются. Пенис горячий, влажный, подрагивает от натуги, но нет, он не будет его сегодня трогать. Рука спускается ниже, подушечки пальцев обводят напряженный анус. Средний и указательный. Два. Вроде бы немного, но для отверстия, в котором извне не бывало ничего толще носика клизмы, достаточно. Иногда он пытался добавить третий палец, но тот только мешался, царапал кишку и приносил дискомфорт. В общем-то он и не стремился себя растягивать. Зачем? Дениро, учитывая его размеры, будет неудобно болтаться сверху, а изменять ему с другими собаками ради удовлетворения своих плотских амбиций, он не собирался, это низко. Фаланга. Другая. Вот они уже целиком внутри. Можно развести их ножницами или потеребить простату — сто процентов сработает, быстрый оргазм обеспечен. Шальная мысль проедает подкорку, что если их заметят? Нет, чисто логически да и вообще по-всякому это невозможно, в такие отдаленные, глухие уголки парка не забредают даже самые отпитые алкаши и забулдыги. Но все же. Фантазия будоражит кровь, щёки и уши горят пожаром. А что если это будет хозяин собаки? Антон, кажется. Дима видел его пару раз, низкорослый коренастый мужчина, дешёвая кожанка с рынка, крепкие руки. Как он ими может сжать шею, или, скажем, бёдра? Со звериным напором, чтоб кости затрещали, до чёрных синяков. Парень прогибается в пояснице и сильнее насаживается на собственные пальцы. Сегодня, пожалуй, нужен третий. Вязкая и горькая, как слёзы матери, собачья молофья ударяет под дых, как гром среди ясного неба, пёс отваливается. Немного спермы вышло через нос и теперь стекает по плешивым усам, кое-как её удается слизать, счесать щербатыми зубьями. Хаски ещё немного возится, сокращается, как бибабо. Ещё одно пятно, белёсое, расползается на засаленной ткани тёртых спортивок. Дима размыкается, вытирает пальцы о штанину, оправляет резинку и затягивает гордиев узел. Время с концами перевалило за недетское, принялся накрапывать дождь. И, возможно, пришлось бы пригласить четвероногого дружка «на чай», если бы не колюще-режущее посвистывание и чертовски знакомый говорок, доносившиеся со стороны главной аллеи. Хозяин-таки соизволил появиться, когда-нибудь этому чертиле отольются свинцом эти поздние прогулки и халатное отношение к питомцу. Наверное. А пока он не будет мешать «счастливому воссоединению семьи». Опять. Пойдет домой по привычке.